— Ваня! — в голосе Нины Васильевны прозвучали металлические нотки. Иван Иванович потупился. — Я думала, мужчину вырастила, а оказалось, слюнтяя. Раскис! Оброс, сивухой пропитался, за версту прет, как из помойки. Стыдно смотреть на тебя. Иди проспись! Потом я с тобой поговорю.
Иван Иванович медленно побрел к калитке.
— Ваня, — негромко окликнула его Нина Васильевна.
Иван Иванович остановился, медленно обернулся.
— Что?
— Может, все-таки у меня отдохнешь?
Иван Иванович закрыл за собой калитку. У Нины Васильевны сжалось сердце. Разве таким она хотела видеть сына? Чтобы хоть немного отвлечься, Нина Васильевна занялась прополкой грядок с морковью и луком. Потом принесла с Урюмки воды, полила их.
На тропинке показалась соседка, Евдокия Тихоновна Каторжина. В руках у нее было две крынки.
— Нина Васильевна, я тебе молочка принесла свеженького да сметанки.
— Куда же мне одной-то столько?
— Сама поешь, люди зайдут, тоже угостить надо.
— Спасибо, Тихоновна.
— Кушай на здоровье. А я побегу. У меня в печке хлеб. Магазинский-то душа не принимает. Я потом тебе шаньги да пирожки со свежей капустой принесу.
— А что это ты к вечеру стряпню затеяла?
— Старик должен в баню приехать. Покормить его сладеньким надо. Смолоду любил пирожки со свежей капустой на сметане. Да и Олег должен явиться.
— Скоро свадьбу-то играть будем?
— Сама не дождусь. Старик сказывал, с Диной Кирюшкиной дружит. Дай-то бог. Девушка она работящая, уважительная. А нам, старикам, только доброе слово и надо. А твой-то еще долго один маяться будет?
— Кто его знает? Сердце все мое изболелось. От одиночества-то и водочкой баловаться начал.
— Так подыскала бы хорошую невесту.
— Я, грешным делом, сама думала об этом. Да разве он послушает меня.
— Вот горюшко-то. Ну, я побегу, хлеб бы не подгорел.
Евдокия Тихоновна засеменила к своей усадьбе. Нина Васильевна прошла в дом. У нее в первый раз было столько много времени, и она не знала, куда его девать, чем заняться. А от этого казалось, что дню не будет конца.
Взгляд Нины Васильевны случайно упал на сервант. Она подошла к нему. На полочке рядом с хрустальной вазой стояла старая фарфоровая чашка с трещиной возле ручки. Нина Васильевна унесла ее на кухню и бережно протерла. Эту чашку ей муж привез из Читы накануне войны. Как-то незаметно вся посуда перебилась, а она сохранилась. Когда бабы вечерами собирались к ней со своим горем, Нина Васильевна ставила на стол самовар, доставала из буфета кружки и единственную чашку. Как-то в шутку сказала: «Эх, бабоньки, кончится война, куплю я столовый сервиз, ложки и вилки из серебра, хрустальные бокалы. Накрою для вас стол, да такой, за которым и царицы не сиживали».
С этого и пошло. Другой раз лежит в постели, думает о колхозных делах, а мысли возьмут да и свернут к красивой посуде. Поэтому и первую покупку после войны в городе она сделала — двенадцать чашек с блюдцами.
Одной ей много ли надо? Но она нашла выход: заметит у кого-нибудь неважную посуду, поедет в город, накупит целый комплект тарелок, чашек и про запарник не забудет. По целому дню, бывало, мотается по колхозу, за всем доглядеть надо, надо все знать. Потом где-нибудь на чабанской стоянке возьмет да и выставит посуду на стол. Хозяйка от радости не знает, что и делать. Счастлива этим и Нина Васильевна.
За окном загудела машина. Нина Васильевна поставила в сервант на место чашку и вышла из дома. По ограде ходил секретарь райкома Николай Данилович Шемелин.
— Коля? Здравствуй, — зарделась Нина Васильевна.
Шемелин остановился, из-под косматых бровей долгим взглядом посмотрел на Нину Васильевну. Набежавший ветерок взъерошил его седую копну волос, несколько прядей бросил на красный рубец возле правого уха. Шемелин большой пухлой ладонью пригладил волосы.
— А я и не знаю, здороваться мне с дезертирами или нет?
— Ты, Коля, поздоровайся.
— Не буду.
Они пошли по дорожке к беседке. Возле грузного, немного сутуловатого Шемелина Нина Васильевна казалась маленькой, круглой.
— Я же ездил с делегацией в Казахстан, знакомился с их опытом ведения овцеводства. Вчера вернулся и не поверил, что ты могла такое выкинуть.
— Теперь поверил?
— Поверишь. Сегодня первый секретарь обкома мне такое выдал, что горячо на стуле сидеть было. Говорит, хлеб надо убирать, а не председателей менять. Как же ты на такое решилась?
— Не говори. Долго мучилась. Перед собранием несколько ночей не спала. Когда избрали Алешу, с облегчением вздохнула. Даже как-то больше себя уважать стала.
— А я думал вперед тебя уйти в отставку. Трудно сейчас тебе?
— Это, Коля, пожалуй, не то слово. Вскакиваю сегодня спозаранку, смотрю на часы, не проспала ли, а оказывается, идти-то на работу не надо. Все люди будут делать без меня: и мечтать, и ругаться, и спорить, и радоваться. Не позвонит секретарь райкома Шемелин и не спросит: «Вы хлеб-то в этом году думаете убирать? Так что же вы еще с ремонтом царапаетесь?» И такая меня тоска взяла, хоть ревмя реви.
— Это пройдет. А что же ты не Ивана Ивановича за себя оставила? Его же готовила.
— Не скрою, готовила. Да уж только так получилось. Перед собранием у нас разговор с комиссаром состоялся, он и сказал: «Состарился Иван Иванович раньше времени, и не без вашей помощи». А ведь правду сказал. Я-то думала поднатаскать Ваню и не заметила, как он стал на все смотреть моими глазами, и ни одной своей мыслишки. Я уже по старости тяжела стала на подъем, а он по лености своего ума дальше носа не хочет, да и не может увидеть. Открылся-то он мне весь, когда Алеша приехал. С помощью Алеши он мог бы председателем работать, так Анна между ними встала, а ее-то им уж не разделить. Все они еще горюшка хлебнут.
— Ты правильно сделала, у Алеши крылья покрепче. Ну, а сама-то как дальше жить думаешь?
— Хочу попроситься у Алеши агрономом на опытное поле.
На дорожке с блюдом в руках, накрытым полотенцем, появилась Евдокия Тихоновна. Увидела Шемелина, стушевалась.
— Вот и гостей бог дал. А я горячие шаньги и пирожки принесла.
— Балуете вы ее, Евдокия Тихоновна.
— Она нам, чай, не чужая, как же не побаловать.
— Спасибо, Евдокия Тихоновна, с нами ужинать.
— Ой, что вы. Да у меня старик сейчас явится.
Шемелин и Нина Васильевна прошли в дом.
— Ты только посмотри, Коля, какие румяные пирожки-то, — радовалась Нина Васильевна. — А пахнут-то как! В другой раз я тебя собственными угощу.
— Не забыла еще стряпню?
— Ничего, вспомню. Такие кренделя испеку, ты еще ахнешь.
— Посмотрим, посмотрим…
Нина Васильевна включила свет, вскипятила чай, и они сели ужинать.
— Одной-то тебе здесь будет не очень-то радостно.
Нина Васильевна вздохнула.
— Что же делать?
— Перебираться ко мне. Осенью я уйду в запас. Переедем в Читу. Квартиру мне обещают там.
— Пожалуй, пришла пора нам и о себе подумать. А может, здесь свой век доживать будем?
— Потом посмотрим.
— И сегодня, Нина, я, пожалуй, уж никуда не поеду отсюда.
— Оставайся. У тебя ведь там тоже, кроме домового, никого нет. А шофер-то где?
— Да поехал к знакомым. Сейчас явится.
Глава 7
Солнце только взошло, а Алексей был уже в конторе. На столе в папке лежали документы. Он подписал их, затем открыл толстую тетрадь и пробежал взглядом по последней исписанной странице. «Побывать на ферме. Что-то замедлились темпы строительства овцеводческого комплекса. Разобраться… Дать задание комиссару проверить, как подготовили полевые станы к уборке. Особо надо подумать о людях, которые приедут помогать. С Матвеем Ивановичем съездить к Алханайскому хребту, к торфяному болоту. Если мы организуем добычу торфа на подстилку скоту, то раза в два увеличим производство навоза».
Алексей отодвинул тетрадь, закурил. Не думал он, что так дело обернется. Все силы хотел земле отдать. «Но ничего не поделаешь. Толковых агрономов надо подобрать. Своих ребят растить. Бориса бы перетащить сюда, да теперь уж не поедет, духу не хватит спуститься на землю. Такого специалиста загубили».
В приемной послышались шаги, и в дверях появился Иван Иванович.
— Ты меня просил зайти.
— Просил. Садись.
Иван Иванович сел за приставной стол.
— Тебя почему несколько дней не было на работе?
— Так вышло, — неопределенно ответил Иван Иванович. — И отчитываться перед тобой не хочу и не буду. Сейчас принесу заявление об уходе.
Алексей загасил в пепельнице окурок, потер подбородок.
— И ты думаешь, мы без тебя не обойдемся?
— Тем лучше. — Иван Иванович дернул нос-лодочку.
— Но сначала ты подготовишь всю технику и проведешь уборку.
— Как я тебя ненавижу, Отрогов, — сквозь зубы процедил Иван Иванович.
— Мне твоя любовь не нужна. Но хочешь ты того или не хочешь, а работать придется. И давай договоримся, не будем мешать сладкое с соленым, пусть будет повидло отдельно и селедка отдельно. Если начнешь путать, жалуйся на себя.
— Пугаешь, — поднял взгляд Иван Иванович.
— Нет. Просто напоминаю, что нам предстоит серьезное дело делать. С этого мы и начнем. Какая там неувязка с навесными жатками? Ко мне вчера приходил жаловаться Игнат Романович.
— В его звене две старые жатки. Нет запасных режущих сегментов.
— Он говорит, что одна наклонная плоскость никуда не годится.
— Где я ему возьму?
— На то зима была. А у нас получается, как на охоту идти, так собак кормить. Сегодня же с Арсаланом еще раз проверьте, где у нас самые больные места, какие больше всего запчасти потребуются. Составьте список. Вечером заходите. Прикинем, что где можно будет взять.
Иван Иванович ушел. Алексей долго сидел в задумчивости. Он тоже не испытывал радости видеть Ивана Ивановича и знал, что малейший неверный шаг по отношению к нему люди истолкуют как месть.
Вошел Аюша Базаронович.
— Что это невесел, председатель? — улыбнулся Аюша Базаронович.