— Здравствуйте, — выдохнул Алексей. — Мне нужно Огневу увидеть.
— Нельзя. Алексей Петрович.
— Мне очень нужно. Вы понимаете?
— Понимаю… но нельзя, — решительно заявила девушка.
Анна металась в жару. Лицо бледное, глаза провалились. «Алеша… Алеша… — твердила она. — Не ходи… Утонешь… Вода-то прибывает… Куда же ты, Алеша?..»
А Алексей стоял над обрывом. Щемящая боль сдавила сердце. Это был какой-то рок. Каждый раз Алексей находил Анну только для того, чтобы тотчас потерять. И теперь неизвестно, чем кончится ее болезнь. Алексей достал папиросу, прикурил и жадно затянулся. А под обрывом, точно одичалый конь, бушевал после ливня Онон, вырывался из тесных берегов и сметал на пути все. Мутные крутые волны шумно бились о скалы. В небе, бросая на землю неровные тени, серыми птицами метались облака. Под напором холодного ветра тревожно гудел заречный лес.
Часть вторая
Глава 1
После свирепых зимних холодов и снежных бурь, после майских продувных ветров с черными смерчами в Приононье пришло тепло. Зазеленели поля. Леса оделись в листву. Птицы свили гнезда. Вечерами, когда солнце касалось вершин Алханайских гор, по всей степи разливался покой. После коротких проливных дождей воздух наливался свежестью. А ночами, когда над озерами и реками поднимался туман, кое-где вспыхивали дальние зарницы. Пройдет еще немного времени, и над Приононьем заполыхают рябиновые ночи. И никто не знает, что они принесут на своих огненных крыльях. Где-то в горах, расколотый молнией, упадет кедр, а на безводном склоне, напившись дождевой воды, взойдут молодые сосенки. Содрогнувшись от грома, рухнет в Онон скала, образовав бурлящий порог, а в дальнем степном распадке забьют родники, возле них зазеленеют березовые рощи. На лугах запестреют цветы, а в лесах нальются соком рябиновые гроздья.
Ветер унесет тучи. Но могучая сила гроз будет вечно жить в этих горах и эхом повторится в людских судьбах.
Анна все еще лежала в больнице. В палате было тихо. Через приоткрытое окно доносился глуховатый голос удода, где-то вдали каркали вороны, время от времени ржал жеребенок. В палисаднике то шумно трепетали, то вдруг замирали березы. Вот в открытое окно влетел ветер, точно паруса надул шторы. Ветер принес терпкий запах черемухи и речную прохладу.
Анна невольно вспомнила Алексея. Когда они с ним встречались, всегда пахло черемухой. В такие минуты все вокруг приобретало особую чистоту и остроту. Малейшее прикосновение Алексея обжигало Анну. И было что-то великое в этой тайне жизни.
Три дня назад Алексей приходил к Анне. Сидел около часа. А когда ушел, Анна под подушкой обнаружила Чебурашку.
— Скоро выйдем отсюда и опять увидим нашего Алешу. — Анна взяла с тумбочки ушастого Чебурашку.
В коридоре послышались энергичные шаги, и в палату в накинутом на плечи халате вошла Нина Васильевна. Анна бросила на нее быстрый взгляд и спрятала под подушку игрушку.
— Ты что это, матушка, на все лето прописалась здесь? — Нина Васильевна положила на тумбочку тугие румяные яблоки в полиэтиленовом мешочке и, подвинув поближе стул, села.
— Прошусь, да не отпускают, — ответила Анна.
— Какой хилый народ пошел. А глаза-то еще больше стали. И куда только мужики смотрят? Я бы на их месте тебя из больницы через окно украла.
— Тоже наговорите, — зарделась Анна.
— Да, начальник отряда из тебя сейчас никудышный, — Нина Васильевна посерьезнела. — Как выпишут, поедешь на озеро Арей, на турбазу. Я туда звонила. Одно место для тебя оставлено. Воды там целебные. Воздух горный. И чтобы через полмесяца вернулась оттуда здоровой.
— Спасибо, Нина Васильевна. Как там хлеба?
— В твоем отряде любо-дорого посмотреть.
— Овес как?
— И овсы добрые. Поле ровное. Глаз не оторвешь. Молодец Алеша. Он и Мертвое поле заарканил. Сто пятьдесят гектаров удобрил и посеял зеленку. Выйдешь, посмотришь, какие там всходы. — Нина Васильевна на секунду задумалась. — Игнат Романович меня сегодня встретил и говорит, — мы брыкались, а Петрович-то вышиб нас всех из седла. Что скажешь, голова. Это он в мой огород камешки бросает.
— Вы-то здесь при чем?
— Я, матушка, пока еще председатель колхоза. Знаю, и ты осуждаешь, что не дала полной воли Алеше.
— Алексей Петрович сам говорит, что невозможно в один год все звенья перевести на безотвальную обработку почвы.
— Защищаешь… И на том спасибо. Прошлой-то весной мы с тобой не на печке лежали. Могли кое о чем и сами подумать.
— Так на то Алексей Петрович и агроном.
— Это я так, к слову. — Нина Васильевна пристально посмотрела на Анну. — Ты-то как думаешь дальше жить.
— В каком смысле? — насторожилась Анна. — Алеша-то навещает тебя?
— Иногда приходит.
— Я давно собиралась поговорить с тобой, да все случая не было. Не вышло у вас песни с Ваней. Горько мне, да что поделаешь. Сердца тебе не заменишь. И тут я вам не судья. С Алешей-то что у вас?
Анна почувствовала, как загорелись щеки.
— Накликаешь ты, матушка, беду и на себя и на Алешу, — покачала головой Нина Васильевна. — Знаю, тяжело одной. Я сама с молодых лет без мужа. Думаешь, сладко было? — Нина Васильевна вздохнула. — Любит меня один человек. Скажи я ему хоть слово, давно бы рядом был. Да и я не чурка с глазами. Другой раз встречу его, сердце зайдется, голова вкруг идет. Дома выплачусь в подушку, на том и дело кончится. Видно, уж такая наша вдовья доля.
— А я-то думала, земное к вам не пристает.
Нина Васильевна горестно усмехнулась.
— Все так думают. А я что ни на есть баба. Прожила жизнь, а любовь-то так и не распознала. Другой раз так хочется полежать на мужской руке… Придет иногда ко мне какая-нибудь бабонька на мужа жаловаться. Я слушаю ее, а сама думаю: «Мне бы твоего мужа, наверное, все бы стерпела».
Анна слушала и не верила. Нина Васильевна — такая строгая, а порой суровая и вдруг так же, как все, любит и мучается.
— Так кто же вам мешал любить, выйти замуж?
— Все, Аннушка, не так просто, как кажется. Когда Ваня еще подростком был, решила с ним посоветоваться.
— И он?
— Пригрозил уйти из дома.
— А когда женился?
— Тогда уж годы ушли. Да и как-то неловко: сын женится, мать замуж выходит. Так вот и пробрела жизнь-то сторонкой…
— Я и не знала, что Иван Иванович такой.
— Дети во все века по отношению к родителям эгоисты.
— И вы никому ни слова…
— В этом деле слова — худые помощники. Так что у вас с Алешей-то?
— Люблю я его, — немного помолчав, ответила Анна.
— Какая это любовь, если другим от нее слезно, если сирот она делает. Как потом жить будешь, когда душу испачкаешь? Такая жизнь радости не принесет.
— Так что мне делать?
— А я откуда знаю? Только я тебе Алешу чернить не позволю. Ты это, матушка, заруби на носу. Ему еще шагать да шагать…
— Да разве я хочу ему зла?
— Сама посуди, бросит он семью, думаешь, ему за это спасибо скажут?..
— Да не казните вы меня, без вас тошно, — со слезами на глазах взмолилась Анна.
— Ты не сердись, Аннушка, — Нина Васильевна поднялась со стула. — Дом-то у нас один. Вот обо всем и приходится думать. Выздоравливай да за работу берись. На людях то оно легче и в беде и в радости.
Нина Васильевна ушла, а Анна уткнулась в подушку и долго плакала. Анна понимала, что так жить нельзя, а по-другому она не умела.
Так в эту ночь и не сомкнула глаз Анна. А утром посмотрела на Чебурашку:
— Вот и нет у нас с тобой больше Алеши. Верно люди говорят: свой костер греет, а чужой обжигает.
Вскоре пришла Дарима, как всегда оживленная, непоседливая. Возбужденно горели ее агатовые глаза.
— Аннушка, ты тут лежишь и ничего не знаешь. — Дарима подсела к кровати.
— Что у тебя опять стряслось?
— Гантимурчик меня пугает. Осатанела, говорит, мне холостяцкая жизнь. Украду я тебя нынче летом. А он такой, украдет и глазом не моргнет.
Из палисадника доносилась шумная перебранка воробьев. Дарима легко подошла к окну и снова вернулась к кровати. Анна со скрытой улыбкой следила за ней.
— Мне страшно, Аннушка, — продолжала Дарима. — Как же я с чужим-то мужчиной в одном доме жить буду?
— Вот тебе и раз. Так Гантимурчик же твой будет.
— Все равно страшно.
— Эх, Ласточка, и попляшу же я на твоей свадьбе.
Через неделю Анна вышла из больницы. Она постояла на берегу Онона и неторопливо пошла к селу. Припекало солнце. Над заречными хребтами в пепельном выгоревшем небе кружили орлы. В горячем воздухе мельтешили разноцветные бабочки. По берегам обмелевшего Онона бегали кулики. На серых валунах белели отдыхающие чайки. Резкий запах богородской травы и полыни щекотал в носу.
Анну радовало все: и пестрая бабочка на придорожном цветке, и понурые кусты у воды, и далекий гул трактора, и беспокойное щебетание птиц. Она и не подозревала, что ей так дорога здесь каждая мелочь. Видимо, уж так устроен человек: когда он здоровый, сильный, когда ему принадлежит весь мир, то он не замечает всей земной красоты, а может быть, просто привыкает к ней, как мы привыкаем к нашим близким. И только тогда, когда человек теряет все, хотя бы на время, он по-настоящему начинает ценить этот хлопотный, порой утомительный, но удивительно прекрасный земной мир.
И Анна была счастлива, что вновь идет по родной земле, что сейчас может сбежать к Онону и упасть в прохладные волны или сесть под кустом черемухи на мягкую траву и слушать, как шепчутся листья, или подняться на сопку и смотреть, как летят к ней на синих крыльях курчавые облака. Из-под ног шумно взлетел полевой барашек. Анна проводила птицу взглядом и пошла дальше.
В селе на улицах ни души. В некоторых домах ставни закрыты. Разморенные зноем лениво перекликаются петухи. По угору в густой траве пасутся индюки. В Ононе на мели шумно плескались прокопченные ребятишки. В заречье под кустом старик сидел с удочкой. С низовья по стремнине, высоко подняв нос, быстро мчалась моторная лодка.