— Что же ты Димку не привез?
— Потеплей будет, тогда.
— Марина здоровая?
— Здорова.
— А ты еще больше поседел, Боренька. Видно, не балует тебя жизнь.
— А тебя она баловала?
— Обо мне стоит ли толковать? Видно, не в добрый час уродилась: все войны да войны. Ты с дороги-то отдохни. Я быстро молоко процежу да на стол собирать буду.
Евдокия Тихоновна бойко подхватила ведро и скрылась на кухне. Борис прошел за ней.
— Мама, дай я тебе что-нибудь помогу.
— Ставь самовар.
— У вас же газовая плита. Или не работает?
— Работает, только вот в самоваре-то чай вкусней.
Борис налил воды в самовар, стал колоть лучинки для растопки.
— Олег-то где? Дома бывает?
— Бывает. Укочевал с отарой к Белому камню, в Крутой пади стоит.
— Невесту-то не подыскал еще?
— А кто его знает? Люди говорят, с Диной Степана Кирюшкина дружит. Я его пытала, да разве скажет.
— А отец где?
— В поле. Аннушке Огневой помогает. Отговаривала, так его разве удержишь. Бегает старый, ног под собой не чует. В комсомол приняли. Чистый грех.
— В какой комсомол? — удивился Борис. — Отец больше тридцати лет в партии. Ты, мама, что-то путаешь.
— Да с вами запутаешься, — махнула рукой Евдокия Тихоновна. — Почетным комсомольцем его избрали.
— А-а, это другое дело.
— Бант красный выдали. Идет на собрание, как боевой орден прикалывает.
— Да это же мама, здорово.
— А я ничего. Любо мне, когда народ нас почитает. Только о здоровье Маруфа пекусь. Годы-то уже не молодые за комсомольцами гнаться.
— Ничего. В деле-то оно лучше.
— Оно так. А тут с Ниной Васильевной и парторгом Аюшей Базароновичем разругался.
— Что это они не поделили?
— Весну-то в отряде работал. Ему деньги начислили. Так отец такой шум поднял, не приведи господь. Говорит, у меня зарплата есть. Это он про пенсию. Какого ляда мне еще надо? Если колхозу деньги девать некуда, так отдайте их детишкам в детсад.
— И отказался?
— Знамо дело, отказался. Оно, если по уму рассудить, на што нам эти деньги. У старика пенсия есть, у меня пенсия есть. Обуты, одеты, слава богу, гостей есть чем принять. А в колхозе не с неба деньги падают, каждая копейка нужна. Задумали ферму механизировать. Хоть доярки вздохнут немного, а то ведь под старость-то лет без рук остаются.
Борис с нежностью смотрел на мать.
— А как в комсомольско-молодежной бригаде дела?
— Тоже хорошо. Олег приезжал, сказывал: план перевыполнили. Только вот с кормами сейчас худо, вышли все. Алексей Петрович на каждой стоянке культурное пастбище делает. Навоз возят на поля. Теперь с хлебом будем.
— Это почему? — заинтересовался Борис.
— Да на назьме-то и мякина колос дает. А то совсем запустили поля. Весной все про какую-то высокую агротехнику говорят, а подойдет осень, убирать нечего. Слава богу, хоть Алексей Петрович не знает про эту злосчастную высокую агротехнику, а то бы тоже про назем не вспомнил.
Борис смеялся от души.
— А ты что смеешься? Сам как-то по радио выступал, о том же говорил.
— Ну спасибо, мама. Выдала ты нам…
Вскоре появились Арсалан с Алексеем.
— Я тебе что говорил, — раздеваясь, наседал Арсалан на Алексея. — Да разве степного коня в конюшне удержишь?
— Сдаюсь, Арсалан, сдаюсь… — поднял руки Алексей.
Борис чуточку с завистью смотрел на друзей. Оба в сапогах, телогрейках, пропитанных пылью, лица загорелые, исхлестанные ветрами. А энергия так и бьет.
— Проходите, — пожимая руки друзей, пригласил Борис. — Выкладывайте, как вы тут живете.
Арсалан прошел в комнату, достал папиросу.
— Однако какая, к черту, жизнь, Борис, — Арсалан покосился на Алексея. — Жили как все добрые люди, а злой бурхан послал на нашу голову Лешку.
— Но-но, — усмехнулся Алексей.
— Что но-но? Да я после Восьмого марта даже пустую рюмку в руках не держал. И это скажи, Борис, жизнь?
— Этот пробел в твоей жизни мы сегодня же восполним.
— А я уж думал не доживу до такого светлого дня.
— Поплакался? — спросил Алексей. — А теперь марш на кухню помогать Евдокии Тихоновне.
— Что-о-о? — протянул Арсалан. — Я, Арсалан, сын Батомунко Найданова, и — на кухню? Ты, Лешка, соображаешь, что говоришь? Да раньше уважающий себя бурят считал великим позором принести воды из ручья. А вынеси мусор он из юрты, его за человека никто считать не будет. А ты меня на кухню в стряпки посылаешь. Да я лучше умру, а такой позор на свою голову не приму.
— Борис, посмотри, и мне с таким баем приходится работать. Ну, а ты надолго к нам?
— Был в верховьях Онона. Сейчас еду в «Пограничник». Что-то там с севом затянули. С окотом не ладится. Надо разобраться. Решил твою безотвальную обработку посмотреть.
— Падеж овец по области большой?
— Есть падеж. И ничем остановить нельзя: бескормица.
— Сев как идет?
— Тоже мало радости. Ветровая эрозия все больше отнимает у нас земель. Половина полей будет засеяна рядовыми семенами. Не могу понять, почему мы так к земле относимся? Несколько лет бьюсь за то, чтобы каждый колхоз имел свои семеноводческие участки. Все со мной соглашаются, но и ничего не делают.
— У нас в Забайкалье землю овцы съели, — сказал Алексей.
— Это что-то новое, — насторожился Борис.
— Ты посмотри доходы колхозов. Восемьдесят — девяносто процентов доходов они получают от овцеводства.
— Ну и что?
— А вот что. Ты председатель. Овцеводство тебе приносит чистой прибыли около миллиона, рублей. А зерновое хозяйство кое-как покрывает затраты на покупку техники и обработку земли. Так чем ты будешь заниматься: овцеводством или земледелием? Вот здесь, в экономике, и зарыты все проблемы.
— И что же получается? Для того чтобы люди занимались земледелием, нужно уничтожить овец?
— Зачем уничтожать овец. Надо приемную цену шерсти поставить в зависимость от урожая зерновых. Давай возьмем среднюю урожайность десять центнеров с гектара. Вырастил такой урожай, получай за килограмм тонкой мериносовой шерсти четырнадцать рублей двадцать копеек. Вырастил урожай по семь центнеров с гектара, получи по пять рублей за килограмм шерсти. Вот тогда каждый бы председатель думал о земле. В противном случае колхозники его бы немедленно прогнали. А то дело до смешного доходит. Рядом два колхоза. Один получает по двадцать центнеров зерна с гектара, а другие — по пять. Тех, которые получили по пять, мы еще жалеем, выделяем корма из государственных фондов. А их надо наказывать за безделье, за то, что они обманывают народ, государство.
— Но, а если засуха?
— Так засуха будет у всех. А у нас, как правило, неурожаи посещают тех, кто запустил землю до ручки.
— А ведь ты, Алеша, в чем-то прав.
— Есть предложение отправить его в министры, — улыбнулся Арсалан.
— Не пойдет, — возразил Алексей.
— Это почему?
— От земли далековато. Да и ты без меня тут околеешь.
Вошла Евдокия Тихоновна.
— Прошу к столу.
Бывает же так, начался день с неприятностей, кончится — наизнанку. Нина Васильевна спешила к одиннадцати часам в райком партии на бюро. В пути что-то с карбюратором случилось. Пока на буксире возвращалась в мастерские, время ушло.
Вчера молочнотоварная ферма укочевала на летник. После обеда Нина Васильевна поехала проверить, как доярки устроились на новом месте. К ее удивлению, на прошлогодней стоянке никого не оказалось, только галки расхаживали в старой городьбе да шумели воробьи. «Черт знает что творится у меня в колхозе, — с раздражением думала Нина Васильевна. — Никакого порядка. Я с вами потолкую».
Нашла Нина Васильевна летнюю стоянку километрах в пяти выше по Урюмке. Два синих вагончика приютились возле кустов. Над одним из них алел флаг. Под сопочкой желтело какое-то дощатое строение, из-под него вытекал родник. На бугре был загорожен двор.
На стоянке была Аграфена. С ней Нина Васильевна проработала почти всю жизнь.
— Кто вам разрешил перекочевать сюда? — с металлическими нотками в голосе спросила Нина Васильевна.
— Петрович, — миролюбиво ответила Аграфена.
— Петрович… А председателя в колхозе нет?
— Нина Васильевна, вы, наверное, еще не обедали? — будто не слыша вопроса, спросила Аграфена. — Я сейчас мигом сгоношу поесть. А какой у нас здесь чай из ключевой воды. Вы отродясь такого не пивали.
Нина Васильевна хлопнула себя по бедрам.
— Я ей про Фому, а она мне про Ерему.
— А еще я напекла ягодные пироги. Поджидала. Знала, что приедете. Вы поглядите, а место-то какое веселое. Работать одна благодать. И пастбища кругом хорошие. На старой стоянке за пять лет всю траву выбили. Вот и дали отдохнуть земле. Да и осенью трава почти у фермы будет.
Нина Васильевна вспомнила, что с Алексеем был у них об этом разговор, когда он составил карту сенокосных угодий и пастбищ.
— Вот отнесу вам все расходы по переезду сюда, тогда будете знать, как самовольничать, — уже более миролюбиво заговорила Нина Васильевна. — Надои не понизились?
— Нет. Мы решили, пока трава еще малая, запарку готовить.
— А коров-то гонять будете к кормоцеху?
— Нет. Арсалан изготовил емкость. Мы установили ее на тракторную тележку. Возить корма будем. Пастух нам еще один нужен, чтобы круглые сутки пасти коров.
— Пастуха найдем. Почему навес во дворе не построили?
— Заведующий фермой говорит, успеется.
— А если дожди пойдут, под зонтиками коров доить будете? Скажи ему, пусть завтра утром зайдет ко мне. А где молоко охлаждать?
— В ключе. Прямо на нем и построили приемный пункт молока.
— А ведра от двора не далеко носить придется?
— Нет, ничего. Нина Васильевна, надо, чтобы сюда автолавка приходила.
— Об этом я договорюсь. А где у тебя хваленый чай? Или придумала? — У Нины Васильевны потеплели глаза.
— Пойдемте в вагончик.
В вагончике было чисто, уютно, пахло черемухой. Через открытое окно доносился плеск волн от Урюмки. Нина Васильевна села у окна. Аграфена поставила чайник на газовую плиту и стала накрывать на стол.