Вечером Черкашин пришел к Алексею Александровичу.
— Не стихает сарма, — сказал Черкашин.
— К утру уляжется, — успокоил Алексей Александрович.
— У меня на Тюленьем камне люди работают.
Алексей Александрович быстро взглянул на Черкашина.
— Зоя с ними?
— И она там, их трое.
Алексей Александрович покачал головой и, словно успокаивая не только Черкашина, но и себя, сказал:
— Летняя сарма долго не шумит. А ваши ребята, конечно, на берегу у рыбаков.
Алексей Александрович пошел с Черкашиным на пристань. Они молча спустились к берегу, прислушиваясь к свисту ветра и гулу волн. Сегодня озеро было черное, без единого огонька, все рыбаки ночевали на берегу. Возле пирса кипела вода.
— Ветер радует рыбаков, — начал рассказывать Алексей Александрович. — Сарма гонит к нашему берегу рыбу. Послезавтра рыбаки привезут богатый улов.
Несколько человек сидели на бочках, лицом к озеру. Среди них Черкашин увидел Харченко. Моторист поднялся и подошел к ним, глаза его тревожно блестели.
— Плохо ребятам на Тюленьем, — сказал он.
— Да их там, наверное, нет, — возразил Черкашин. — А на моторке можно туда дойти?
— И не думайте, — махнул рукой Алексей Александрович. — В такой ветер… Видели наши берега — везде камень. Разобьет о берег.
— Попытаться можно, — предложил Харченко.
— Ты, отчаянная голова, об этом и думать забудь, — рассердился Алексей Александрович. — Кто тебя выпустит?
Ночь Черкашин спал тревожно. Гудело озеро, тонко звенели стекла, словно в них бросали песок и мелкие камешки: начался дождь.
На рассвете чья-то рука настойчиво и дробно застучала в окно. Черкашин сразу поднялся и распахнул окно. На улице стоял Алексей Александрович в резиновом черном плаще, в фуражке, и лицо его в слабом свете казалось бледным.
— Они на острове! — крикнул Алексей Александрович. — Пришел рыбак… Их видно с берега.
Через полчаса Черкашин и Алексей Александрович, торопясь, погоняя лошадей, ехали лесной угрюмой дорогой вдоль побережья. Несколько лет назад здесь пронесся пожар, кругом стояли и лежали черные обугленные стволы. Редкий подлесок только начинал закрывать голую без травинки желтую землю. Синий, кипящий Байкал скрылся. На дороге было тихо, только над верхушками деревьев посвистывал ветер, да бежали торопливо рваные тучи.
Через пять часов пути они опять увидели Байкал, пологий песчаный берег, черные рыбачьи лодки, словно туши морских зверей, на песке, толпу и далеко в море темный остров, на который накатывали волны.
Кто-то протянул Черкашину бинокль. Он поднес его к глазам, и остров будто придвинулся. Отчетливо стали видны три геодезиста, они сидели на самой вершине острова, похожей на крутую бархатную спину тюленя, тесно прижавшись друг к другу. Ветер дул вдоль пролива, поднимая крутые зеленые валы, срывая с гребней пену, и она, как снег, летела над водой. Казалось, что волны вот-вот прокатятся через остров, накроют его с головой и смоют геодезистов.
— Вы правее посмотрите! — встревоженно сказал Алексей Александрович.
Черкашин отнял от глаз бинокль и увидел в проливе лодку. Он опять поднес к глазам бинокль и сквозь туманные стекла узнал гребца — Харченко. Он был в куртке, волосы намокшими космами спускались на лоб. Он греб сильными рывками, но лодка, казалось, и не двигалась.
— Два раза пытались, — виновато и угрюмо сказал, кто-то рядом. — На такой волне не удержишься. Одному и не пробиться.
— Что делает, что делает, отчаянная голова!.. — с досадой сказал Алексей Александрович. — Ведь снесет или о камень разобьет.
— Застынут и пропадут ребята, — вздохнул кто-то рядом. — Уж сколько часов сидят.
Василий Иванович быстро обернулся на этот голос и увидел молодого рыбака.
— Два раза пытались, а в третий?
Не оглядываясь, он быстро пошел к лодкам.
Несколько сильных рук рывком сдвинули с песка лодку и потянули ее к воде. Черкашин вскочил первым и сразу схватился за весло. Под дружными ударами весел лодка оторвалась от берега и заплясала на волнах.
— Навались!.. — звонко крикнул один из рыбаков. — Навались!
Но волны и ветер отбрасывали лодку, она почти не двигалась. Рыбаки с красными от усилий лицами гребли молчаливо и яростно.
— А ну, ребята! Дружно!.. — опять звонко крикнул кто-то.
И этот простой призыв прибавил каждому силы. Берег стал удаляться.
Оглянувшись, Черкашин увидел впереди лодку Харченко. Весла взлетали над водой, как крылья большой птицы. «Молодец! — подумал Черкашин. — Отважное сердце!..»
Метр за метром люди упрямо пробивались к острову, и в сердце Черкашина рождалось то самое чувство, которое охватывало его в холодных снегах Финляндии, среди угрюмых каменных развалин Сталинграда, чувство глубокой любви к людям, радости быть среди них. Он слышал сквозь свист ветра и шум воды тяжелое дыхание людей, скрип уключин и глухие удары весел и знал, верил, что остров приближается.
Черкашин увидел слева остров, все кипело вокруг него.
Две лодки почти одновременно пристали к острову. Черкашин увидел, как выскочил из своей лодки и погрузился по пояс в воду Харченко, как он схватился за борт, не давая волнам отбросить лодку в пролив. У него было измученное, но счастливое лицо.
— Пробился парень! — восхищенно крикнул рыбак.
Следуя примеру Харченко, рыбаки прыгнули в воду и тащили лодку среди нестрашных теперь волн.
Харченко увидел Черкашина, на миг смутился, потом резким движением отвел со лба пряди мокрых волос и с вызовом сказал:
— Опять проштрафился, товарищ начальник!
Черкашин только сжал его плечо и толкнул вперед.
Оступаясь на гладких выточенных камнях, Харченко побежал к геодезистам. Навстречу ему, покачиваясь под ударами ветра, медленно шла Зоя.
1953 г.
НА МАЯКЕ
С высокой скалы, где стоял стеклянный фонарь маяка, смотритель Никита Алексеевич увидел на светлозеленой воде пустынного моря темную точку — моторную лодку. Она беспомощно болталась на волнах, удаляясь от берега.
Небо над Байкалом было ясное, но все чаще налетали порывы холодного воздуха — гонцы осеннего «горного» ветра. За границами залива, защищенного от ветра лесистыми горами, волны уже бежали в открытое море, вода поседела.
С маяка далеко виднелась узкая извилистая береговая линия. Бездымным, легким и желтым пламенем светились лиственницы, среди темной зелени кедровника яркими пятнами ягод выделялись рябиновые деревья. Вдали, на восточном берегу Байкала, розовели снежные вершины Хамар-Дабанского хребта. Никита Алексеевич, обеспокоенный, еще раз взглянул на лодку и стал поспешно спускаться по деревянной крутой лестнице.
На песке у самой воды рядком сидели четыре собаки, настороженно подняв острые уши. Трое ребятишек возились возле них. Шестилетний Сергунька все пытался поднять рослого Мушкета и сесть на него верхом. На крыльце дома стояла жена, с меньшим сыном на руках. Заслонив ладонью глаза от солнца, она всматривалась в даль озера.
— Что там? — спросила Дуся мужа.
— Лодку ветром несет. Видно, мотор попортился… Надо подплыть.
По узеньким мосткам смотритель прошел к будке гидрометеорологической службы, которая стояла на сваях в левой стороне бухты.
Кедровник спускался здесь к самому берегу, густо заросшему кустарником, расцвеченному осенними красками. Кисти рябиновых ягод отражались в тихой воде.
Десятилетний Бориска догнал отца, когда он уже был у лодки и, опустив глаза, попросил:
— Возьми…
— Зачем? Мать пособить просила, надо дров принести…
Моторка пересекла границу спокойной воды в бухте, холодный ветер ударил Никиту Алексеевича в спину и понес лодку по крутым валам. Брызги полетели в лицо.
Широким полукругом Никита Алексеевич обошел лодку с молчавшим мотором. В ней были двое мужчин, на носу лежал мальчик, укрытый одеялом.
— Что у вас? — крикнул Никита Алексеевич.
Полноватый человек, в кожаном пальто и в серой кепке, нетерпеливо отозвался:
— Выручайте!
Молодой, лет восемнадцати, моторист, отирая раскрасневшееся лицо грязными руками, пожаловался:
— Мотор сдох.
— А весла?
— Не захватили.
— Хороши, — упрекнул смотритель. Волны мешали лодкам сблизиться, и Никита Алексеевич, бросив трос, предупредил: — Пойдемте на берег. Там разберемся.
Погода резко изменилась. Тучи закрыли солнце, волны потускнели. Чайки вились над заливом, похожие на платки, сорванные ветром с веревок. «Ваше счастье, что во-время заметил, — подумал Никита Алексеевич. — Снесло бы вас горным в море, да опрокинуло».
Бориска ловко поймал брошенный трос, закрепил лодку. Никита Алексеевич подхватил подмышки мальчика лет двенадцати, с побледневшим лицом, с синими подглазницами, поставил его на досчатый настил и, ласково шлепнув, отпустил с напутствием:
— Гуляй, моряк!
Дуся повела мальчика в дом.
Пожилой пассажир, разминая пальцами папиросу, нетерпеливо спросил:
— Что у тебя там?
— Видно, разбирать придется, — виновато ответил моторист, еле шевеля замерзшими пальцами.
— Разбирай, если нужно. Не ночевать же нам здесь.
— Потом, — посоветовал Никита Алексеевич. — Сейчас в дом — отогреться вам надо. Ты кого везешь? — тихо спросил он моториста.
— Директора леспромхоза, Ивана Степановича.
Маяк Крестовой хорошо известен морякам, лесосплавщикам, рыбакам и всем, кому приходится плавать по бурному Байкалу. Маяк стоит на высокой и узкой скале, похожей на черный вытянутый палец. В ясную погоду он виден за много километров; ночью он посылает всем плывущим ободряющие сигналы: «Счастливого плавания!»
Но мало кто знал самого смотрителя маяка и его семью.
Директор леспромхоза с любопытством всматривался в бухту. Она выглядела уютной и хорошо обжитой. Новый большой дом, с высоким крыльцом, с радиомачтой на крыше, стоял на возвышенности, от него разбегалась масса утоптанных тропок по всем направлениям — к берегу, где на кольях сушились сети, а на песке чернели две весельные лодки, к сараям, к огороду — там на грядах зеленела картофельная ботва, укроп топорщился желтыми зонтиками и чернели головки мака. По зеленому склону бродили козы, возле крыльца в песке рылись куры, а из сарайчика слышалось хрюканье поросенка. У крыльца росли две высокие лиственницы, на протянутой между ними веревке сушилось белье.