Алексей въехал в лес. Тучи уже закрыли все небо, и было темно. Под напором ветра гудели, раскачиваясь, сосны. Алексей включил фары. Первые капли дождя плеснули на свету и вспороли пыль на дороге.
Впереди возле густой сосны синим огнем засветились два глаза. Затем показался силуэт козла с тонкими ногами и длинной шеей. Секунду помедлив, он легко взлетел над кустарником и исчез в темной чаще.
В это время внутри густых ветвей сосны ярко вспыхнуло пламя, оно буйно взметнулось к небу, осветив все вокруг. Дерево с хрустом и треском раскололось от вершины до комля и гигантским факелом упало поперек дороги.
Алексей с силой нажал на тормоза, машина резко остановилась у горящих ветвей.
— Фу, черт, — выругался Алексей. — Еще не хватало, чтобы дурацким деревом задавило.
Алексей отъехал назад, выскочил из машины, сломил молодую сосенку и стал сбивать огонь с сосны, не давая ему переброситься на молодой лес. Но тут хлынул ливень, на мгновенье огонь вспыхнул сильней, языки пламени заметались из стороны в сторону и стали гаснуть.
Алексей залез в машину и, убедившись, что пожара не будет, поехал. Объезжая сосну по мелколесью, попал на какую-то дорогу. «Куда-нибудь выведет», — подумал Алексей. Вскоре он уперся в ограду небольшого домика, возле крыльца которого стоял мотоцикл. Алексей обрадовался, что приехал в жилое место.
Он вошел в дом.
— Здесь кто-нибудь есть?
— Алеша?! — раздался удивленный и в то же время радостный женский голос.
Вспыхнула молния. Комнатка на миг наполнилась синеватым дрожащим светом. В нескольких шагах от Алексея стояла Анна.
— Аннушка?! Что ты здесь делаешь?
— Наш отряд послезавтра переезжает в другую падь. Ездила посмотреть травы и место подобрать для стоянки. Гроза дорогой застала, увидела домик лесника, думала, кто есть. А здесь одни мыши. В домике страшно, и выйти боюсь, молнии так и ослепляют. А ты откуда взялся?
— В Борзе был, в объединении «Сельхозтехника». Ребята позвонили, что плоскорезы пришли. Да вот припоздал малость.
Анна в темноте подошла вплотную.
— Что делать-то будем?
— Ждать утра. Послушай, как поливает.
Дождь шумно барабанил по шиферной крыше.
— Да я уж наслушалась. Поесть бы сейчас. Голодная, продрогла вся.
— У меня кое-что найдется.
Алексей вышел. Вернулся с объемистым портфелем и фонариком. Посветил. Справа была печка, за ней у стены стояла железная кровать с панцирной сеткой, но без постели. Слева между окон к простенку жался стол с двумя табуретками.
— Куда же лесники-то подевались? — спросил Алексей.
— У них там, у круглого озерка, еще один домик есть. Видимо, туда перекочевали сено косить.
— Посвети.
Алексей подал Анне фонарик, выложил из портфеля колбасу, банку консервов, кусок сыру и пару огурцов.
— Да мы богачи, — радовалась Анна.
— Хлеба нет.
— Обойдемся.
Алексей пристроил на портфеле фонарик так, что он освещал часть стола, а отсвет падал на Анну. Открыл банку консервов, положил перед Анной перочинный нож.
— Это вместо вилки.
— Спасибо.
Анна разрезала огурец, положила на него два пластика колбасы и откусила. Алексей ел и посматривай на Анну. Она была в темно-коричневом спортивном костюме. Волосы перехватывала косынка. От слабого света глаза ее казались темными. На верхней губе чуть серебрился пушок, возле уха вился локон.
— Что так смотришь? — Полные губы Анны тронула смущенная улыбка.
— Все как в сказке.
— Лучше бы эту сказку и не знать.
— Говорят, ты к Ивану возвращаешься.
Анна с укором посмотрела на Алексея, поежилась.
— Не могу согреться.
Алексей принес меховую куртку и накинул Анне на плечи.
— Спасибо.
Над степным бором бушевала гроза. Сверкали молнии. Гром то с грохотом прокатывался над самой крышей, то глухо доносился издалека. Позвякивали стекла, за стеной шуршал дождь. Анна, закутавшись в куртку, сидела грустная, беспомощная. Алексей подошел к ней, коснулся губами шеи.
— Аннушка, вспомни-ка рябиновую ночь.
Анна точно проснулась.
— Так сегодня рябиновая ночь? Это же какой-то рок.
— Видно, не обойти и не объехать нам свои грозы.
— И зачем я согласилась тогда на свидание с тобой в Сенной пади? Устала я, Алеша. Душа онемела. Жизни уже не рада. Ты насчет Ванюшки спросил. Я не знаю, куда бы от тебя сбежала, да не могу. К Ванюшке сама пришла, он только коснулся — все во мне восстало. Алеша, ты же сильный, научи, что мне делать?
— Ты это выдумала меня сильным. А я обыкновенный, слабый человек. Сколько раз решал забыть тебя, и каждый раз, как встречал, забывал про свое решение.
Алексей обнял Анну и стал целовать. Слабо защищаясь, она говорила:
— Несчастье ты мое. Да как же мне спастись от тебя…
…Давно отбушевала гроза. В окна заглянул рассвет, Алексей с Анной лежали на спальном мешке.
— Алеша, нам пора. Кто-нибудь еще заедет. Стыда потом не оберешься.
— Побудем еще чуточку.
Алексей, склонившись над Анной, осторожно коснулся губами темной родинки на ее груди. Анна стыдливо прикрылась.
— Скажи, ты так же любишь Катю? Скажи, милый. Я как подумаю об этом, у меня темно в глазах делается.
— О чем ты спрашиваешь…
Анна еще что-то хотела сказать, но Алексей губами накрыл припухшие губы Анны. Она засмеялась и решительно заявила:
— Встаем.
Когда они вышли, над бором висело голубое чистое небо. Радужно искрился обмытый лес. Прохладный воздух густо пах смолой.
Анна подошла к мотоциклу и повернулась к Алексею:
— Алеша, ты смеяться надо мной не будешь?
— Да ты что, Аннушка?
Анна вынула из сумки сверток.
— Я тебе как-то рубашку купила. Потом хотела выбросить. Да вот духу не хватило. Возьми. Когда хлеб уберем, в наш праздник надень, ладно?
— Зачем?
— Для меня, Алеша.
— Ладно.
— Теперь прощай.
Анна завела мотоцикл, кивнула Алексею и уехала.
Торопилось лето, мужало. Еще вчера буйно цвела степь, сегодня под августовским солнцем колосились хлеба, а кое-где на буграх уже начали буреть. В прибрежных зарослях наливались соком гроздья черемухи и боярки; в горах Алханая зрели смолистые кедровые шишки; по сырым марям начала спеть голубица; в сосновых борах по солнечным покотям от обильной завязи белел брусничник.
А в колхозных ремонтных мастерских становилось все оживленней. Из-за недостатка запасных частей кое у кого из механизаторов комбайны остались неотремонтированными. И теперь, в самый разгар сенокоса, комбайнеры вынуждены были покидать луга и ехать в село.
Рано утром в мастерских появился и Пронька, разыскал Арсалана.
— Прибыл я. Ты мне новую жатку обещал.
— Нет новой жатки. Ремонтируй старую.
— Да она вся на честном слове держится. Я пойду к Нине Васильевне.
— Иди хоть к самому богу. Нет новых жаток, и все тут.
Пронька потоптался на месте и вышел из мастерских. Комбайны стояли ровной цепочкой вдоль забора, только несколько, те, которые требовали ремонта, ютились в углу ограды. Пронька, злой на весь свет, побрел к ним. Здесь, в тени на чурбаке сидел Гераська Тарбаган. Увидев Проньку, он поднял черную с проседью бородку.
— А ты-то что, божий человек, здесь делаешь? — спросил Пронька. — Отряд Князя будет солому стоговать.
— Я же раньше во втором звене у Михаила Комогорцева работал. Заболел у него комбайнер, вот меня обратно к нему на уборку и направили. У тебя, Прокопий, закурить не найдется?
— Все стреляешь? — добродушно спросил Пронька, не умел он долго сердиться.
— Все работа, некогда и в магазин заглянуть, — врал Гераська.
— А жена-то у тебя на что?
— Управы на этих баб никакой нету. Наказываю, наказываю купить, а она все забывает.
Гераська с Пронькой закурили.
— У тебя много дел? — кивнул на комбайн Пронька.
— Да не особо. Пускач надо заменить, проверить подборщик. А так комбайн добрый.
— А мне жатку штопать надо. Новую обещали, да кукиш показали.
У Гераськи сразу глаза оживились, воровски забегали по сторонам.
— Я и толкую, нет у нас порядка в колхозе. Ферму надумали механизировать. И на какой шут? Век свой бабы доили в хлевах да стайках и не лешия им не делалось. И еще бы доили — не барыни, руки бы не отвалились. А то на эту механизацию сколь ухлопают. Такие деньги. Ты только подумай. Раздали бы их колхозникам, не по одной бы тыще досталось. А тут еще какой-то овцеводческий комплекс затевают. А наш агроном-то што толкует: надо, дескать, весь тракторный парк на мощные тракторы заменять. Иначе, мол, ничего не получится с безотвальной обработкой почвы. Вот они опять и полетят, наши денежки-то. И на кой шут мне твоя безотвальная нужна? Ты мне лучше плати побольше. Тогда я и без всяких комплексов проживу.
Пронька слушал рокочущий голосок Гераськи. В селе друг про друга все знали, знали и про Гераську даже то, что спит он с женой только у стены, а с краю боится. Проньку удивляла жадность Гераськи. Он ежегодно сдавал на мясокомбинат по быку, увозил на рынок три-четыре чушки. Торговал поросятами. И ни копейки не тратил. За скотом жена ухаживала. Сено как свозит осенью, так оно и стоит в зародчике всю зиму. А он по чабанским стоянкам ездит, где зеленки выпросит, где овса, а если не дадут, так не постесняется и украсть.
Говорили, что Гераська на всякий случай даже в городе сберкнижку открыл. И все ему было мало. Нельзя сказать, чтобы и Проньке не нужны были деньги. Но он к ним относился как-то равнодушно. Получит зарплату, отдаст жене и на этом считал свою миссию выполненной. Вспоминал он о деньгах, когда им с Ананием нужно было выпить. И случалось это больше всего тогда, когда у обоих за душой не было ни копейки. И тут они начинали изобретать способ достать деньги и в этом находили удовольствие.
— Не пойму я тебя, Герасим. Детей у тебя нет. Водку ты не пьешь. Куришь, верно, табачок, так опять же больше чужой. И куда ты все хватаешь? Или на том свете в купцы думаешь податься? Опять же, поди, наши-то деньги там не в ходу.