— Для этого и приехал, Варвара Михайловна. Прислали меня в камнерезный художником.
Низкий кирпичный корпус завода стоял на краю поселка. Это был самый удивительный завод из тех, какие приходилось видеть Сергею: без обязательных кирпичных труб и шапки дыма над ними, без подъездных путей. Зато к заводу тянулись электропровода, и во дворе стояла понизительная подстанция, огороженная забором с колючей проволокой, а на столбах висели устрашающие таблички с черепом и двумя скрещенными костями.
Федора Васильевича не было в конторе, и Сергей пошел на завод искать его.
В главном цехе слышались плеск воды и назойливое шипение, словно где-то из неисправной магистрали вырывался сжатый воздух. Тихо гудели электромоторы. Несколько параллельных металлических пластин, скрепленных вместе, двигались равномерно взад и вперед, перетирая мраморный блок и разрезая его на пластины одинаковой толщины.
В соседнем отделении на стенах и на полу лежала тонкая, как на мельницах, пыль. Мужчины, в запыленных комбинезонах, вращающимися электрическими наждачными кругами шлифовали мраморные плиты, а рядом с ними женщины заравнивали острые кромки плит. Среди молодых работниц Сергей увидел Нюру, в платочке, повязанном по самые глаза.
Прозвенел звонок на обеденный перерыв, и Сергея сразу окружили парни и девушки с припудренными мраморной пылью лицами. Нюра стояла позади и, улыбаясь, смотрела на него.
— Вы к нам инструктором? — спросила девушка с остреньким носиком и смешливыми глазами.
— К кому это — к вам?
— В камнерезный цех.
— Тогда к вам.
— А мы плиты шлифуем, — весело затараторила она. — Тут есть и такие, что в ремесленном учились с камнем работать, а Федор Васильевич видите, что придумал.
— Думаю, что это долго продолжаться не будет, — пообещал Сергей. — Сегодня поговорю с Федором Васильевичем, все выясню.
Сергей был убежден, что тут какое-то недоразумение. Разве послали бы его сюда работать, если бы знали, что цех закрыт. Он поговорит с этим нелюдимым председателем и убедит его вернуть всех камнерезов, а затем наладит работу в цехе художественной резьбы. Что это, в самом деле, за самоуправство!
— Федора Васильевича не очень-то уговоришь, — сказал один из парней.
— Уговорим.
Девушки и парни, окружавшие Сергея, были моложе его на два-три года. Но они уже смотрели на него, как на старшего и начальство. И это несколько смущало его.
— Пойдемте наш цех посмотрим, — предложила курносая девушка, начавшая разговор.
Камнерезный цех, неуютный, грязноватый и темный, помещался в деревянной пристройке. Так неприглядно бывает в ненужных помещениях. Вдоль стен тянулись длинные столы, на них валялись в беспорядке камни и куски отполированного мрамора.
— Здесь и работаете? — удивился Сергей. И он подумал, что изменит порядки. Заставит промыть окна, побелить цех, привести его в пристойный вид. А если Федор Васильевич заупрямится, то обойдутся и без него: помогут вот эти молодые камнерезы.
Нюра шла в сторонке и не вмешивалась в разговоры. Только когда выходили на улицу, она сказала:
— Нехорошо у нас. Правда?
— Очень нехорошо.
На дворе, заросшем травой, рабочие осторожно поднимали на грузовую автомашину тяжелые ящики с готовыми плитами, уложенными плотно одна к другой, как листы стекла. Председатель артели, сунув руки в карманы широких галифе, наблюдал за погрузкой. Рядом стоял молчаливый технорук.
— Здравствуйте! — отрывисто ответил Федор Васильевич на приветствие Сергея. — Завод смотрели?
— Да. И в камнерезном цехе побывал.
— А там что смотреть? Пыль да паутина. Закрыли его.
— Знаю… Почему?
— Важные причины есть. Пойдемте, — пригласил он Сергея.
Технорук, как тень, двинулся за ними.
В маленьком тесном кабинетике, где на письменном столе вместо стекла лежала отполированная красная мраморная плита, Сергей увидел Кузьму Григорьевича.
— Ты ко мне? — отрывисто и недовольно спросил его Федор Васильевич, еле протискиваясь между стеной и письменным столом. Он грузно сел, и стул заскрипел под ним.
— К тебе, Федор, — подтвердил сердито Кузьма Григорьевич.
— Попозже зайди. Занят с товарищем.
— Я подожду. Может, мое дело и товарищу интересно.
— Ну, Кузьма! — повысил голос Федор Васильевич. — Надоело мне слушать. Сказал — так и останется.
— А ты, Федор, не заносись. Всем ты парень хорош, да с зайцем в голове.
— Все сказал?
— Только начал.
— Тогда жди, а теперь дай с товарищем поговорить.
Сергей стоял возле застекленного шкафа с образцами камнерезных изделий.
— Можно посмотреть?
— Да что там глядеть, — небрежно отмахнулся председатель. — Мастера молодые, им только учиться и учиться. Ничем похвастать не можем.
— А кто виноват, — вмешался опять Кузьма Григорьевич. — Прислали молодых мастеров, государство на них деньги тратило, а ты их на плиты.
— Дай ты мне хоть слово сказать, — вспылил Федор Васильевич, метнув уничтожающий взгляд на старого мастера и вставая.
Он погремел большой связкой ключей, подбирая нужный, и открыл дверцу шкафа.
Среди обычных письменных приборов из цветного мрамора, шкатулок из яшмы, радующих глаз теплотой тонов, стояли и такие работы, к которым невольно потянулась рука Сергея. Он увидел фигуру пограничника в дозоре, колхозницу со снопом пшеницы на плече, пионеров у знамени.
На верхней полке стояла знакомая кисть рябиновых ягод с желтоватыми узорными листьями, так и поманившая к себе. Казалось, что она, тронутая первым морозцем, только-только сорвана в лесу, и от нее пахнет острой осенней прохладой. Сколько же настоящего понимания красоты природы выразил художник в этой скромной рябиновой ветке!
— Это чья работа? — спросил Сергей, уже угадывая ответ. Какая разница! В тех рябиновых кистях все еще было в беспокойном поиске, а здесь лежала законченная вещь.
— Дочки вашей хозяйки, — неохотно ответил Федор Васильевич.
Кузьма Григорьевич привстал со стула и заглянул, вытягивая тонкую шею, покрытую седым пухом, в шкаф.
— Ах, ягодка-краса, — восхищенно прошептал он, отводя рукой в сторону бороду.
Федор Васильевич отчужденно молчал. Достав коробок папирос, он закурил.
Сергей вынул из шкафа фигурку девочки, играющей в мяч, и, поставив ее на ладонь, вытянул руку. Так хорошо было передано резкое живое движение девочки, что все ею залюбовались. Даже взгляд Федора Васильевича смягчился.
— Тоже Нюрина работа?
— Да, — буркнул Федор Васильевич, словно досадуя на свою минутную слабость.
— Во! — торжествующе воскликнул Кузьма Григорьевич. — Слышал? Понимающий человек ее работу сразу отличает. А ты и другие посмотри, всех молодых мастеров, что они могут.
— Надоел ты мне, Кузьма, — откровенно признался Федор Васильевич и быстро заговорил, еще больше шепелявя. — Сколько она, твоя Нюра, над ней сидела? Ты знаешь? А? И знать не хочешь? А другие? Мне-то считать приходится. Три дня работы, на пятиалтынный доходу. А плиты нам деньги дают…
— Ты все на рубли не меряй, — затряс головой Кузьма Григорьевич и даже пристукнул палкой. — Ишь, алтынник. Хорошо идут плиты, нужны — ну и расширяй это дело, набирай работников. Но нашего искусства не хорони. Не дадим! Оно плитам не помеха. Чего молодых затираешь? Нюрке не даешь работать, а, может, в ней талант всех наших мастеров. Ее работы, может, рядом с отцовскими в музее стоять будут.
— Э! Куда поехал… Ну и наговорил… Вот язык-то у тебя! А я о ней не беспокоюсь? И мне Нюра не чужая. С отцом ее в гражданскую войну одной шинелью укрывались, вместе кулаков в тридцатом трясли. Что она, да и другие, на этих своих кошках-мышках заработает А на плитах вдвое больше принесет. Ничего с ней не случится… Девчонка молодая, о платьях и туфлях тоже голова болит. Еще мне и спасибо скажет.
— А вам-то печаль какая? — звонко сказала Нюра. — Что вы о моих туфлях и платьях беспокоитесь? Вы нас с плит снимите.
Сергей быстро поставил в шкаф фигуру девочки, играющей в мяч. Нюра стояла у двери. На припудренном лице сердито сверкали глаза.
— Ты, Нюра, не задавайся, — нравоучительно сказа, Федор Васильевич. — Не задавайся! Подождут эти твой фигурки. Вот поднакопим денег в артели, тогда посмотрим… Это более важно, чем твои фигурки.
— А, проговорился, — вмешался опять Кузьма Григорьевич. — То тебе постоянно трест писал, что наш камнерезный цех не нужен. А оказывается, тебе самому он выгоды мало дает.
— Нет же теперь в плане камнерезного цеха.
— Все-таки почему камнерезный цех закрыли? — спросил Сергей.
— Говорю, с зайцем в голове, — сердито повторил Кузьма Григорьевич. — Камнерезов на плиты, всех мастеров старых на печку. Дело это?
— Зря скандалишь, Кузьма, — уже еле сдерживаясь, сказал Федор Васильевич. — Будет собрание — подашь свой голос: пока не мешайся.
Технорук тихо выскользнул из комнаты.
— Не будет по-вашему, Федор Васильевич! — с вызовом произнесла Нюра. — Будет — по-нашему.
— Эх, разошлась! — бросил Федор Васильевич и, загремев связкой, с такой силой повернул ключ в замке, что он сломался. — Ты еще раз в газету напиши.
— Уж написала, — сказала Нюра. — Не только в газету…
— По одежде протягиваем ножки. Нет плана на камнерезов — с меня спроса нет.
— А ты требуй этот план! — закричал Кузьма Григорьевич. — Требуй, коли тебе народ артель доверил. Он тебе и наше старое искусство доверил.
— Дадите или нет с товарищем поговорить?
— А, говори, — махнул рукой Кузьма Григорьевич. — Идем, Нюра, — и он увел девушку.
Федор Васильевич сидел за столом с брезгливым выражением на лице.
Сергей молчал, готовясь к решительному разговору.
— Искусство, искусство, — проворчал Федор Васильевич, вороша какие-то бумаги на столе. — Свет оно им застило. Не хотят в кассу заглядывать.
— А почему же камнерезный цех закрыли? — снова спросил Сергей.
— Доходов мало приносил, потому и закрыли.
— Только поэтому? А вы поспорить не захотели? Ведь это старинное искусство, его развивать надо. Уральский камень в народе любят.