— Сон сегодня худой видел. — Алексей встал. — Я еду на ферму. У тебя к дояркам никаких дел нет?
— Итоги месяца надо подвести и передовикам вымпелы вручить.
— Тогда поехали.
Машину вел Алексей. Выехали за село. Дорога переметнулась через ложбину сопки и пошла низиной вдоль Урюмки. Всюду стояли зароды. По изумрудной отаве бегали хохлатые чибисы. Выискивая добычу, возле кустов низко над землей летали луни. Над лугами стремительно проносились стрижи.
— Красота-то какая! — вздохнул Алексей.
— Журавли уже табуниться начали.
— Я вчера у Талого озера был. Молодые лебеди тоже крылья пробуют.
— Петрович, а что у тебя с Анной происходит? — будто между прочим спросил Аюша Базаронович.
Алексей помолчал.
— Может, мы как-нибудь сами разберемся?
— Я так и думаю, пора вам разобраться. К тебе сейчас люди пойдут за советом и не только, как хлеб сеять. А что ты им скажешь, когда сам в двух бабах запутался? Да и не верю я в хорошего руководителя и человека, если он нечистоплотен в быту.
— И я такого же мнения.
— Это интересно. Выходит, на тебя наговаривают?
— Да нет, Аюша Базаронович, к сожалению, в этих сплетнях много правды. Только я не знаю, где больше моей нечистоплотности: или в том, что я до сих пор не порвал с женой, или в связи с Анной.
— Это что-то новое. Оправдываешь себя?
— Нет, просто думаю.
— И какой же вывод надумал?
— Вывода пока нет.
— Смотри, как бы его не пришлось делать партийной организации.
— Все может быть, Аюша Базаронович.
Они подъехали к ферме. Доярки уже закончили дойку и мыли ведра, стирали марлю.
— Вот и нам бог мужиков послал. Глядишь, и разговеемся, — посмотрела на Алексея высокая, стройная Тамара, жена Анания.
— Ананий узнает, он тебе разговеется, — подхватил шутку Алексей.
— Да мы, председатель, уж и не знаем, есть у нас мужья или нет. Всю весну они на полевых станах безвылазно жили, теперь из степи глаз не показывают. Скоро забудем, отчего ребятишки-то получаются.
— Ах ты бесстыжая, — замахала полными руками белотелая Глаша, жена Проньки. — И как только язык у тебя поворачивается срам молоть.
— Повернется. Будет недород ребятишек, а потом Петрович нас же и корить станет. Эх, бабоньки, скажет, я-то на вас надеялся, а вы подвели меня, без трактористов колхоз оставили, не могли уж ради общего дела лишний раз с мужьями понежиться. Мы бы с радостью понежились, да у нас гости в доме чаще бывают, чем мужья.
Бабы, слушая Тамару, даже ведра перестали мыть. На всех лицах блуждали веселые улыбки. Ждали, что же ответит председатель.
— Вот закончим уборку хлеба, женатых мужчин на месяц отпущу в увольнение. А девчатам найду женихов, всех до одной выдам замуж.
— Обманете, Петрович, — донесся несмелый голосок из-под навеса, где собрались девчата.
Аграфена погрозила им пальцем.
— Ах вы пигалицы…
Аюша Базаронович зашел в вагончик к дояркам.
— Как у вас тут дела? — спросил Аграфену Алексей.
— Да ничего. Надои после дождиков стали повышаться. Заведующего фермой не видели?
— В больницу его на операцию положили.
— Вместо него кого-то надо назначить. Одной мне тяжело.
— Я советовался с комиссаром и зоотехником. Решили вас назначить.
— Да вы что, Петрович, не справиться мне.
— Придется справляться. Перестройка фермы идет полным ходом. Решили вас и еще двух доярок направить на месяц на практику в один из совхозов возле Читы. Изучите, как организовано машинное доение, как они подбирают коров.
— На целый месяц?
— Я думаю, это немного. Слышала, что соседи отмочили. Перевели всех коров, без разбора, на механическое доение. Три месяца промучились, коров присушили, а механическую дойку выбросили. После этого председатель говорит, что доярки еще не доросли, чтобы работать на такой технике. Вот поэтому нам надо хорошо подготовиться.
— Для мехдойки нам придется часть нетелей закупить.
— Закупим. Только вы все хорошо продумайте. Как приедете с практики, соберем правление, вы и доложите, как будем внедрять механическое доение.
— Ехать-то я что-то побаиваюсь.
— Надо.
— А кого же еще из доярок взять.
— Возьмите одну из молодых и неплохо бы еще Тамару, жену Анания. Женщина она боевая, грамотная. Я думаю, ее надо и старшей дояркой назначить.
— В старшие она подойдет. Только поедет ли. Ребятишки.
— Уговорим. А с ребятишками мать повозится. Подбирай доярок и в следующий понедельник выезжайте. С зоотехником посоветуйся, на что особое внимание обратить. А сейчас приглашай доярок к речке на полянку. У комиссара к вам дело.
После разговора с доярками Алексей завез Аюшу Базароновича в село, а сам поехал на строительство овцеводческого комплекса. По пути заехал на кладбище, оно находилось за Дворцом культуры на небольшом холме. Алексей прошел к могиле матери. Она была обнесена железной оградкой. Алексей покрасил ее в первый же весенний день. Вместо памятника стоял кусок рельса, к нему был приварен штурвал от комбайна, над ним алела звездочка.
Алексей положил на могилку три алые саранки, он их сорвал еще по дороге, и присел на скамеечку. В этот день погибла его мать. Алексей попытался представить ее лицо, но оно было где-то далеко, точно не в резкости, забыл он и голос ее. Ему почему-то вспомнился один случай. Пошли они как-то осенью в лес за брусникой. Взяли с собой собачонку, старенькое отцовское одноствольное ружье, мать хорошо стреляла.
Собирают ягоду. Невдалеке собачонка залаяла. Алексей взял ружье и побежал посмотреть, на кого она лает. Вышел из-за кустов, на лиственнице низенько глухарка сидит, да большая. Выстрелил — упала глухарка. Пришел к матери, она погладила его по голове: «Но вот-у меня еще один кормилец вырос».
Теперь Алексей вспомнил голос матери. Он чем-то напоминал голос Анны, только чуть звонче был. «Анна… Даже: здесь без тебя не могу». Алексей услышал шаги. Оглянулся. К могиле подходила Елена Николаевна. Она была в темном платье, в темном платке. В руках держала два полевых цветка.
— Здравствуй, Петрович.
Алексей встал.
— Здравствуйте, Елена Николаевна.
— Вот к матери твоей пришла. Подружками были.
Елена Николаевна положила цветы на могилку и села.
— Росли мы вместе. Сюда на луга за цветами бегали. Веселая она была, проказница, будто торопилась жить.
— Как они с отцом-то жили? Я ведь не помню, еще маленьким был.
— Отец-то твой с характером был. Что скажет, как топором отрубит. Да любила она его, души в нем не чаяла. Теперь бы за тебя радовалась.
— Радости-то от моей жизни ей, пожалуй, маловато бы было.
Елена Николаевна не ответила. Алексей продолжал:
— У могилы вас, как мать, прошу, не таите на меня зла.
Елена Николаевна вздохнула.
— Да господь вам судья.
Катя любила свою работу, а потому быстро освоилась на новом месте. Теперь все заботы коллектива детского сада были и ее заботами. Катя познакомилась с родителями и знала, какие семьи нуждаются в ее помощи, и, как могла, помотала. Так невидимыми нитями привязывало ее к себе село Озерное. И тем не менее Катя втайне все еще надеялась, что Алексея рано или поздно переведут работать куда-нибудь в управление (ведь предлагали же), и они переедут в город.
Поэтому, когда Алексея избрали председателем колхоза, Катя огорчилась: дорога в город была отрезана. И в то же время родилась новая надежда. После того памятного вечера, когда они отпраздновали пятилетний юбилей, Алексей еще больше замкнулся. «Теперь уж он остепенится», — думала Катя. Ей нравилось, что люди стали относиться к ней с бо́льшим уважением. Даже Ефросинья как-то зашла в кабинет и застыла в монашеской позе у порога.
— Вы что это там у двери-то топчетесь? — спросила Катя.
— Да ты же теперь председательша…
— Ну и что ж из этого?
— Так как же с тобой теперь говорить-то?
— Да так и разговаривать, как разговаривали раньше. Председатель-то Алексей Петрович, а не я.
— Оно, конечно, так, но если разобраться, то совсем не этак…
— Все понятно, — рассмеялась Катя. — Что вы хотели?
— Сын письмо прислал. Надумал в городе остаться. Так ты скажи Петровичу, пусть он ему пропишет, чтобы не смел мать в одиночестве оставлять.
— Так вы сами и сходите к нему.
— Да ты что, сердешная, в уме ли? Я еще с девок робею перед мужиками. Так ничего, а как поглядит какой, я вся слабею, слова в зубах застревают. А твой-то Петрович уж больно строг. А я этой строгости совсем не выношу.
— Хорошо, я ему скажу.
День, как и прежние, в милых сердцу заботах, прошел быстро. Катя с Иринкой пришли домой, полили цветы на клумбах, потом Иринка убежала играть к соседским ребятишкам, а Катя стала наводить порядок. Стирая пыль со стола в кабинете Алексея, она в полузакрытом ящике заметила что-то светлое, похожее на материал. «Что-то припас для подарка», — подумала Катя. Немного поколебавшись, выдвинула ящик. В нем лежала кремовая рубашка. Катя взяла ее и опустилась на стул. Какая-то безотчетная тревога охватила ее. Эту рубашку она видела где-то. Но где? Напрягла память, и перед ней всплыла картина: в разорванной собакой куртке стоит Анна, а на земле у ног ее кремовая рубашка. «Не мажет быть…» Рубашка обжигала ей пальцы. Катя бросила ее в ящик.
«Мог же Алексей и сам купить рубашку, — старалась успокоить себя Катя. — Нет, не мог. Я ему сама всегда покупаю. Он даже размера своего не знает…» И опять перед глазами всплыла Анна. С вызовом, как показалось тогда Кате, глянула она на нее, потом отвернулась и отошла к мотоциклу. «Не бросит он эту потаскуху». Горькая обида сдавила грудь. Теперь что бы ни делала Катя, все валилось из рук. А тем временем наступили сумерки. Катя сходила за Иринкой, умыла ее, накормила и стала укладывать спать.
— А ты что, мамочка, такая? — заглядывала в глаза Кате Иринка.
— Какая?
— Совсем чужая. У тебя головка болит?
— Да, да. Спи, моя крошка. Пусть тебе приснится белый медвежонок, а еще много-премного цветов.