Анна торжествовала. И не за себя она радовалась, за Алексея.
В утреннюю тишину ворвался сильный отрывистый крик гуся, в протоке Онона ему многоголосо отозвались журавли, от Талого озера донесся серебряный перезвон лебединой песни. Анна подняла голову. В небе, выстраиваясь в косяки, набирали высоту табуны гусей. Сегодня они улетали на Север, в тундру, к своим гнездовьям. Журавли и лебеди точно напутствовали их в дальнюю дорогу.
— Доброго вам пути, — помахала Анна. — Осенью ждать будем.
После завтрака Ананий готовился боронить поле. Анна ему помогла. Прицепили к трактору бороны.
— А не повредим всходы? — беспокоился Ананий.
— Алексей Петрович говорил, что нет. Не проборонить, лебеда задавит все. Да и пырей уже пустил белые нити.
Ананий поехал по краю поля. Анна взглянула ему вслед и обмерла: где прошли бороны, поле почернело, Ананий оглянулся, его нога неловко нажала на тормоз, трактор будто на что-то наткнулся и встал. Ананий выскочил из кабины.
— Анна, хоть стреляй, а дальше не поеду.
— Да мне и самой жутко. Только что делать-то будем?
— Ты что хочешь делай, а я поеду поднимать пары.
— Погоди ты, надо поговорить с Алексеем Петровичем. — Анна вызвала по рации Алексея.
— Что случилось? — донесся его голос.
— Парни отказываются боронить по всходам.
— А ты?
— Я тоже боюсь. А вдруг все погубим?
— Я же говорил вам, пока не забороните поле, не оглядывайтесь назад.
— Не завязывать же глаза трактористам. Я даже боюсь смотреть на то место, где прошли бороны.
— Я сейчас приеду.
Через час приехал Алексей, прошел на поле, где боронили, в нескольких местах разрыл землю. Анна с Ананием выжидательно следили за ним. Алексей стряхнул землю с рук, повернулся к ним:
— Значит, отказываемся боронить?
— Я не хочу, чтобы на меня люди смотрели как на варвара, — ответил Ананий. — Да и с прокурором встречаться желания нет.
— Ну, а ты, Анна?
Анна опустила глаза.
— Может, обойдемся без боронования?
— Хорошо, — решительно проговорил Алексей. — Вы занимайтесь своим делом, а боронить буду я сам.
Алексей завел трактор и поехал. Следом за ним по густой бархатной зелени потянулась черная полоса.
В полдень в отряд приехала Нина Васильевна. Алексей сошел с трактора, достал папиросу.
— Нина Васильевна, бороню и думаю, не податься ли мне в трактористы? Днем в поле, а вечером с удочкой на Ононе?
— Я со времен войны каждый год мечтаю председательскую ношу переложить на чьи-нибудь плечи.
— Вам это сделать нельзя.
— Вот тебе раз. Это почему?
— Таких председателей не часто земля родит.
— Ты льстец, Алеша. Давно ли сам ругал и за землю, и что в юрте долго засиделись.
— С себя вины за землю не снимаю и за спину председателя не думаю прятаться. Ну, а если мы действительно в юрте застряли, то давайте вылезать из нее. Все в наших руках. А плечи ваши надо немного разгрузить.
— Как ты мыслишь сделать?
— Переходить надо на цеховое управление. Создать цех механизации и электрификации, зерноводческий и животноводческий. Начальникам цехов надо передать денежные средства. И пусть они побольше думают о деле. Я был в колхозе «Заря» Агинского округа. У них создана цеховая структура управления. Мне кажется, это то, что требует время.
— Об этом уже говорил комиссар. Закончим сев, заберу бухгалтера, плановика и поеду учиться управлять. А тебя, говоришь, в трактористы потянуло?
— Всходы присыпало землей, люди испугались.
— Меня нашел диспетчер и говорит: «Отрогов семенное поле уничтожает».
— А он откуда узнал?
— Кто-то уже сообщил. Много растений бороны погубят?
— Нет. С расчетом на боронование я и посев произвел.
— А на поле действительно страшно смотреть.
— Не зря люди разбежались. Но дня через три я их соберу здесь. Приглашу и звеньевых.
Алексей закончил работу в сумерках. Проходя мимо красного уголка, услышал смех. Зашел. На стене висела «молния». На ней был нарисован трактор. От него убегали чубастый мужчина и беловолосая женщина. Их хватали сорняки, опутывали по ногам и по рукам. Под рисунком стояла подпись: «Не трогайте нас, мы по агрономии сдали экзамен».
Все смотрели на Алексея, что он скажет.
— По-моему, у Анания одна нога длинней получилась, как бы он теперь хромать не стал.
— Что нога, мы боимся, как бы он медвежьей болезнью не заболел.
— Ребята, вы только в правлении колхоза не вывешивайте «молнию», — попросила Анна.
После ужина Алексей с Анной вышли из столовой. Смеркалось. Над Ононом жидкими полосками струился туман. С хребта доносился отрывистый крик гурана.
Анна чувствовала себя виноватой перед Алексеем.
— Алеша, я же говорила, не надо было меня назначать начальником отряда.
— Это почему?
— Видишь, какая я размазня.
— Ерунда все. Я сейчас поеду в село, а сам сверну к Черемошнику. Там на Малом лужке буду ждать тебя.
— Может, не надо, Алеша. За нами сто глаз следят.
— И все равно не уследят. Я буду ждать.
— Ладно.
…Катя убирала кабинет Алексея. С полки на нее смотрели книжки. Она остановилась у стола, на котором лежала толстая раскрытая тетрадь. На странице мелким убористым почерком было написано: «Кто сказал, что земля не умеет чувствовать, что она безгласная? Неправда. Земля так же ранима, как и человеческая душа. Я часто слышу стон, когда проезжаю мимо Мертвого поля. И мне становится не по себе…»
— Про землю ты даже ночами помнишь. А о моей душе забыл, — горько вздохнула Катя.
И тут она скорей почувствовала, чем услышала, что кто-то пришел. Обернулась. В дверях стояла Бугоркова.
— Ты все одна да одна, сердешная? — елейным голосом проговорила Ефросинья.
— Вы же знаете, Алеша — агроном. А сейчас сев.
— А я в магазин пошла да думаю, дай заверну к тебе. Иринка-то где?
— Спит уже. Что-то прихворнула.
Ефросинья заговорщически оглянулась на дверь к только потом протянула руку Кате. На ее ладони лежало Что-то завернутое в тряпицу.
— Что это? — подняла удивленный взгляд Катя.
Ефросинья опять оглянулась на дверь.
— Тебе принесла… Громовая стрела…
Ефросинья осторожно развернула тряпицу. Катя увидела громовую стрелу. Она походила на наконечник стрелы, была из темного камня с белыми прожилками. Ефросинья показала громовую стрелу и завернула.
— От бабушки она мне досталась. Падают они на землю во время грома. Кто такую стрелу найдет, того уж счастье не обойдет.
«А много ли у тебя самой счастья-то?» — подумала Катя.
— Громовая стрела от всех бед помогает, — продолжала Ефросинья. — Она охраняет от пожара, от грома и молнии людей спасает. Когда лихоманка прильнет, привяжи к шее ее и пройди через воду пятками вперед. И болезнь как рукой снимет. Или какой нарыв, только обчерти это место. Или заболело вымя у коровы, натри стрелой, и все пройдет.
— Так мы же корову не держим.
— Чистый ребенок. И что бы ты без меня делала? В сердешных делах это первейшее средство. Ты баба справная. Как мужику не любить такую сахарную. Не иначе кто-то с дурным глазом на свадьбе был, нелюбку на вас напустил. Так ты перед сном, когда молодой месяц всходить будет, громовую стрелу приложи к левому соску и ложись спать. Потом на заре встань, обмой стрелу, сама испей этой воды и Алексея Петровича напой. И будет он за тобой ходить, как телок, глаз больше ни на кого не поднимет.
Ефросинья сунула Кате завернутую в тряпицу громовую стрелу.
— Только, сердешная, никому не показывай и не говори о ней. Иначе вся сила ее пропадет.
Ефросинья так же неслышно, как пришла, исчезла. Катя стояла и с грустью смотрела на громовую стрелу.
Каторжины жили в конце деревни у речки Урюмки, по соседству с Ниной Васильевной. Поселился здесь еще прадед Бориса. Его настоящей фамилии никто не помнит, а звали Данилой. Родом он был из Смоленска. В Забайкалье его пригнали в кандалах еще молодым. Говорят, барин обидел его сестру. Данилка был кучером. Как-то ночью вытряхнул он барина из саней в лесу на съедение волкам. Да только барин уцелел, подобрала его почтовая тройка.
Каторгу Данила отбывал на Каре, в низовьях реки Шилки. Полюбила его молодая бурятка, дочь охотника, помогла бежать. Несколько лет они скитались по тайге, в Агинских степях, а потом поселились на берегу Урюмки. И звали все Данилку каторжным, а для потомков это прозвище стало фамилией.
Борис подъехал к дому.
— Борис Маруфович, а что, если я в Ключевскую к другу съезжу? — попросил шофер. — Тайменя надо заловить.
— Поезжай. Только к восьми утра будь здесь.
— Ясное дело. Как штык.
Шофер уехал. Борис вошел в ограду. К нему с лаем бросился Отважный. Прыгнул на грудь, лизнул в щеку, потом крутнулся возле ног.
— Ну что, дружище, не забыл, — потрепал по шее Отважного Борис. — Вот осень придет, махнем в тайгу. Это я тебе точно обещаю.
Под навесом, возле амбара, стояли удочки. Борис взял одну, осмотрел: крючок и грузило были на месте. На полочке стояла железная банка из-под червей, тут же была коробка с крючками и блеснами. И Борис невольно бросил взгляд на баню, которая темнела за огородами у кустов. Там возле нее по зарослям к Черному омуту убегала тропа. Сколько зорь провел Борис с мальчишками на речке.
— Надо соблазнить Алешу с Арсаланом.
Борис прошел в дом. Дома никого. Заглянул в свою комнату: аккуратно заправлена кровать, на столе стопка книг. На окне цвела герань. В углу стоял спиннинг, видимо, отец приготовил.
Хлопнула дверь. В дом вошла Евдокия Тихоновна, маленькая бодрая старушка.
— Боренька? — увидела она сына.
— Здравствуй, мама.
Евдокия Тихоновна поставила ведро.
— Здравствуй, сынок.
Евдокия Тихоновна прижалась к груди сына. Возле него она казалась совсем маленькой, и трудно было поверить, что этот огромный детина — ее сын.
— Привет тебе от наших. Вот гостинцев прислали.
Евдокия Тихоновна отступила на шаг, посмотрела на сына снизу вверх.