В комнате политпросветрабаты Лухманцев, открыв дверцу шкафа, долго смотрел на книжные корешки, не зная, что же выбрать профессору для чтения. Он отложил «Молодую гвардию» Фадеева и, подумав, добавил к нему томик военных стихов Симонова, потом передал книги и пошел читать газеты.
Через час лейтенант вышел из своей комнаты и передал телефонисту листок, исписанный столбцами цифр. Связи с командованием не было, и приходилось пользоваться шифрованными телефонограммами. Лухманцев слушал, как телефонист диктует цифры, и думал, что это, вероятно, сообщение о задержании профессора.
В комнате политпросветработы собрались солдаты, свободные от дежурства. В углу несколько человек играли в шахматы и шашки. К Лухманцеву подсел почтальон, обычно знавший все новости, и спросил:
— Кого поймали?
— Какого-то профессора. Из тюрьмы от американцев бежал.
— Вот что делают… Австрийцев в тюрьмы сажают.
— Не понимаю я, — Лухманцев в раздумье сморщил брови. — Старый человек, ученый… А они его в тюрьму, как нацисты.
— А может, брешет он?
— Нет, такой обманывать не может.
Лухманцев опять вышел в коридор и прошел мимо той двери, где стоял часовой. Повар пронес обед для задержанного. В полуоткрытую дверь Лухманцев увидел Штейнгартена, лежавшего на постели с закрытыми глазами. Книжки лежали на столике. Одна из них была раскрыта.
Повар вышел через несколько минут и обиженно сказал:
— Не желает кушать. Просит дать термометр. Надо лейтенанту доложить.
Шакурский торопливо прошел к Штейнгартену и пробыл у него минут десять. Когда он вышел, то вид у него был встревоженный.
Он увидел в коридоре Лухманцева и сказал:
— Беда с твоим профессором… Заболел он. Температура тридцать девять и шесть. И врача нельзя вызвать.
В течение вечера он несколько раз заходил в комнату к Штейнгартену. Профессору становилось все хуже.
А около десяти часов вечера раздался телефонный звонок. Начальника заставы вызывал командир части.
Разговор был коротким. Лейтенант, выслушав, сказал:
— Понимаю, понимаю… Он устроен. Но ему нужна врачебная помощь. Очень высокая температура.
Ночью Лухманцеву не спалось. Он лежал, вспоминая все три года службы в Австрийских Альпах после окончания войны.
Тогда, три года назад, все казалось простым.
Война заканчивалась в разгаре весны. Цвели сады. Белые и розовые лепестки фруктовых деревьев кружились над дорогами чужой страны. Эта весна казалась весной всего человечества, тяжелыми испытаниями завоевавшего право на жизнь, на счастье.
Потом появились зоны оккупации Австрии, и оттуда, с американской стороны, стали просачиваться слухи о странных делах вчерашних союзников, об их милосердии к тем, кто вчера держал против них оружие, о травле тех, кто был истинным союзником в борьбе с фашизмом.
«Не отдадут им профессора», — подумал Лухманцев.
Ему захотелось пить. Он вышел в коридор, освещенный лампой, горевшей на столе у дневального. Сонный телефонист сидел, положив голову на стол. За окном все шумел и шумел дождь.
— Как профессор? — спросил Лухманцев у дневального.
— Все говорит что-то, — ответил дневальный. — Из-за него и наш лейтенант не спит. А ты чего ходишь? Утром тебе на пост.
— Не спится, — пожаловался Лухманцев.
— Иди, иди, — посоветовал дневальный. — А то на посту клевать носом будешь.
Утром, когда Лухманцев и Лаврентьев собирались на пост, Шакурский вызвал к себе старшего сержанта.
— Ну, Лухманцев, — сказал он, — помогай своему профессору. Плохо ему, видно, сильно простудился. Командование сообщило, что он известен всей Австрии. Крупный, прогрессивный деятель. Поезжай сейчас на переправу и помоги врачу к нам добраться.
— Есть! — ответил Лухманцев и торопливо вышел на улицу, где мотоциклист уже налаживал машину.
Тяжелые дождевые облака спустились еще ниже, деревья стояли словно с обрубленными вершинами. Кругом была вода. Перед домом в лужах плавали сбитые каштановые листья.
Солдаты подъехали к реке, поставили машину под деревом и пошли к берегу, оба промокшие до нитки. На том берегу солдаты и врач, капитан медицинской службы, уже возились у лодки. Мутная река, которую ребятишки в обычное время переходили вброд, бурля, шла поверх берегов. Деревья, указывая границы берега, стояли затопленные наполовину.
Лухманцев и мотоциклист остановились у воды, не зная, чем они тут могут помочь. Нельзя было и думать перебраться на лодке: снесет по течению и опрокинет.
— Держи канат! — закричали с того берега, и солдат, размахнувшись, швырнул канат, который развернулся в воздухе и упал в воду метрах в трех от земли. Канат вытянули из воды и снова запустили в воздух. В этот раз он коснулся земли, но Лухманцев не успел схватить конец, и он ушел в воду. Только в третий раз, когда канат опять упал на землю, Лухманцев схватил конец и, откинувшись, чувствуя, как тянет его река, побежал к дереву. Он обмотал канат вокруг ствола несколько раз и завязал крепким узлом.
На той стороне с берега осторожно спустили лодку, связанную коротким тросом с натянутым над водой и задрожавшим, как струна, канатом. Солдат спрыгнул в плясавшую на волнах лодку, а за ним сошел с чемоданчиком в руках капитан.
Солдат, перехватывая руки на канате, вел лодку. Это стоило ему больших усилий, и лодка будто совсем не двигалась. Она то взлетала так, что видно было ее просмоленное днище, то проваливалась носом в волны, как будто бы идя ко дну.
Лухманцев и мотоциклист, волнуясь, ждали лодку у кромки воды.
Прошло, наверное, не меньше получаса, пока лодка пристала к берегу и обессилевший солдат вылез из нее и сел прямо на мокрую землю, тяжело дыша.
Капитан выпрыгнул на берег и спросил:
— Как больной?
— Не спадает температура, — ответил Лухманцев.
Капитан сел в коляску, а Лухманцев примостился на сидение сзади мотоциклиста.
Лейтенант Шакурский встретил их под порталом дома заставы и повел врача переодеваться. Пошел переодеваться и Лухманцев.
Послышался шум подъехавшей машины. Раздался резкий, повторенный несколько раз, сигнал сирены.
Лухманцев выглянул в окно.
У дома стоял зеленый крытый «виллис» с американским флажком.
— Майор Вульф спрашивает старшего русского офицера, — громко крикнул, открыв дверцу, человек в штатском.
— Сейчас доложу, — сказал часовой.
Через несколько минут из дома вышел Шакурский.
— С вами очень желает разговаривать майор Вульф, — сказал переводчик, все так же не выходя из машины. — Пожалуйста. Очень!..
— Прошу майора войти сюда, — пригласил Шакурский.
Маленький переводчик выскочил из машины. Вслед за ним из «виллиса» показались длинные ноги в зеленых брюках и затем вылез владелец их, весь складывающийся, как перочинный нож, майор Вульф. Он медленно, словно не замечая дождя, поднялся по лестнице и небрежно приложил два пальца к пилотке.
— Майор Вульф!
— Лейтенант Шакурский! — назвал себя начальник заставы.
Переводчик, держа в руках шляпу, быстро сказал:
— Это является официальным визитом. Из американской зоны бежал преступник, осужденный судом. Пожалуйста! Фамилия Штейнгартен. Американское командование располагает сведениями, что он вчера перешел демаркационную линию и задержан вашим патрулем. Так!
Шакурский молчал. Майор Вульф вытащил из кармана ленивым движением пачку сигарет, разорвал целофанную обертку и протянул Шакурскому. Лейтенант отказался. Переводчик услужливо протянул зажигалку, и майор закурил.
— Американское командование настаивает на его выдаче, — опять заговорил переводчик. — Штейнгартен есть преступник и должен вернуться в тюрьму.
Лухманцев с тревогой смотрел на лейтенанта.
— Профессор Штейнгартен, — медленно и сухо сказал Шакурский, — является австрийским подданным. Почему же американские военные власти настаивают на его выдаче?
— Он нарушил американские законы, — ответил переводчик.
— Разве законы Америки действуют и в Австрии?
— Эта страна под опекой Америки, — сердито сказал переводчик.
— Я веду переговоры не с вами, а с майором, — резко сказал Шакурский. — Будьте добры, скажите майору, что законы моей страны, которую я официально представляю здесь, осуждают всякие действия против антифашистов и, наоборот, охраняют людей, которые любыми, доступными им средствами боролись с фашизмом.
Вульф деревянно рассмеялся. Он похлопал по плечу Шакурского и что-то сказал переводчику.
— Он просит передать, — сказал переводчик, — что его не интересуют ваши политические убеждения. Преступник, кто бы он ни был, нарушивший американские законы, должен быть возвращен американским властям. Майор и вы — солдаты. Оба вы выполняете свой солдатский долг. Майор надеется, что вы выполните свой солдатский долг.
— Да, я выполню его, — произнес Шакурский. — Мой воинский долг приказывает мне отказать в выдаче профессора Штейнгартена. Ни майор, ни я не имеем права судить австрийцев. У них есть свой суд.
Переводчик и майор посовещались.
— Вы решительно отказываете в выдаче Штейнгартена? — спросил переводчик.
Каменное лицо майора Вульфа было неподвижно. Казалось, что весь этот разговор его мало интересует: не посмеет советский офицер отказать в требовании.
— Решительно!
— До свиданья! — сказал переводчик и надел шляпу. — Вы будете сожалеть.
Шакурский ничего не ответил.
Майор, выкинув языком сигарету изо рта, не прощаясь, пошел к «виллису» и, опять согнувшись, как нож, влез в кабину и втянул ноги. Припрыгивая, перебежал лужи переводчик, вскочил в машину и захлопнул дверцу.
На полном газу машина круто развернулась у дома и стремительно помчалась по дороге, разметывая лужи.
Лухманцев с облегчением вздохнул.
Он взглянул на небо. Над Австрийскими Альпами все еще кучились тучи и шел дождь. Дождь мог продолжаться неделю-две. Темные тучи закрывали весь горизонт. Но в любой день они могли рассеяться, и тогда с вершин гор откроются далекие цветущие долины альпийских предгорий.