— А место-то верно выбрали красивое.
— Это Петрович с Цыдыпом Доржиевичем выбрали. Осенью ягоды из окна брать будем.
— Песни-то поете?
— Да как же. Без них и работаться не будет.
Аграфена из холодильника достала сметаны, холодного молока.
— Петруша-то мой как там работает? Не жалуются на него? Мал еще.
— Мал? — удивилась Нина Васильевна. — Да этот малый, того и гляди, невесту тебе приведет.
— Да что вы, Нина Васильевна? Какая ему невеста? Ребенок еще.
— Данилу Такмакова знаешь? Так его дочь Груня на полевом стане поваром работает. Говорят, с ней дружит.
Аграфена опустилась на стул.
— Неужто правда?
— Чего испугалась-то?
— Да мне и подумать страшно, что кто-то заберет у меня Петрушу.
— Так уж сразу и забрали. Стареем мы с тобой, Аграфенушка. Я вон уж ни с того ни с сего брюзжать начала. А давно ли, кажется, по всей ночи у Онона парней миловали.
— Иван Иванович-то долго думает ходить в холостяках?
Нина Васильевна вздохнула.
— Кто его знает. Ходит, как с завязанными глазами, ни одной девки не видит.
— Люди болтают, у Аннушки-то с Петровичем опять дороги перехлестнулись. Сколько лет прошло, никак не уймутся.
— Ты больше слушай.
— Да мне что, я так, к слову пришлось.
— У вас у всех получается просто так. А я голову ломай, ночи не спи, все думай, что делать. — Нина Васильевна отодвинула чашку. — Спасибо, матушка, за угощение.
— Еще хоть пирожок съешьте.
— Съела бы, да некуда.
На обратном пути Нина Васильевна побывала на зимнике. Там уже рабочие приступили к строительству нового кормоцеха. Готовили коровники для прокладки скребковых транспортеров и установки механической дойки. Со стройки поехала на чабанские стоянки, где еще шел окот овец.
«Сколько вы, бабоньки, ведрами молока переносили, если в цистерны слить, то, пожалуй, железнодорожный состав через все Забайкалье вытянется, — думала Нина Васильевна. — И никто из вас не пришел ко мне и не пожаловался, что тяжело. И уходили с работы только тогда, когда руки от непосильного труда отказывались повиноваться. Даже и тогда будто виноватыми себя чувствовали. Придет время, отгрохаю я вам не коровник, а дворец, только кнопки нажимать будете».
Нину Васильевну обогнал «газик», из него, сутулясь, вышел секретарь райкома Шемелин.
— Добрый день.
— У председателя колхоза разве добрый день бывает? — Нина Васильевна теплым взглядом посмотрела на Шемелина.
— Не прибедняйся. Был в отряде Огневой. Всходы пшеницы душу радуют.
— Ты на будущий год загляни. Под все пары навоз вывезли.
— Обязательно загляну. Был я в обкоме партии. Переход вашего колхоза на безотвальную обработку почвы на бюро одобрили. Предложили осенью провести у вас семинар агрономов всего района.
Нина Васильевна была обескуражена. Она не могла понять, подтрунивает над ней Шемелин или серьезно говорит.
— Я тут ни при чем. Это Алешина работа. Да и ты руки приложил. На весь район меня осмеял.
— Был бы хлеб, а заслуги как-нибудь разделим. Когда все звенья перейдут на безотвальную обработку?
— Надо посмотреть результаты отряда, посоветоваться с Алешей, — уклончиво ответила Нина Васильевна.
— Особо-то не тяните. А что вы решили с Мертвым полем делать?
— Сто гектаров удобрим. А за зиму думаем на всю площадь навоз вывезти. Под боком столько земли пустует.
— Осенью я не только агрономов, а и всех председателей к тебе привезу. И пусть они мне потом скажут, что людей у них не хватает. Мозгами шевелить не хотят.
— Ты, Коля, не торопись.
— В «Пограничнике» дело худо. Не тянет председатель. Проворонили Бориса Каторжина. Такого агронома у нас увели.
— Я шумела. В обкоме сказали — надо.
— А как ты смотришь, если Алешу у тебя возьмем?
— Что-о-о? — У Нины Васильевны округлились глаза.
— И что ты над своими специалистами трясешься, как наседка над цыплятами?
— А что я для дяди таких парней растила?
— «Пограничник» не из другого государства. А ты член бюро райкома, депутат областного Совета и отвечаешь за все не меньше моего.
— Все равно не дам Алешу. Ты это выбрось из головы.
— Кого же ты предложишь поставить?
— Надо подумать. Людей у нас грамотных в районе немало. Начальник производственного управления. Он же в «Пограничнике» был председателем колхоза. И колхоз при нем гремел на всю область. Не лучше ли его вернуть на свое место?
— Это что, в мой огород камешки? — поднял косматые брови Николай Данилович.
— Я же тебе говорила, загубим колхоз. Так оно и вышло.
— Как-то неудобно возвращать обратно.
— Но ведь так дело требует.
— А ты все-таки об Алеше подумай.
Алексей в это время ходил по лаборатории Доржиева и рассматривал выставленные образцы шерсти с подробными характеристиками.
— Над чем теперь ломает голову Цыдып Доржиевич? — подсел к столу Алексей.
Цыдып Доржиевич взял со стола две прядки шерсти.
— Вот эта шерсть с забайкальской овцы. Она дает выход чистого волокна до сорока семи процентов. А эта шерсть австралийской овцы. Она дает выход-чистого волокна до шестидесяти восьми процентов. Видишь, какая разница.
Пять лет назад мы в Австралии закупили несколько баранов-производителей. И получили уже три потомства.
— И какой результат?
— Результат обнадеживающий. У помесного потомства улучшилось качество шерсти, выход чистого волокна увеличился почти до десяти процентов. А это дополнительно сотни тонн шерсти.
— Маленький процент оказался большой горой.
— Но есть но. При малейшем ухудшении кормления помеси резко снижают продуктивность. Корма, Алексей Петрович, нужны. Иначе большое дело загубим.
— Выходит, жизнь завязала нас с тобой в один узел. А нашу забайкальскую породу, значит, побоку?
— Пошто? Я продолжаю работать над улучшением породности забайкальской овцы. В среднем мы уже получаем по пять килограммов шерсти с овцы. В этом году из-за недостатка кормов, по моим подсчетам, недополучим с каждой овцы по пятьсот граммов шерсти, значит, потеряем двести пятьдесят центнеров.
Алексей встал, прошелся вдоль столов, потом остановился перед Цыдыпом Доржиевичем.
— За один год я не смогу накормить твоих овец. Не меньше трех лет для этого понадобится.
— А мы так сделаем: вначале создадим нормальные условия помесным овцам и элитным отарам забайкальской породы, а потом и до остальных очередь дойдет.
— Ты мне составь карту, где и какие отары находятся. А я подумаю, что мне делать.
— Хорошо. И еще меня тревожат овцеводческие комплексы.
— Это интересно. — Алексей сел, закинул ногу на ногу, достал папиросу.
— Когда мы создавали новую породу овец, думали только о шерсти. Шерсть-то высокого качества получили, но в животных убили материнский инстинкт. Как-то приезжаю в комсомольско-молодежную бригаду во время окота. Слышу, в кошаре музыка играет. Захожу. Овца стоит во дворике, перед ней магнитофон. Спрашиваю парней:
— Что это за самодеятельность у вас?
Они отвечают:
— Такая зловредная овца попалась. Пока музыка играет, она подпускает к себе ягненка, а так прогоняет его.
Вот из-за таких музыкальных маток каждый год гибнет не одна тысяча ягнят. Теперь представь животноводческий комплекс. Ягнение организовано туровое и в сутки будет до двухсот ягнят. Из них одна треть маток — нелюбок, которые не принимают ягнят. Чтобы приучить шестьдесят маток к ягнятам, потребуется около десятка людей. А овец-то будет в комплексе несколько тысяч. Всей деревней придется работать во время окота.
— Ты не сгущаешь краски?
— Самую малость. Суть та же: музыкальная овца — это беда наша.
— И какой же выход?
— Выход один — вернуть овце материнский инстинкт, чтобы она сама могла обрабатывать ягненка, как это делают дикие животные. Для этого потребуются годы.
— И с чего же ты думаешь начинать?
— С овцеводческих комплексов. Надо сформировать в них такое стадо, чтобы туда ни одна музыкальная овца не проскочила.
Цыдып Доржиевич встал.
— У тебя, однако, от своих дел голова кругом идет.
— Ничего, мне и твои заботы знать надо.
— Узнаешь все. Теперь чай пошли пить.
Нина Васильевна открыла капот у машины, чтобы остыл немного мотор, и присела под кустом ивы. Онон, как и тысячу лет назад, гнал свои темно-синие волны среди угрюмых гор. В немом молчании застыли перед ним серые утесы, заросшие мхом, склонились столетние сосны на тяжелых кручах хребтов. И никто не смел нарушить эту великую поступь жизни.
Нина Васильевна смотрела на убегающие волны, и какая-то непонятная грусть ложилась на сердце. Вот так же стремительно протекла ее жизнь. Нет, упрекнуть ей себя не в чем. И в горе и в радости она была вместе со своим народом, жила только его думами, его заботами.
Но что случилось сейчас? Почему неспокойно на душе? Точно виновата перед кем-то. Много лет она исподволь готовила из сына себе смену. И радовалась, что они понимают друг друга с полуслова. Но приехал Алексей и точно отодвинул от нее Ивана.
«Ты уж начинаешь говорить Алешкиными словами». Видишь, Ваня, я и сегодня должна была говорить о том, что сделал Алеша, а не ты. А ты ходишь как в воду опущенный. На БАМ собрался. Алеша у тебя не Анну отнял, а силу жизни. Такой ты нигде не нужен. Это ничего, переболеешь, Ваня. Только Алешу тебе догонять придется. Вон как он шагает. Вторым тебе никак нельзя быть. Будь у Алеши свободные руки, он бы еще не так развернулся».
Нина Васильевна подумала так и испугалась собственной мысли. Не это ли ее тревожило последнее время?
Набежал ветер, обдал Нину Васильевну прохладой, зашуршал листвой. Невдалеке звонко закуковала кукушка. «Только этого не хватало, обузой для людей стать. А может быть, умела честно жить, умей вовремя уступить дорогу более сильному. Выдумываю я все это. А если Алеше действительно тесно? А что, в самом деле, пойти ему председателем колхоза в «Пограничник». Народ его знает, изберет. А я потом Ване сдам свой колхоз».