Он старался спокойно оценить положение. Вернуться к Арсению Кузьмичу? Не дойти. Здесь через реку не переправиться. Оставалось одно — двигаться к мосту. По дороге есть небольшое селение, где-то близко работают геологические партии. Может быть, он встретит кого-нибудь, и ему помогут.
Выжав воду из одежды, доктор двинулся вдоль берега.
Озноб усилился еще больше. Голова горела, веки давили на глаза. Идти было трудно, ноги проваливались в мягкую моховую подстилку, и коричневая вода при каждом шаге звучно чмокала.
Тайга только казалась безлюдной. На поляне Афанасий Семенович увидел следы костра — несколько головешек и черный круг обгорелой травы. Попадались участки, где брали живицу. Один раз Афанасию Семеновичу показалось, что люди должны быть особенно близко. Он вышел на визирку — просеку, прорубленную в молодом сосновом лесу. На месте крайней скважины белела свежая деревянная пробка с номером и датой окончания бурения — репер, по выражению геологов. Везде валялись свежие стружки, окурки, спичечный коробок. Афанасий Семенович отдохнул тут, прислушиваясь.
Он шел до тех пор, пока деревья не слились в сплошную темную стену.
На ночь он прикорнул возле сосны. Здесь было несколько суше. Изредка Афанасий Семенович забывался коротким тревожным сном. В минуты забытья перед ним возникали бессвязные картины встреч, разговоров, споров. Он попадал в какие-то опасные положения. Мелькнула мысль, что все это — дурной сон, что стоит только собрать всю волю и открыть глаза, как призраки исчезнут, и он увидит себя дома, в спальне.
Открывая глаза, Афанасий Семенович убеждался в другом: тяжелый сон продолжался и наяву. Ему, действительно, угрожала опасность.
Дождь кончился, но стало очень холодно. Афанасий Семенович вставал, делал три шага вперед и три шага назад, чтобы согреться. Обессиленный, он опять присаживался, прижимался спиной к теплому, как ему казалось, стволу сосны, вытягивал ноги и закрывал тяжелые веки. Временами ему слышались близкие голоса людей, стук топора, бренчание сбруи… Он открывал глаза и прислушивался. Нет, ничего! Обман слуха! А ведь люди где-то близко…
«Температура не менее сорока», — вяло соображал доктор.
Рассвету Афанасий Семенович обрадовался. Тайга молчала, ни одна птица не подала своего голоса. Он встал и медленно двинулся дальше. Во всем теле чувствовалась боль, ноги ломило.
Опять вода преградила путь. Река далеко вышла из берегов. Между стволами желтела неподвижная вода, поверх которой плавал лесной мусор.
Афанасий Семенович стал медленно обходить новое препятствие.
Так он брел весь день, позволяя себе лишь короткие отдыхи. Он знал, что должен идти и идти. Если только он остановится и присядет, то вряд ли уже сможет встать и двигаться дальше.
Под вечер Афанасий Семенович снова вышел к реке. Вода попрежнему бурлила и клокотала. На противоположном берегу стоял угрюмый и молчаливый лес. За весь день доктор никого не встретил, хотя следы людей попадались чуть ли не на каждом шагу. Он не знал, какое расстояние прошел, далеко ли до моста.
Афанасий Семенович присел на корточки и долго смотрел на воду. Он настолько обессилел, что не мог держать даже голову, и она клонилась все ниже и ниже. Афанасию Семеновичу вспомнилась сосна, упавшая в реку. Он хотел одного: прилечь. И он откинулся навзничь, хотя понимал всю гибельность своего поступка. Земля показалась ему мягкой, теплой и доброй.
…Геологи набрели на лежавшего без сознания у самой воды Афанасия Семеновича. Только через три дня они смогли привезти его в больницу.
Из больницы Афанасия Семеновича выписали раньше срока, в средних числах августа.
Начало осени на севере всегда хорошее. Теплый душистый воздух шел из тайги, хотелось дышать и дышать. С каждым вздохом сила и бодрость вливались в тело. Леса стояли приветливо зеленые. Облака, как отары овец, шли весь день над ними.
За воротами звонким, заливистым лаем захлебнулся Барсик. Марья Васильевна, с утра поджидавшая возвращения мужа, поняла, что Барсик встретил Афанасия Семеновича, и вышла на крыльцо.
— Вот и попрощался, Машенька, с тайгой, — не удержался Афанасий Семенович от шутки, обнимая жену за худенькие плечи.
— Попрощался? — Марья Васильевна не могла так легко отнестись к тому, что случилось. — Как ты можешь шутить?
— Да ведь это уже прошлое… Вот я и снова дома!
Она только покачала головой.
В доме пахло пирогами, а в столовой на накрытом столе Афанасий Семенович увидел бутылку вина, фрукты.
На пороге своей комнату Афанасий Семенович остановился и с удивлением посмотрел на связки книг.
— Что это?
— Ты же просил отобрать книги, которые обязательно надо взять. Вот и приготовила.
— Ах да, забыл, забыл…
И пошел во двор умываться. Он так мечтал о том, что дома первым делом умоется у колодца.
— А где наши ветрогоны?
— Где они могут быть? На реке или в тайге.
— Это хорошо, очень хорошо. Пусть бегают… А осень-то началась какая. Чудо! У кедров, говорят, ветки от шишек ломятся.
Потом Афанасий Семенович долго сидел один в своей комнате. Марья Васильевна, повеселевшая и помолодевшая, заглянула в комнату. Муж, положив похудевшие руки на подлокотники кресла, о чем-то задумался.
Прибежали сыновья — старший Валентин, двенадцати лет, и младший, восьмилетний Геня. Послышались веселые восклицания, смех, шум. И громче всех звучал голос Афанасия Семеновича.
Марья Васильевна заглянула в комнату и застала всех за горячим спором.
— Позволь, позволь, — говорил Афанасий Семенович старшему сыну, рассматривая его самодельный приемник, смонтированный на куске фанеры. — В доме имеются трансляционная точка, радиоприемник… А зачем детекторный нужен? Ведь это вчерашняя техника. Такие и в деревнях теперь не найдешь.
— А вот пойдем в лес, захочется радио послушать… Антенну закинул, заземление сделал, и можно слушать.
— Он спать ляжет, наушники наденет и слушает, — вставил младший Геня, с завистью смотревший на приемник брата. — Мама даже ругается.
— Обширная область применения, — сказал, добродушно усмехаясь, любуясь ребятами, Афанасий Семенович. — Все же, брат, это вчерашняя техника.
— У нас в лагере все слушать приходили. Сколько мы их наделали… На всех деревьях антенны висели.
Обедали на застекленной веранде, с которой открывался вид на скалистый берег Ваграна и на лесистый увал. Марья Васильевна с тревогой смотрела на мужа. Он был молчалив и рассеян за столом.
— Пойду вздремну, — сказал виновато Афанасий Семенович после обеда. — Приучили меня к режиму в палате.
В течение дня непрерывно раздавались телефонные звонки. Сослуживцы, друзья и знакомые поздравляли доктора с возвращением домой и интересовались здоровьем.
Марья Васильевна подходила к телефону и всем говорила, что Афанасий Семенович спит и просила позвонить попозднее. Но, заглянув в спальню, она увидела, что муж лежит с открытыми тревожными глазами. Что-то беспокоило его.
Раздался стук в окно. Марья Васильевна выглянула и увидела старика с черной в кольчиках бородой.
— Дома ли хозяин?
Афанасий Семенович, услышав голос гостя, вышел.
— Арсений Кузьмич! — обрадовался он. — Заходи, пожалуйста!
У порога Арсений Кузьмич взял веник, которым сметали мусор с крыльца, и начал старательно обмахивать сапоги.
— Да входи, входи, — смеясь, приглашал доктор таежного гостя.
— Слышал о беде с супругом вашим, — сказал Арсений Кузьмич, обращаясь к Марье Васильевне. — Уж не пеняйте, от нас тогда Афанасий Семенович поехал. Как в тайге-то нашли его?
— Довольно, довольно, Арсений Кузьмич, — вмешался Афанасий Семенович. — Скажи, как твои живут? Что с дочерью?
— Поправилась… Попрощаться пришел, как вы рассказывали, что уезжаете. Может, правда, больше не увидимся, а ведь пятнадцать годков, как один день, рядом прожили.
— Прощаться? — спросил доктор, тревожно оглядываясь на жену. — А как сам решил — уходишь из леса?
— Долго думал, так и этак прикидывал. Не могу лес бросить. Что ж сыновья, у них своя жизнь, у меня своя. Боюсь, что помру без леса. А мне еще жить хочется. Иду в Калью сыновьям решение объявить. В письме-то всего не скажешь. Знают они о вашем отъезде — просили привет передать.
— Спасибо, спасибо! — растроганно проговорил Афанасий Семенович, опять оглядываясь на жену.
— Осуждаете меня?
— Что ты, Арсений Кузьмич! Думал я о тебе и понял, что трудно тебе будет без леса. Ведь вся твоя жизнь там прошла. Тебя понять можно. Не подумал, когда тебя уговаривал.
Когда Арсений Кузьмич, несмотря на уговоры остаться переночевать, ушел, Афанасий Семенович задумчиво сказал:
— Хороший старик. Вот пошел пешком в Калью… А знаешь, сколько ему лет? Под восемьдесят. А в бороде седого волоска и не бывало. И семья у него хорошая, здоровьем в него, крепкая. В тайге первый охотник. Нелегко ему от тайги оторваться.
Доктор вздохнул и, помолчав, сказал:
— Машенька, нам необходимо поговорить…
Но поговорить им не дали. Зашел Константин Сергеевич, тот, который подобрал доктора в тайге, потом товарищи по работе, соседи.
Разошлись гости поздно. Врач-сослуживец перед уходом сказал:
— С поручением к вам от всех коллег. В октябре собираем научную конференцию. Хотели просить вас быть председателем оргкомитета.
— Разве вы забыли, — чуть нахмурившись, заметил Афанасий Семенович, — что я уезжаю?
— Совсем упустили, — смутился сослуживец. — Извините…
Афанасий Семенович постоял на крыльце, проводил всех гостей и вернулся в комнату.
Марья Васильевна убирала со стола посуду.
— Как хорошо дома! — сказал Афанасий Семенович, обнимая жену за плечи и заглядывая в ее глаза, весь день с молчаливой тревогой следившие за ним. — Как вы тут жили? Расскажи. Пойдем, посидим.
Он помог жене надеть шерстяную кофточку. Они вышли на улицу. Афанасий Семенович положил ковер на верхнюю ступеньку, и они сели рядом. Так они часто проводили летние и осенние вечера.