Петька и сам увидел беду, заглушил мотор и прыгнул к огню. Схватил горящие промасленные тряпки и бросил от себя. Два горящих факела упали на растащенную копну. Солома вспыхнула как порох, и ветер погнал огонь к хлебу. Алексей похолодел. На какое-то мгновение он растерялся, затем метнулся к огню и возле него отбросил солому. Но огонь уже набрал силу, заплясал по стерне, выжигая между нее полову.
Алексей скинул пиджак и придавил им огонь. Но огонь выскользнул из-под пиджака и лизнул солому, она, дымясь, вспыхнула. А хлеб уже совсем рядом. Алексей с силой стал сбивать огонь пиджаком. Пиджак быстро накалился и вспыхнул в руках. Алексей отбросил его на выгоревшую стерню. А огонь по стерне уже подползал к хлебу. Секунда-другая, и заполыхает поле и вместо пшеницы будет лежать черный пепел. Алексей рванул рубаху. Но что от нее толку. И тогда Алексей бросился на огонь. Едкий дым раздирал грудь, пламя обжигало тело. А Алексей, стиснув зубы, катался по огню, вдавливая его в землю, не пуская к хлебу.
Петька бросил горящие тряпки и, видя, что комбайну теперь ничто не угрожает, посмотрел вниз. Его охватил ужас. Недалеко от комбайна дымилась черная полоса. Возле самого хлеба плясали языки пламени. По огню, окутанный дымом, катался председатель.
Петька прыгнул с комбайна, не устоял, растянулся на стерне, но тотчас вскочил и бросился к Алексею, перепрыгнул через него и стал приминать хлеб, чтобы огонь не достал до него. А в голове сверлило: «Что же я наделал?»
А по полю уже бежали Ананий, Пронька, Дина и Анна. Анна ехала следом за Петькой. Она видела, как Алексей ходил по полю, как загорелась солома, как он бросился в огонь. «Алеша… продержись чуточку… я помогу…» Анна уже видела Петьку, дым с черным пеплом над Алексеем. Она бежала изо всех сил, а ей казалось, что она стоит на месте.
Арсалан на полевой стан привез новый подборщик и собирал его со слесарем-наладчиком. От полевого стана к ним трусцой подбежал Маруф Игнатьевич. Еще на ходу показал рукой на поле:
— Арсалан, посмотри-ка, паря, дым какой-то на поле. Ладно ли там что?
Арсалан выпрямился, ключ выпал из рук, звякнул о подборщик: на самой кромке неубранного хлеба клубами поднимался дым. У Арсалана отлила кровь от лица. Он одним прыжком вскочил в кабину летучки, взвыл мотор, и машина прямо через хлеб рванулась к дыму.
— Хлеб помнешь, — выкрикнул Маруф Игнатьевич и затрусил следом за машиной, ветер трепал его бороду.
Алексей почувствовал, что огонь погас. Он тяжело встал и помутневшими глазами уставился на дымящуюся полосу. Лицо его было черным от сажи. Рубаха тлела в нескольких местах.
— Успел. — Алексея начал бить кашель.
Петька топтался возле него и с испугом твердил:
— Петрович, рубаху сними… Петрович…
На бешеной скорости подъехал Арсалан, выскочил из машины и сорвал с Алексея рубаху.
— Ты это что? — продолжая кашлять, спросил Алексей.
— Горишь же… Петро, в летучке у меня канистра с водой, Неси сюда.
Петька принес канистру. Арсалан окатил водой Алексея.
— Дай глотнуть…
Прямо из канистры Алексей сделал несколько глотков. Кашель уменьшился.
Подбежала запыхавшаяся Анна.
— Живой! — со слезами на глазах выдохнула Анна. — А я-то думала, не встанешь из огня. Господи, да что стоишь-то. В больницу надо.
— Дайте отдышаться.
Алексей присел на ступеньку автомашины, уронил голову на руки. Так просидел минут пять.
— Анна, полей воды на голову, — попросил Алексей.
Анна стала лить воду из канистры.
— Вот хорошо, спасибо…
Прибежали Ананий с Пронькой. Ананий рукавом вытер пот с лица, посмотрел на выгоревшее место, на Петьку.
— Твоя работа?
— Разве я думал… — чуть не плача, ответил Петька.
— Уж сел на комбайн, так думать надо.
Алексей встал, тряхнул головой.
— Чертов дым, всю глотку разодрало. — Посмотрел на виновато стоящего Петьку. — Проводку замкнуло?
— Но-о-о.
Алексей повел плечами, поморщился.
— Больно? Саднит? — глядя на ожоги, спросила Анна.
— Ничего, заживет. Арсалан, привезите воды, залейте все, чтобы искры не остались.
— Хорошо.
— Сегодня же с Иваном Ивановичем проверьте проводку всех комбайнов. А комбайн Петра сейчас же загоните в мастерские. Чтобы утром он был в поле.
— Тебя подвезти до больницы?
— Сам доеду.
Арсалан набросил на плечи Алексея свой пиджак.
— А если худо дорогой будет? — Анна с участием посмотрела на Алексея.
— Не беспокойся.
Показался Маруф Игнатьевич. С него градом катил пот. Вышел на скошенное поле, посмотрел на пожарище, на Алексея, на Петьку, потом на Арсалана.
— Тебе, что, паря, дорог не стало, по хлебу ездишь?
— Да ты же сам панику поднял.
— Вот тебе раз, я же еще и виноват.
Дома Алексей переоделся и поехал в больницу. Через час он уже заходил в контору. Лоб, руки и грудь у него были перебинтованы. Алексея встретил главный бухгалтер.
— Секретарь райкома Королькова просила позвонить ей.
Алексей прошел в кабинет, с минуту посидел за столом, потом пододвинул к себе телефон и набрал номер.
— Да, — послышался женский голос.
— Антонина Петровна? Здравствуйте. Говорит Отрогов.
— Я вас прошу приехать ко мое.
— Срочно?
— Да.
Дорогой Алексей несколько раз выходил из машины подышать. С трудом он поднялся и на второй этаж. В райкоме почти никого не было: все разъехались по колхозам. Поэтому был слышен стук машинки, телефонные звонки, но на них никто не отвечал.
Алексей зашел в кабинет Корольковой. Она читала газету, отложила ее и с любопытством посмотрела на бинты. А он кивнул ей и устало опустился на стул. Перед глазами Алексея все еще плясало пламя, колыхалось поле с пшеницей.
— Где это вас так угораздило? — сухим голосом спросила Королькова. — Не на семейном ли фронте?
— Что? — не понял Алексей.
— Что так перебинтовались?
— А-а-а, — дошло до сознания Алексея. — Да так, случайность. Я вас слушаю.
— Письмо от вашей жены поступило. Жалуется. Прочитайте, — Королькова подвинула на край стола несколько исписанных тетрадных листов.
— Что читать, я так знаю, что она может написать.
— А я вам кое-что все-таки прочитаю. — Королькова взяла листки. — Вот слушайте… «Алексей таскается с Анной Огневой. На виду у всего села распутничает. И будто никто не видит…»
Королькова пристально посмотрела на Алексея.
Алексей не любил эту недалекую женщину с двумя железными зубами впереди, видимо случайно попавшую в райком.
— Что вы скажете на это? — спросила Королькова.
— Антонина Петровна, вы когда-нибудь видели, как горит хлеб? У нас во время войны молнией зажгло одну полосу. Не верите, зерна трещали так, точно маленькие снаряды взрывались. Зерна рвутся, а женщины плачут. Я этот треск и плач до сих пор слышу.
— Вы пьяны, Отрогов? Как вам не стыдно? В такое-то время…
Алексей потрогал пересохшее горло.
— Стакан бы вина сейчас не худо было.
— Вы тут не разыгрывайте из себя Ваньку. Берите ручку и пишите объяснение.
— Писать я ничего не буду.
— Это почему? Жена клевещет на вас?
— Нет, она до этого не опустится. В ее глазах, видимо, все так. Только вам не понять ничего.
— Чего не понять? Разврата?
Алексей встал, в упор посмотрел на Королькову.
— Вы торопитесь, Антонина Петровна.
— На бюро райкома разберемся, кто торопится партбилет потерять.
— С этого и надо было начинать. До свидания.
В кабинет вошел Шемелин. Был он в сапогах, в дорожном плаще. Увидел напряженные лица, спросил:
— Что у вас тут произошло?
— Отрогов характер свой демонстрирует.
Шемелин шагнул к Алексею, кивнул на бинты.
— Ожоги сильные?
— Да нет.
— Спасибо тебе за хлеб, Алеша. — Шемелин обнял Алексея. — А теперь отправляйся домой, в постель. Завтра утром направлю врачей из районной больницы.
Алексей вышел. Шемелин сел, размял папиросу а посмотрел на Королькову.
— А что он перебинтованный? — спросила Королькова.
— Даже об этом не сказал? Отроговский характер. Отец его у меня на руках умер. Лейтенант, командир танка был. В том бою три немецких пушки смял, «Тигра» подбил, но и его танк подожгли. Отрогов вылез через нижний люк, механика-водителя вытащил. Тут его автоматной очередью срезало: три пули прошили грудь. Сам кровью захлебывается, а товарища все-таки в воронку стащил.
— Так у Алексея Петровича роман с Огневой. Можно ли такому человеку доверять колхоз?
— Таким, как Отрогов, на фронте я не рая свою жизнь доверял.
— Николай Данилович, я вас не пойму…
— Скажите, человек с пустым сердцем может броситься в огонь? Черта с два. А письмо отошлите Аюше Базароновичу. Они там не хуже нас разберутся.
Алексей сел за руль и откинулся на спинку сиденья: только сейчас возбуждение после пожара стало проходить, и он почувствовал смертельную усталость. А после разговора с Корольковой на душе было отвратительно. Алексей подъехал к магазину, купил водки и напрямик через сопки, по бездорожью, поехал на стоянку Батомунко. День уже угасал, и, хотя еще светило солнце, в распадках уже собирались сумерки. Задымились озера. Когда Алексей приехал на стоянку, солнце уже скрылось за горы. Батомунко загнал овец и отдыхал на крылечке. Чимит на летней кухне собирала ужин.
— Алеша, — обрадовался Батомунко. — Проходи в дом. Ужинать будем.
Из поварни вышла Чимит.
— Мы уже слышали, — кивнула она на бинты. — Беда-то какая. К ночи смажем ожоги тарбаганьим жиром. Мигом все заживет.
В доме зажгли свет. На столе появилась жареная баранина, лук, огурцы.
— Садитесь, — пригласила к столу Чимит Алексея и Батомунко.
Алексей принес водку, по рюмке налил Чимит и Батомунко, себе — стакан.
— За ваше здоровье. — Алексей осушил стакан. Чимит с Батомунко переглянулись. Они никогда не видели, чтобы Алексей так пил водку.
— Ты ешь, Алеша, — подвинула баранину Чимит.