В его доме было темно, только холодно сверкали лунным отражением стекла окон. Михаил Афанасьевич не заметил своего дома и остановился уже на повороте в гору на боковую улицу. Постояв, он решительно свернул в гору.
«Зачем иду? — думал он. — Сказан был совет. На того не хочу быть похожим. А разве похож?»
Он подошел к знакомому дому с тремя окошками и низенькими воротами. Окна были ярко освещены, узенькая дорожка лежала черной тропкой, а в раскрытую калитку виднелся ярко освещенный лунный светом двор.
«Ждет!» — с радостным и облегчающим все разом волнением подумал Михаил Афанасьевич и свернул на тропинку.
1954 г.
САРМА
Пароход, покачиваясь на крутой волне, встал на рейде темной ночью, и команда долго гремела цепями, спуская шлюпку. У восточного берега Байкала небо часто разрывалось всполохами молний, но грозовой фронт проходил так далеко, что западного берега гром и не достигал.
Моросил мелкий дождь. Высаживали пассажиров на плохо освещенную пристань с трудом: белая шлюпка, как пробка, плясала на высоких волнах. Вскрикивали женщины, сдержанно чертыхались мужчины, с трудом перебираясь со шлюпки на пристань.
Одним из последних сошел на берег пожилой мужчина в сером плаще и мягкой помятой шляпе. На его смуглом крупном лице брови двумя резкими линиями опускались к переносью. Шлюпка нырнула, и матрос протянул руку, но пассажир не принял ее. Он не покачнулся, словно прирос; новая волна подняла шлюпку, и пассажир рассчитанным движением легко перенес ногу и упруго ступил на скользкие доски пристани.
Матрос кинул ему в руки тугой вещевой мешок и крикнул:
— Счастливой жизни, товарищ Черкашин!
— Доброго плавания! — ответил пассажир и помахал шляпой.
На берегу Василия Ивановича Черкашина, нового начальника геодезической партии, встретил старший группы Сережа Старовойтов, худенький, с нежным цветом лица и узкими плечами подростка. Он представился, и Черкашин, всматриваясь в скуластое влажное лицо, крепко тряхнул протянутую руку. Юноша ему понравился: «Славное лицо…»
Они пошли рядом по сырой песчаной тропинке к дому приезжих. Рокотал прибой, продолжал моросить дождь, вдали посверкивали фиолетовые бесшумные молнии. В воздухе вязко пахло озерной свежестью.
— Как плыли? — спросил Сережа.
— Превосходно, — живо отозвался Черкашин. — Пароход удобный, а Байкал сказочно красив. Мне говорили: суровое море, пустынные берега… А тут везде огни!.. Этот поселок ночью, как ожерелье.
Сережа снисходительно заметил:
— Огней, правда, многовато. А место все же плохо обжитое.
— Обживем, — заверил Черкашин таким тоном, как будто приехал сюда на всю жизнь. Он остановился и оглянулся. По всему Байкалу сверкали крохотные сигнальные огни рыбачьих лодок. Словно многоэтажный дом, светился пароход.
Черкашин тихо рассмеялся, как человек, увидевший что-то неожиданное и очень хорошее, и рукой коснулся плеча Сережи.
— Сколько на воде огней! И возле них люди! Романтика? — добродушно спросил он. — Хорошо поют сибиряки: «Славное море, священный Байкал…» Озером Байкал и называть неудобно. Море!.. Вам тут хорошо живется?
— Всякое бывает, — сдержанно ответил Сережа.
В доме приезжих все уже спали. Сережа, просунув руку в щель досчатых сенцев, открыл дверь, проводил Черкашина в его комнату и тотчас ушел.
Геодезисты жили тут же, в конце коридора. Появились они здесь в середине мая с первым пароходом. Байкал только освободился ото льда, и рыбаки начали выходить на лов в открытое море. Ангара перегораживалась плотиной для гидростанции, ожидался значительный подъем воды на Байкале. Геодезисты бродили вдоль, берегов с тяжелыми теодолитами и длинными рейками, определяли зону затопления и намечали места для переноса поселка и рыбзавода.
Товарищи ждали Сережу, им не терпелось узнать, что за человек их новый начальник. Но Старовойтов не удовлетворил их любопытства.
— Сами узнаете, — лаконично сказал он.
Утром Василий Иванович увидел просторное и спокойное море. Ветер чуть морщил воду, на ней светлел и таял легкий туман. На краю длинного пирса, спиной к берегу, стояла девушка в красной кофточке, черной юбке и синей косынке на плечах — яркое пятно на фоне легкого серебристого тумана. Что-то грустное и одинокое было в этой девичьей фигуре.
По сырым ступенькам деревянной лестницы Черкашин спустился к берегу, разделся до пояса и стал умываться. Вода была прозрачная и чистая, как родниковая, и такая же холодная. Колючие иголочки разбегались по коже. Черкашин жмурил глаза и покряхтывал от удовольствия. На его смуглом теле перекатывались упругие мускулы.
Девушка все еще стояла на краю пирса. Растираясь полотенцем, Черкашин следил за ней: кого могла в этот утренний ранний час ждать из туманной мглы девушка в красной кофточке, что обещает ей эта встреча — радость или горе?
Туман потеплел, за ним вставало невидимое солнце, все окрасилось нежным сиянием. Послышался стук мотора и показался темный корпус катера с тонкой мачтой.
Девушка торопливо, почти бегом, кинулась с пирса. Она прошла мимо так быстро, что Черкашин не успел вглядеться в ее лицо и заметил только светлые кудряшки.
Из золотистого, таявшего на глазах, тумана вышли еще два катера, тянувшие за собой цепочки низко сидящих в воде лодок. Видно было, как рыбаки, завидя берег, встают и разбирают весла. Вода у берега заголубела, отражая ясное небо.
На полном ходу передний катер, прогудев, резко отвернул в сторону, и рыбаки начали наперегонки выгребаться к пирсу, торопясь захватить лучшие места выгрузки. Слышались частые удары весел и перекличка веселых мужских голосов.
Мгновенно ожил пустынный до этого берег. Работницы встречали рыбаков с ночным уловом.
У пирса стало тесно от черных посудин, пахнущих смолой. В воздухе засверкала рыба, работницы в кожаных фартуках подхватывали наполненные чешуйчатым серебром носилки и торопливо уносили их в распахнутые настежь ворота рыбзавода.
Черкашин с полотенцем на шее долго стоял на крыльце дома приезжих, всматриваясь в незнакомую ему жизнь.
В это утро начальник партии встретился с геодезистами. Василий Иванович сидел, положив на стол сильные руки, обнаженные по локоть, чуть склонив крупную голову. На темном загорелом лице выделялись светлые черточки морщинок. Волосы он носил короткие, седина еще не коснулась их. Слушал Черкашин внимательно, чуть щуря широко расставленные глаза, казалось, запоминая каждое сказанное слово и каждого человека.
Разговор о делах продолжался долго, часа четыре, и все утомились. Да и день стоял душный.
— Все? — спросил Черкашин, оглядывая геодезистов.
Ему понравились эти молодые сибирские парни. Им мало только работы, им нужно еще что-то увлекательное. Вот этот старший, Сережа Старовойтов, голубоглазый, с задорным и смешным хохолком на затылке, с тонким пушком на скулах, поехал сюда, конечно, не только мерить землю, а переделывать ее, ворошить. Сибирские парни забрались так далеко ради мечты, которая горячит им кровь, ради нее они готовы пойти еще дальше, ничто их не остановит. Хороша юность! А живется им в этом маленьком поселке, наверное, не очень-то весело. Что тут есть? Крохотный клуб и единственная в поселке столовая.
— Все? — повторил Черкашин.
— Нет, — поугрюмев, сказал Старовойтов.
— Что же?
— Неприятность… Помощник капитана Харченко самовольно оставил катер «Быстрый».
— Кто его заменил?
— На следующий день Харченко вернулся. Сейчас катер ушел в море — развозит почту и продукты. Вернется через два-дня.
— Почему не сняли Харченко?
— Ждали вашего приезда.
— Так… Это все?
— Нет… Есть заявление Барышевой. Просит перевести ее в другую группу.
— Почему?
Старовойтов замялся. Черкашин ждал, пристально глядя ему в глаза.
— Да ничего важного, — пробормотал Старовойтов. Геодезисты не смотрели на своего товарища.
— Я должен с ней поговорить, — решил Черкашин. — А почему сейчас нет Барышевой?
— Дома она, прихворнула.
— Это все?
Да, это было все.
Черкашин и Старовойтов вместе вышли на улицу. С возвышенности открывался весь небольшой рыбачий поселок. Две улицы деревянных домов выгнулись полукругом, окаймляя береговую линию глубокого залива. За всеми домами зеленели огороды, перед окнами на улицах толпились кусты цветущей сирени.
На горах лес стоял плотной стеной, от него к берегу по впадинам среди сверкающих желтых песков протянулись зеленые языки. Захватывало ощущение простора, который создавали водная изумрудная поверхность Байкала и голубизна высокого неба.
Черкашин потер глаза, всматриваясь в сияние чистых красок берега, воды и неба.
— Купаться? — спросил он Старовойтова.
Пологий берег осторожно трогали легкие прозрачные волны. Черкашин разделся первый и блаженно растянулся на горячем песке, раскинув руки, подставляя солнцу лицо.
Старовойтов увидел на теле Черкашина возле пояса длинный и глубокий синеватый рубец, словно мясо в этом месте вырезали узеньким ремешком, на руке немного ниже плеча и на волосатой груди светлели кружочки пулевых ранений размерами с гривенник. Шрамы виднелись и на ногах.
— Где это вас так? — не удержался Сережа.
— В разных, не очень приятных обстоятельствах, — беспечно, как показалось Сереже, сказал Черкашин.
— В Сибири вы первый раз?
— Да. Два года бродил по Волге и Каме, переносили поселки из зоны затопления, а теперь вот и к вам на Байкал.
Они помолчали.
— Найдем замену Харченко? — спросил Черкашин
— Жаль его снимать, — признался Старовойтов. — Сто́ящий парень, комсомолец.
— Сто́ящий? А катер бросил?
— Всякое бывает… Убьет это его.
— Вы не ответили: можно заменить?
— Конечно… Передвинем на его место моториста с лодки.
— А все же почему Барышева уходит?
Старовойтов ответил не сразу.
— Личные дела. Лучше вам с ней поговорить.