— Пусть другие любуются, — сказал Федор Васильевич, поднимая голову от бумаг. — Давайте вашу путевку: видите — нет камнерезного цеха, и не могу вас использовать. Ведь вы на другую работу не пойдете.
Он взял путевку, разгладил ее ладонью, подумал и что-то размашисто написал в верхнем левом уголке и пристукнул прессом.
— Вот…
Сергей прочитал на путевке: «Использовать не могу».
— Просто вы все решили, — сказал он. — Ведь меня трест прислал.
— А вы там поговорите: они должны знать, что нет у нас такого цеха.
— Убеждаюсь, Федор Васильевич, что сами вы постарались этот цех закрыть. А теперь на трест сваливаете.
— Вы мне морали не читайте. Я их с утра до вечера слышу.
— А что же вы меня два дня держали? Могли бы в первый вечер сказать.
— А вы не беспокойтесь, дорогу и суточные вам оплатят. — И громко позвал: — Ксения Львовна! Оформите товарищу Охлупину расчеты.
Он углубился в чтение какой-то бумаги. Сергей еще раз посмотрел на путевку и решительно протянул ее Федору Васильевичу.
— Возьмите, — сказал он.
— Что? — Федор Васильевич поднял голову.
— Путевку возьмите. Никуда я не поеду. Меня сюда послали, тут я и останусь.
— Сказано, что у нас такого цеха нет.
— В тресте это знают? Ну и берите меня в тот цех, который есть. Любую работу давайте, ведь вам специалисты нужны.
Федор Васильевич недоуменно слушал.
— И на плиты пойдете?
— А что? Пойду и на плиты.
— Ладно шутить… — Но он уже задумался.
— Без шуток. Когда на работу выходить?
— Послезавтра… Но, — Федор Васильевич помедлил, опять кинув подозрительный взгляд на Сергея, и иронически протянул: — Возьмем с испытательным сроком. Месячным…
Хотел что-то добавить еще, но раздумал, и не взглянув больше на Сергея, Федор Васильевич вышел, и за дверью прозвучали его тяжелые шаги по коридору.
«Хорош! — покачал головой Сергей. Этот неожиданный конец разговора ничего хорошего не обещал. — А все же останусь!» — твердо решил он.
Сергей медленно шел домой.
Нюра с подругой нагнали его и пошли рядом.
— Опять с Федором Васильевичем заспорили, — рассказывала подруге Нюра.
— И опять ничего?
— Да разве его убедишь? Не хочет он камнерезов.
Впереди послышались музыка и громкое на всю улицу пение.
— Что это? — спросила Нюра.
— Забыла? Женька замуж выходит. Ты же на свадьбу обещала придти.
— Не пойду я, Дуся, — грустно сказала Нюра. — Не идут мне песни в голову.
Они поравнялись с домом, где праздновали свадьбу. Все пять окон были раскрыты, во всех виднелись спины гостей.
Слышался тяжелый топот танцующих, женский голос задорно пел:
Ты пляши, пляши,
Ты пляши, не дуйся,
Если жалко сапоги,
Так сходи разуйся.
Подруги замедлили шаги.
Дуся жалобно попросила:
— Пойдем, Нюра. Ведь обещала…
Нюра ответила не сразу.
— Иди одна, Дуся. А я, может, лотом подойду.
Дуся свернула в свой дом, а Сергей и Нюра пошли рядом.
— Видели теперь, какой у нас Федор Васильевич? — спросила она.
— Трудный человек…
— А добьемся мы, что цех опять откроют? — спросила Нюра. — Вам что сказали, когда сюда посылали?
— Да мне и не говорили, что цеха нет. Рассказали только, что тут мастеров хороших много было, да порастеряли их, поднимать надо камнерезное дело.
У себя в комнате Сергей присел к столу и стал перебирать этюды. Взгляд его упал на рябиновую ветку. Стало опять досадно, что от воли такого человека, как Федор Васильевич, зависит тут судьба старинного камнерезного дела.
За стеной слышались легкие шаги Нюры и поскрипывание половиц. Девушка что-то напевала. Слышно было, как Нюра раздувала утюг, потом начала гладить: запахло углями. Как и когда родился в ней художник, думал Сергей. Всегда интересны обстоятельства, в которых является это особое отношение к миру, когда человек вступает в искусство. Не от той ли веточки, принесенной осенью из леса, веточки, которую Нюре захотелось повторить в камне, и родился в ней художник? Как сложится судьба этой одаренной девушки из маленького поселка мраморщиков? Надо помочь Нюре… Нельзя уступать Федору Васильевичу.
Правильно ли он сделал? Конечно, так он должен поступать. Будет тут камнерезный цех. Ведь не на ветер бросили слова, когда посылали его сюда.
— Да ты покушай, — настойчиво сказала Варвара Михайловна.
— На свадьбе накормят, — весело отозвалась Нюра. — Да я скоренько вернусь, — ласково пропела она.
Сергей увидел Нюру на улице. Она была в шелковом цветном платье, в белых туфлях на высоких каблуках, волосы уложены в аккуратный узел. Лицо было веселое.
Он крикнул в окно.
— Нюра, подождите! — и заторопился на улицу.
Нюра ждала его.
— На свадьбу?
— Обещала подруге. — Глаза Нюры оживленно блестели. — Мы с ней в школе учились.
— А знаете, Нюра, ведь мне Федор Васильевич в работе отказал.
— Разве он это может?
— Камнерезного цеха нет — вот и отказал.
Нюра слушала его, наклонив голову, сосредоточенно размышляя.
— Вас сюда прислали камнерезами руководить, — сказала она. — Вы тут должны остаться.
— И мне отсюда уезжать не хочется. Знаете, что я сделал, Нюра? Согласился пойти на любую работу. Наверное, к вам, в плиточный цех, приду.
— Вы? А камнерезный?
— Вместе за него бороться будем.
— А! — Нюра облегченно вздохнула, и глаза ее заискрились. — Остаетесь? Вот это хорошо.
— А теперь проводите меня к дяде Кузьме, — попросил Сергей. — Хочу с ним поговорить — ведь это самый старый ваш мастер.
— Идемте, — Нюра подхватила Сергея под руку.
Сергей долго не ложился спать, возбужденный разговором с Кузьмой Григорьевичем. Правильно он решил, что останется тут. Сломят упорство Федора Васильевича.
Утром Сергея разбудило мычание коров, тонкое блеяние овец. Мимо дома прогоняли стадо.
Сергей вышел в соседнюю комнату. В ней, кроме котенка на подоконнике, никого не было.
На улице у калитки, накинув на голову платок, стояла Варвара Михайловна, провожавшая корову.
— А Нюра где? — спросил Сергей.
— Ох, неугомонная! — пожаловалась Варвара Михайловна. — Воскресенье, ей бы отдохнуть, а она, ишь, ночь напролет на свадьбе празднует: ног не жалеет.
Она помолчала и деловито спросила:
— Теперь все: остаетесь?
— Да…
— Хорошо решили. Ну, пойдет в поселке шум, только поворачивайся наш Федор Васильевич.
1953 г.
ПЯТАЯ ВЕСНА
Ночью Елену Андреевну Казанцеву разбудил таинственный звон, словно о железное ведро разбивалась струя воды. В халате, накинув на плечи платок, она вышла на крыльцо. Теплый воздух, насыщенный запахом талого снега, пахнул ей в лицо. С крыш торопливо стучала капель, сорвалась и с хрустальным звоном рассыпалась сосулька. Ручей, родившийся в эту первую ночь весны, пел возле крыльца.
Ни одного огонька в домах, только возле Дома культуры неярко светил фонарь, да далеко-далеко в черном поле сверкали и переливались огни МТС.
Елена Андреевна, радостно возбужденная, долго простояла на крыльце, наслаждаясь запахом весеннего воздуха.
Вот такой стремительной была и первая весна, встреченная ею в этом маленьком городке. Даже не верится, что миновало только четыре года жизни, — столько за это время было хорошего и плохого, радостного и горького, легкого и трудного. И сколько еще всего будет впереди!
Пятая весна!
Надо ей торопиться закончить работу с закаленными томатными семенами: даже одного дня нельзя упускать. Теперь она окончательно докажет, какая это важная огородная культура для местных колхозов, как сильно повышает урожай новый метод выгонки рассады.
Утром она увидела, что робкий ручей, запевший ночью, теперь превратился в бурный поток. Теплый ветер раскачивал деревца с набухшими почками. Всюду сверкали лужи, темные осевшие сугробы лежали вдоль заборов. Оступившись, Елена Андреевна набрала в правую туфлю воды и рассмеялась. Весна! До чего же хорошо в такой день на белом свете.
Лицо ее раскраснелось, оживленная, веселая, подходила она к одноэтажному домику сортоиспытательного участка.
У ворот Казанцева столкнулась с полной пожилой женщиной.
— Здравствуйте, Елена Андреевна, — певуче, низким голосом поздоровалась та.
— Здравствуйте, — откликнулась Казанцева, вглядываясь в пухлое в ямочках лицо и стараясь припомнить, где и когда встречались они.
Во дворе Казанцева запрыгала по кирпичикам, а женщина широко, по-мужски бесстрашно, прошагала в сапогах по мокрому снегу.
— Из Бруснят я. Егор Иванович за семенами прислал.
— А! — припомнила Елена Андреевна звеньевую огородного звена. — Павла Федоровна!
— Вот, вот… — подтвердила женщина. — Новый сорт моркови, если не запамятовали, посулили.
— Помню… Проходите, — и Казанцева распахнула дверь.
У окна, в зеленом ватнике, стояла Наташа, помощница Казанцевой. Яркий солнечный свет золотил ее волосы. Лицо Наташи, щедро осыпанное веснушками, было растерянное и хмурое.
На диване сидел, небрежно развалясь, председатель колхоза Аркадий Прокопьевич Савин и жевал потухшую папиросу. Его шинель с замызганной полой была застегнута на все пуговицы, под каблуками сапог на чистом полу расплылись две лужи.
Увидев Елену Андреевну, Савин торопливо подобрал вытянутые ноги.
Елена Андреевна, здороваясь, пристально посмотрела на председателя, подозревая, что он уже успел чем-то обидеть Наташу.
— Наташа! — позвала Елена Андреевна. — Что случилось?
— Беда, — глухо сказала девушка, и лицо ее стало виноватым. — Мыши семена поели.
— Какие семена? Этого еще не хватало.
— Арбузные, что мы позавчера замочили.
Елена Андреевна опустилась на стул.
— Ведь говорила, Наташа, предупреждала, — не удержалась она от упрека.
— Кто же знал? — возразила тихо Наташа. — Никогда там мышей не было, семячка не трогали…