— Мы, мама, с отцом уже говорили. Мы с Петровичем, председателем, дело большое задумали. Нельзя мне уехать. Придется вам сюда переезжать. Купим домик. И живите на здоровье.
— Неужто моя молитва дошла до бога? Истосковалась я вся по родному месту.
В дом ворвался Ананий, посмотрел на часы, надел через плечо красно-белую ленту.
— Пора невесту встречать, братцы.
— На чем поедем? — осторожно спросил Дашибал. У него под седлом на улице стояло десять лошадей.
— Как на чем? — удивился Ананий. — На машинах.
— Совсем ты, Ананий, без понятий, — возмутился Дашибал. — Как так можно невесту встречать без коня?
— Ты мне, Мунхэ, кончай тут митинговать. Провороним из-за тебя невесту, стыда не оберешься.
— Тогда один езжай, — заупрямился Дашибал.
— Невыносимый ты стал, Мунхэ. Где твои клячи? Езжай вперед. А мы следом за тобой, — пошел на компромисс Ананий.
Через несколько минут от дома Федора отъехало восемь всадников. Впереди на белом коне скакал Дашибал, за ним двое парней вели в заводе двух черных как смоль лошадей, накрытых белыми коврами, для жениха и невесты. Следом мчались остальные всадники. За ними следовали три машины, в которых находились Федор, Ананий, Пронька, Петька, Степан Тихонович и Таисия Прохоровна.
— Бедовый мужик Мунхэ, — поглаживал усы Степан Тихонович.
За Урюмкой поднялись на перевал. По степи к селу пылило по дороге около десятка машин — это был свадебный поезд невесты. Машины поднялись на тот же самый перевал и остановились. Встречать гостей пошел Ананий. Из передней машины неловко вылез долговязый Дондок. У него, как и у Анания, плечо перехватывала красно-белая лента. Дондок был худын туру[22] со стороны невесты.
— Рад видеть тебя, Дондок, живым-здоровым, — пожимая ему руку, проговорил Ананий.
— Спасибо. Хорош ли хлеб уродился у тебя?
— Земля нынче была щедрая. А как ты подготовился к зимовке? Хорошо ли нажировались овцы?
— Травы было много. Овцы жирные.
Пока Ананий с Дондоком обменивались приветствиями, Дашибал с Пронькой в стороне от дороги расстелили скатерть. На нее поставили чайник с круто беленым чаем[23], вазу с конфетами, постряпушками, бутылку вина.
— Прошу отведать нашего угощения, — пригласил Дондока Ананий.
Вчетвером они сели вокруг скатерти. Дондок налил в рюмку вина, разбрызгал его на четыре стороны, а затем уже налил во все четыре рюмки.
— Пусть всегда будет щедрой наша степь, — поднял рюмку Ананий.
Выпили. Дашибал налил чаю. Поговорили о погоде, о предстоящей зимовке. Дондок поблагодарил за угощение, и все встали. Дашибал взял вазу, взмахнул ею, разбросал по сторонам конфеты. И только после этого Дондок с Ананием взяли под руки невесту и перевели к жениху, а сами сели в следующую машину. И когда хлопнула за ними дверца, Дашибал птицей взлетел в седло, и его маленький отряд помчался к селу.
— Едут!
— Едут! — неслось от дома к дому.
Всадники промчались по улице и на полном скаку подлетели к Дворцу культуры, где собралось уже много народу. Дашибал у самого крыльца осадил коня, люди шарахнулись в стороны, конь вздыбился, перебрал передними ногами и встал, шумно выдохнув воздух. Следом подъехали парни и встали так, что получился коридор из коней.
И тотчас подкатили автомашины. Из передней вышли жених и невеста. Рядом с ними встали Ананий с Дондоком, позади родители и родственники, и все пошли во Дворец культуры.
В большом зале Дариму с Федором встретили Дина, Груня и Зина. Дина была в красных сапожках, расшитом русском сарафане. Она держала на полотенце большой каравай с хрустальной солонкой. По обе стороны от Дины стояли Груня и Зина в национальных бурятских халатах и островерхих шапочках с меховой оторочкой.
— Просим вас отведать наш хлеб-соль, — предложила Дина. Девушки поклонились.
Федор с Даримой переглянулись, не зная, что делать.
— Откусить надо, — шепотом подсказала Зина.
— Дарима, больше кусай, чтобы главой в доме быть.
Дарима смутилась, но все-таки откусила немного от каравая. То же самое сделал и Федор.
— Теперь просим вас на сцену, — пригласила Дина.
Анна стояла недалеко от сцены среди разнаряженной публики. Она находилась в каком-то оцепенении. Молодоженов поздравил председатель сельского Совета. Потом выступали комсомольцы. Они вручили Дариме с Федором пакет, который просили открыть только через двадцать пять лет, на серебряной свадьбе. Анна, занятая своими думами, почти никого не слышала. Кажется, давно ли они с Иваном Ивановичем вот так же справляли свадьбу. Сколько было тревог, сколько было надежд. И не думала она тогда, что жизнь покроется горечью.
Очнулась Анна, когда Федор с Даримой обменялись кольцами, а на сцену поднялись Олег с Диной с красными кушаками в руках и остановились перед женихом и невестой. По старинному бурятскому обычаю, они связали кушаки и стали затягивать узел.
— Крепче затягивайте!
— Не жалейте сил!
— Чтобы до ста лет узел не развязался! — кричали со всех сторон.
Затянув узел, Олег с Диной набросили кушаки на плечи молодоженов и поднесли им по бокалу шампанского.
— Чтобы любовь у вас была такой же крепкой, как этот узел, — пожелал Олег.
— Чтобы ваша любовь была всегда яркой и огненной, как цвет этих кушаков, — сказала Дина.
В зале заиграла музыка. Федор с Даримой протанцевали вальс молодоженов. Кто-то в ладони Анне сунул зерна́. И она осыпала им жениха и невесту. Федор с Даримой, увидев Анну, остановились.
— Счастья вам, родные, — обняла Дариму Анна.
— Спасибо.
Послышался голос Анания:
— Всех прошу в кафе!
В кафе столы стояли вдоль стен буквой П с тем, чтобы середина зала была свободной для танцев. Дариму с Федором усадили в центре, с боков сели их родители и родственники. На свадьбу приехала Нина Васильевна. С тех пор как она переселилась в Зареченск, она помолодела. Ее, как почетную гостью, усадили между Чимит и Батомунко.
— Смотрю на Дариму и никак не могу поверить, что это она, — любовалась невестой Нина Васильевны. — Кажется, давно ли я ей конфетки на стоянку возила. И на тебе, уже невеста.
— Бегут годы, — вздохнула Чимит.
— Сервиз я ей в подарок купила. В Читу ездила.
Анна, чтобы не обращать на себя внимания, села подальше от главного стола и оказалась напротив Алексея. Она незаметно посмотрела на него. Алексей разговаривал с Арсаланом и Аграфеной. На нем был темно-серый костюм в клетку. Пепельный галстук с золотистой и серебряной искрой хорошо выделялся на белой рубашке. Темные волосы с проседью падали на лоб, и время от времени он их поправлял.
Алексей почувствовал взгляд Анны, посмотрел на нее, улыбнулся. Он был веселым, оживленным, но Анна заметила, что нет-нет да и появится у него в глазах затаенная грусть, та грусть, с которой люди только наедине с собой бывают.
— Налить бокалы! — командовал Ананий. Они с Пронькой уже успели пропустить по рюмочке, а поэтому Ананий чувствовал себя среди собравшихся как рыба в воде. Он налил бокал Нине Васильевне. Она встала, повернулась к жениху.
— Федя, мы тебе доверили Дариму, нашу Ласточку. Береги ее. Что бы с вами ни случилось, всегда помните: самое ранимое на свете существо — это любовь. Она не терпит ни обмана, ни грубости. Желаю вам это святое чувство бережно пронести через всю жизнь. А чтобы любовь у вас была еще крепче, пусть все девчонки походят на отца, а мальчишки — на мать.
— Горько! — понеслось со всех сторон.
Дарима потупилась. Федор обнял и поцеловал ее. После первой рюмки родители жениха и невесты обменялись подарками, преподнесли подарки жениху и невесте. С рюмкой в руке встал Дашибал.
— Однако смотрю я на Федора и Дариму, сердце шибко радуется. Пусть ваши дочери будут хорошие хозяйки, а сыновья — лучшие табунщики в нашей степи.
— Горько!
Тост следовал за тостом. И вот из-за стола вышла Анна.
— Серега, а ну русскую.
Сергей взял баян, слегка пробежался пальцами по клавишам и заиграл. Голоса стали смолкать, все смотрели на Анну. А она стояла посреди зала в красном, как пламя, костюме, белых лакированных туфлях на высоком каблуке, ковыльные волосы уложены кольцами. Анна вскинула голову, повела плечами, притопнула каблуком раз, другой, точно проверяя, прочен ли пол, и пошла по кругу выбивать чечетку.
— Эх мать честная, — ерзал на стуле захмелевший Маруф Игнатьевич, не выдержал, вскочил, ударил по колену рукой и схватился за поясницу. Его подхватили за руки и усадили на место.
Алексей смотрел на Анну. Загорелись его глаза. Плясун он был не из последних.
— Петрович, а ну тряхни стариной, — подзадоривал Ананий.
— Петрович, или казаки вывелись в Забайкалье? — тряс бородой Маруф Игнатьевич.
Алексей посмотрел на Нину Васильевну, мол, удобно ли? Она глазами показала: «Давай!»
Алексей отставил стул, хлопая в ладоши в такт музыке, пошел вприсядку, наступая на Анну. Она легко, точно на крыльях, то отлетала от него, то шла кругом. Лицо у Анны оживилось, глаза блестели, пьянела она не от вина.
Вихрем кружили Алексей с Анной по залу, звенели на столах бокалы, вздрагивали стекла в окнах. Наконец выбили они разом дробь и остановились.
Анна подошла к столу и озорно крикнула:
— Рюмку мне!
Ей подали бокал, наполненный вином.
— Милая Ласточка, большой радости тебе в жизни. И тебе, Федя.
Анна осушила бокал и ударила об пол, сверкнули хрустальные брызги.
— Счастья вам!
Батомунко и Степан Тихонович сидели в обнимку. У Батомунко на могучей груди рубашка была расстегнута, лицо от выпитого вина раскраснелось, но держался он с достоинством, лишнего движения не делал, знал, что на него смотрят все гости. Степан Тихонович горбился, усы его обвисли, и от этого казался он жалким.
— Все здесь радуются, а у меня тяжело на душе, будто чужой я здесь, пришлый откуда-то, — говорил Степан Тихонович.