Недалеко от бытового комбината Анна встретилась с Мартой. Лицо у нее загорело, а от этого веснушки были ярче и казались крупнее. Марта скользнула по Анне безразличным взглядом, хотела пройти мимо, но взглянула второй раз и приостановилась.
— А я вас не узнала. Здравствуйте.
— Здравствуйте.
— Что же вы за платьем-то не приходите? Давно уже готово.
— Да вот в больнице лежала. Только что вышла.
— Что так?
— Простыла.
— К нам кримплен поступил. Я вам на костюм оставила.
— Спасибо. Я зайду. Не собираетесь обратно в город?
— Да нет. Мне здесь больше нравится. Вчера мы с девчонками за реку плавали. В Сенную падь ходили. Сколько там жарков, будто в огне все. Я такого еще не видывала. Только вот с самолета на парашюте попрыгать хочется.
— Так съездите на недельку в город.
— Да некогда все. Мы с девчатами решили для трактористов комбинезон сконструировать такой, чтобы в нем было удобно работать и чтобы он сырости не боялся. Все вечера напролет сидим, шьем да порем. Модель-то почти готова. Вот материала подходящего нет. Запросили Читу. Там тоже нет, сама на фабрику поеду. Ой, я совсем заговорила вас.
— Ничего.
— Так приходите за платьем.
— Приду.
Анна устало переступила порог дома. Елена Николаевна гладила белье. Оглянулась на дверь, выключила утюг.
— Аннушка… Господи, похудела-то как. А я после обеда за тобой собиралась.
— Да я попросилась пораньше выписать.
Анна присела на стул, сняла косынку. Ковыльные волнистые волосы упали на плечи. Усталым движением руки она поправила их.
— Я сейчас тебе поесть сгоношу, — засуетилась Елена Николаевна.
— Есть я, мама, не хочу. Стакан молока выпила бы.
Елена Николаевна из подполья достала крынку прохладного молока и налила в чашку.
— Папа-то где?
— Да где ему быть-то, на стоянке. Технику к сенокосу ладит. Сушь какая стоит. Не перепадет дождик на межень, без кормов и хлеба будем.
— А где мой мотоцикл?
— Под навесом стоит. На что он тебе?
— На поля хочу посмотреть.
— Какая нужда тебя гонит? Или не успеется? Погляди на себя, краше в гроб кладут.
— Ничего, я потихоньку. Пусть больничный дух обдует.
— И куда это вы с отцом все бежите? Или домовой вас не любит? — обиделась Елена Николаевна.
— Не сердись, мама, я только взгляну на хлеб, и назад.
— Смотри не сляг опять. Надень хоть кофтенку вязану.
На полевом стане никого не было. Черемуха возле домика тетушки Долгор отцвела и среди буйной листвы проглядывали мелкие зеленые ягоды. В ограде небольшими пучками росла лебеда, пахло полынью. Стояла непривычная тишина.
Анна прошла к полю, походила по меже, потрогала густую зелень хлебов. Хлеба кустились. После боронования и авиахимпрополки они были чистыми. Анна покосилась на палящее солнце и поехала на пары, где на черном квадрате виднелись два трактора.
Первым Анну увидел Петька. Он остановил трактор, сдвинул на затылок кепку со сломанным козырьком и, хлопая сапогами, торопливо пошел навстречу. За весну он загорел, раздался в плечах.
— Петя, родной, здравствуй, — протянула руку Анна.
— Здорово, — Петька сдержанно пожал ее руку.
— Сорняк пошел? — Анна кивнула на поля.
— Но-о-о.
— Горюшко ты мое, все нокаешь?
— Но-о-о, — протянул Петька.
— Ах ты горемычный, — засмеялась Анна.
Петька стоял немного смущенный, ему мешали длинные руки, и он не знал, куда их приспособить. Наконец догадался, сунул их в карманы, достал папиросы и стал закуривать.
— Петя, да ты ли это? Куришь? — удивилась Анна.
— Но-о-о.
— А мать-то спросил?
— Что ее спрашивать? — с напускной грубоватостью ответил Петька и покраснел.
— Да она нас обоих высечет.
— А я дома-то не курю, — по-детски признался Петька.
Анна хотела шумнуть, но взглянула на его большие в ссадинах, пропитанные соляркой руки, в которых он держал папиросу с синеватым дымком, осеклась. Перед ней стоял тракторист, не раз отведавший степных обжигающих ветров.
— Беда мне с тобой, Петруша.
— Ты только мамке не говори, — помявшись, попросил Петька.
— А то что?..
— Ты знаешь, какая она… В слезы пустится.
— Ладно. Только если увижу с рюмкой, сама выпорю. И из отряда с позором прогоню.
— Нужно мне это зелье.
— И хорошо.
А по полю бежала Дина. На ходу сдернула косынку, волосы бились за спиной.
— Аннушка, наконец-то…
Дина заключила Анну в объятия, потом отступила на шаг, скользнула по ней взглядом.
— Оклемалась?
— Вроде ничего. Вы-то как тут живете?
— Нашла о чем спрашивать, — горестно вздохнула Дина и плутовато покосилась на Петьку.
— Что, мир не берет?
— Да я, Аннушка, совсем одичала, скоро кусаться начну. Это же не Петька, а кара божья. За неделю из него и двух слов не вытянешь. Спрашиваю: «Петруша, милый, ты разговаривать умеешь?» Он мне: «Но-о-о». — «Так изреки хоть что-нибудь. Или я тебе опротивела?» Он хлопает глазами: «Но-о-о, пошто?»
Петька ковырял носком сапога землю и добродушно посмеивался.
— Вчера приезжает Нина Васильевна и спрашивает меня: «Дина, скоро управитесь с парами?» А я ей: «Но-о-о». Точь-в-точь, как Петька. «Дня за четыре закончите?» Я ей опять: «Но-о-о». Нина Васильевна посмотрела на меня, как на блаженную и говорит: «Вас с Петрухой только в степи и держать». И такая меня обида взяла, впору хоть плачь! И за что страдаю! А ведь выйдет за него какая-нибудь дура, будет сопли на кулак мотать.
— Но-о-о. Нужны вы мне.
— Смотри, голосок прорезался, — притворно удивилась Дина. — Петруша, дай я тебя чмокну.
— Да ну тебя, — отвернулся Петька.
— А ты не нукай на старших. Так вот выйдет за него какая-нибудь дура, — продолжала Дина. — Представь, Аннушка, проходит год, другой, а она от него и трех слов не слышала. Наконец кончилось терпение, и она взмолилась: «Петруша, милый, поговори со мной. А то я уж речь-то человеческую забывать стала». А он ей в ответ: «Но-о-о. Што говорить-то? Так все понятно». — Плачет жена: «Злодей этакий, ты хоть любишь меня?» — «Но-о-о». — «Ирод. Заел мою жизнь. Уйду я от тебя». — «Но-о-о. Уходи. А то много разговаривать стала».
Дина так представила этот мнимый Петькин разговор с женой, что Анна от смеха схватилась за живот.
— Уходи с моих глаз, Петька, а то я за себя не ручаюсь.
Петр выплюнул папиросу, пожал плечами, мол, что с вас возьмешь, сунул руки в карманы и пошел к трактору. Анна проводила его взглядом и, все еще посмеиваясь, сказала:
— Аграфене хоть с сыном повезло.
— Недавно какой-то мужчина приезжал. Видный такой, с сединой. Неделю у нее жил. Из геологов он. Раньше все в наших местах что-то искал. Так Аграфена в праздничном платье ходила коров доить.
— Экая невидаль, мужик к бабе зашел.
— Да люди говорят, Петькин отец это.
— Ты только послушай, у нас наговорят.
— А от кого она посылки да переводы из Читы получает?
— Спроси у нее, если уж так тебе любопытно.
— Да мне-то что. На днях Петрович всех звеньевых на наши поля привозил.
— Ну и что?
— Злые все.
— Дорогу мы им перешли?
— Ананий все. Алексей Петрович рассказывает им, почему на безотвальной обработке почвы хлеб и растет лучше, и засухи меньше боится. А тут Ананий подвернулся и говорит: «Петрович, гони ты их отсюда ко всем чертям. Это разве мужики, ни поля засеять, ни бабу обогреть. Отправь ты их всех в детсад, пусть они сосункам сопли вытирают и горшки из-под них выносят». Что тут началось. Я думала, побьют Анания.
— Зря он так. До осени еще всякое может быть.
— Ничего, переживут.
— Беда мне с вами. Никакой управы. Олег-то приходит к тебе?
Дина потупилась, потом подняла на Анну смущенный взгляд.
— Сватать осенью хочет, Аннушка.
— Сдурели вы, девчонки? Князь грозится Дариму украсть, Олег — тебя. А я с кем работать буду?
— Да мы, Аннушка, не уйдем из отряда.
— Иди работай, — улыбнулась ласково Анна.
Анна побывала еще у Белого камня и вернулась домой. Немного отдохнула и решила полить лук в огороде. Спустилась с ведром к реке, а там Катя сидит с книгой. Недалеко от нее плещется Иринка.
Анна почувствовала, как у нее слабеют ноги. Хотела повернуться и уйти, но пересилила себя. Зачерпнула воду. Катя увидела ее, поджала тонкие губы.
— Здравствуйте, Екатерина Елисеевна, — поздоровалась Анна, но голоса своего не узнала: был он какой-то хриплый, чужой.
— Здравствуй, соперница. — Катя недобрым взглядом смерила Анну.
— Зачем же так? — Анна поставила ведро. — Алешу я полюбила еще тогда, когда вы о нем знать не знали и слышать не слышали. Не серчайте на него. Я во всем виновата была.
— А теперь? — с вызовом спросила Катя.
— Забудьте обиду. Что было, не вернешь. Алеша — хороший. Живите. Вы-то тут ни при чем.
Оттаяли глаза у Кати.
Анна подняла ведро. Нелегко ей дался этот разговор. И в то же время будто какую-то тяжесть с сердца сняла. Лук поливать не стала. Прошла в свою комнату, достала рубашку, которую купила весною Алексею, положила на колени и провела по ней рукою.
— Как просто все в жизни, Алеша. Только куда мне теперь деваться? Вернуться к Ванюшке? Забыть все? Только что из этого выйдет? Разбитый горшок сколько ни склеивай, все равно трещина будет. Уберем хлеб, переведусь на очное отделение и уеду учиться.
Вошла Елена Николаевна, увидела на коленях дочери рубашку, нахмурилась. Она давно уже догадывалась, для кого эта рубашка.
— Не пугайся, мама. Не услышишь ты больше обо мне дурного слова. А это так, в память о мечте.
Елена Николаевна прижала к себе голову дочери.
— Вот уж горюшко-то ты мое.
Анна легонько высвободилась.
— Давай собираться. Послезавтра на Арей поеду. До Читы самолетом, а там автобусом.
Под приземистым кустом талины, то разгораясь, то затухая, вяло горит костер. Возле него на охапке веток дремлет Федор. Рядом под телогрейками крепко спят двое мальчишек. По зарослям диких яблонь, боярышника и угрюма сонно блуждает туман. Ночной воздух пропитан душистыми травами. Сладок сон в лесу. Фед