— Тебе хорошо так рассуждать. Ты мотоциклы на верблюдов меняешь, вон какие деньги на ветер кидаешь.
— А что, Пронька широко любит жить, — хвалился Пронька. — Осенью после уборки новый мотоцикл куплю. Теперь уж в случае чего, так поеду в Монголию менять его на яка.
— А на кой леший он тебе сдался, як-то?
— Говорят, шерсть у него теплая. Пусть жена на зиму чулки вяжет.
— А пустят тебя за границу-то? — усомнился Гераська.
— Мне только подпить хорошо, а там я плевал на все границы, — разошелся Пронька. — Только на этот раз я уже не прогадаю, в придачу возьму еще козла.
— А козел-то еще зачем?
— Старые люди всегда держали при дворе козлов. Ты знаешь, дух от него какой? Так этого духа болезни разные боятся. И скот лучше при нем плодится.
— Ты, Прокопий, что-то не туда гнешь. Гусь хоть сдохнет в гнезде, а теленка не высидит. Столько же и корове от козла проку будет.
— Так он не вместо быка, а только присутствовать будет.
— А-а-а, разве так-то. И что ты думаешь, коров больше развести?
— Провались они пропадом. Я с одной-то коровенкой замаялся: то ей сено подавай, то хлев чини. В душе-то я свободный пролетарий. И эту бы пустил на мясо, да жена противится.
— А тогда козел к чему?
— Так, для интересу. Я без интересу жить не могу.
Пронька, разговаривая, поглядывал на свой комбайн, и только сейчас обнаружил, что на нем нет двух вариаторных ремней.
— Это твоя работа? — показал на комбайн Пронька.
— Да ты в своем уме? Ей-богу, не брал.
— Ты мне за бога не прячься. Неси сейчас же ремни.
— Где я тебе возьму?
— Или ты ремни принесешь, или я из твоей бороды для баб шиньон сделаю, — петухом наступал Пронька.
Алексей еще от мастерских услышал их перебранку и подошел.
— Что это вы не поделили?
— Вот, посмотри, Петрович, — Пронька показал на комбайн, где не было вариаторных ремней.
— Бот это уже скверно, — потер подбородок Алексей. — Вариаторные ремни на складе есть. Но если, Герасим, узнаю, что напакостили вы, в мастерских и на поле вашей ноги больше не будет. А эти чьи еще три комбайна?
Пронька назвал фамилии парней.
— Они здесь или на лугах?
— Косят.
— Видите, как нескладно получается. Людей от такого дела отрываем. Зимой надо ремонтом заниматься.
— А мы-то при чем? — вскипятился Пронька.
— Да я вас не обвиняю. Кончайте быстрей с ремонтом. Да смотрите, чтобы потом в поле стоять не пришлось.
Алексей поехал на кукурузные плантации. Кукуруза на удобренных землях удалась хорошая, выше человеческого роста. Яков Федорович Туранов буртовал навоз, который звено навозило за лето, когда было свободное время от прополки.
— А где же ваши орлы? — любуясь полем, спросил Алексей.
— Комбайн новый пришел. Собирают.
— Ну как, Яков Федорович, в этом году от доярок бегать не придется?
Угрюмое лицо Туранова посветлело.
— Наконец-то я, паря, легко вздохнул. Жена и та иначе стала относиться, старается кусок послаще положить.
— Это только начало. Мы еще с вами ордена заработаем. Как вы думаете?
— Оно, конечно, орден бы не помешал, хотя бы тех же доярок усовестить.
— Разозлились вы на них.
— Так сколько лет они мне кровь портили. Теперь вот завалю их кукурузой, и пусть сидят под ней, как мыши.
— Под кукурузой их, пожалуй, не удержишь, — посмеялся Алексей.
— И то правда.
— Яков Федорович, как только уберете поля, сразу же вывозите навоз и запахивайте.
— Нам бы еще бы пару тележек.
— Тележек не будет. Сейчас своими силами обходитесь. А весной я вам помогу.
— Я, Петрович, навозовноситель смотрел. Вот нам бы такую штуку. И плоскорез, но только поуже, чтоб между рядков проходил. Ведь милое дело вносить подкормку. Насыпал удобрения под самые корни, и расти она, матушка.
— Я тоже об этом думал, Яков Федорович. Вот парни с завода приедут, я их привезу к вам на поле, может, что-нибудь и придумают.
— А Арсалана-то нельзя упросить?
— Дел у него и без этого невпроворот.
Алексей поехал по полям. В звеньях урожай был неважный. Пшеница поднялась в полметра и заколосилась: не хватало питательных веществ и влаги. Алексей проехал в отряд и точно в другой мир попал. Пшеница, налитая густой зеленью, стояла почти в пояс. Радовали глаз и овсы, хотя под них вносили только минеральные удобрения. Свое дело сделала влага, которую удалось сохранить безотвальной обработкой почвы.
На мотоцикле подъехал Федор, заглушил мотор, подошел к Алексею.
— Любуешься, Петрович?
— На будущий год, Федор Степанович, у нас на всех полях такой урожай должен быть. Но я о другом думаю. Для области один даже самый отличный отряд или колхоз все равно что ничего. Вот когда по всему Забайкалью такой урожай будет, мы с вами сможем сказать, что кое-что сделали.
— Так начинается все с малого.
— Что мы и делаем. Скороспелые сорта нам нужны. Иначе, если переборщим с навозом, хлеба могут не созреть.
— Вы же размножаете скороспелки на опытном поле.
— Сорт «Ононская» — скороспелый и устойчивый к осыпанию, но, чтобы размножить его, потребуется не меньше трех лет. Хороши «Золотая читинка» и «Агинский восход», не полегают, не осыпаются, а по урожайности не уступают лучшим сортам. Отсюда напрашивается вывод: на полях у нас должен быть целый набор разных сортов. Тогда осенью мы не будем бояться ни затяжных дождей, ни ветра.
— О чем же агрономы до вас-то думали?
— О том же самом думали, да вот не дали им развернуться. Борис Каторжин только начал внедрять свою систему, подобрал семена, да без него, видишь ли, обойтись в управлении не смогли. После него пришел парень из института. Человек без опыта. И характером мягкий оказался. Помочь ему вовремя некому было. Растерялся человек, схватил чемодан и сбежал. Вот поля и остались беспризорными. А мы землю клянем, что она плохая.
— Петрович, а сколько агроном должен работать на одном месте?
— По-моему, всю жизнь. Только тогда он сможет что-нибудь сделать. И после себя должен оставить такого ученика, который бы дальше его пошел. Земледелие — это очень сложная наука, Федор Степанович. А мы в некоторых колхозах даже агрономов не имеем. Вот за невежество нас земля и наказывает.
— Я с вами тут не согласен. Может, я хочу расти.
— Расти на здоровье: становись доктором, академиком, никто тебе не мешает. Любое дело, самое простейшее, не терпит дилетантов, ему подавай все или ничего. А воробьиное порхание с одной работы на другую — это загубленная жизнь.
Алексей посмотрел на Федора.
— Федор Степанович, а вы почему не на сенокосе?
— Ногу поранил, ездил на перевязку.
— Как это вас угораздило?
— Спрыгнул с трактора, а в траве старая борона лежала. Видно, старики когда-то бросили. Вот и напоролся. Страшного ничего нет.
— Дела как?
— Уже за тысячу тонн перевалили.
— Давай нажимай, пока парни в школу не пошли.
Глава 6
Небо в рваных тучах, точно в клочьях. Солнце то вынырнет из них, то утонет. Ветер мечется по селу. Тревожно шумят и раскачиваются тополя и кусты черемухи. Белыми гребнями на Ононе вскипают волны. Глухо ропщут заречные хребты. К Дворцу культуры в одиночку и семьями идут колхозники, негромко переговариваются.
Матвей Иванович вышел из дома. По угору ковылял Маруф Игнатьевич.
— Здорово, паря, — протянул ему руку Матвей Иванович.
— Здорово. На собрание?
— На собрание. Говорят, Нина Васильевна с председателей уходит.
— Идет такой слух.
— Что-то непонятно. Ни правления колхоза не было, ни партбюро.
— И что ей приспичило? До отчетного собрания рукой подать.
— И уборка хлеба на носу. Время-то неподходящее для смены, — покачал головой Матвей Иванович. — Опять же кого в председатели избирать будем.
— Все толкуют про Ивана Ивановича.
— Мужик-то он ничего. Только раденья у него к колхозным делам большого нету.
— Я вот тоже кумекаю, если ставить в председатели, то надо Петровича. Башковитый парень. Хозяин добрый.
— В отца пошел. Помнишь, как оросительную систему проводили? Приехал инженер из Читы и говорит, не пойдет вода на увалы. Только зря землю рыть будете. А отец Алексея взял ванну, налил в нее воды и пошел по склону сопки. Поставит ванну, колышек забьет. Потом и говорит: «По этому месту пойдет вода». И верно, пошла. А мужик-то совсем неученый был.
— А жалко Нину Васильевну, — Маруф Игнатьевич смял бороду в горсти. — После войны колхоз-то она из нищеты подняла.
— Что тут и толковать, — вздохнул Матвей Иванович. — Время-то ей досталось лихое.
Аюша Базаронович вошел в кабинет к Нине Васильевне. Она сидела одна. Одета была в строгий светлый костюм. На лацкане пиджака блестели ордена и медали. И лицо у Нины Васильевны было строгим, задумчивым.
— Народ идет на собрание. Вы мне можете объяснить, что происходит?
— Ухожу с председателей, Аюша Базаронович, — устало ответила Нина Васильевна.
— Интересно. У нас в колхозе уходит председатель, и ни правление, ни партбюро об этом ничего не знают.
— Не поймете вы меня. Не могу я больше.
— Вы же коммунист.
— Вот поэтому и ухожу. Срок пришел, Аюша Базаронович. Больше не имею права сидеть за этим столом.
— А в райкоме партии о вашем уходе знают?
Нина Васильевна отрицательно покачала головой.
— Почему?
— Начнутся уговоры…
— И вы решили втихаря сбежать?
— Нет, я ухожу. Мне бояться нечего. Я на виду у людей жила. И уйти хочу с поднятой головой. И в свое время, а не тогда, когда меня попросят.
— Но делать это нужно не контрабандой.
— Дорогой мой, Аюша Базаронович, народ собрался, и отступать теперь некуда, — Нина Васильевна посмотрела на часы. — Нам пора.
Аюша Базаронович и Нина Васильевна вышли из правления колхоза и направились к Дворцу культуры.
— И кого же вы намерены выдвинуть в председатели? — спросил Аюша Базаронович.