— Пап, а транспаранты со стихами Маяковского так и не вернули на фасады домов, — заметил Андрей, когда они уже подъехали к вокзалу.
— А что за стихи? — удивился Макс.
— Я знаю —
город
будет,
Я знаю —
саду цвесть… —
процитировал Вселдыч. — Транспаранты давно сняли на реставрацию, да так и не возвращают. Видно, не ожидается еще никакого цветения, — вскользь заметил он.
— Жаль, нам некогда посмотреть город. Ведь дорога из аэропорта — еще не показатель, — поделился мнением Макс. — Вон проспекты, которые тянутся от вокзала, очень даже впечатляют.
— Да город красивый, конечно, и проблемы у него те же, что и у других российских городов, — согласился Вселдыч.
— Ты про дураков и дороги? — рассмеялся Андрей.
— И про это тоже, — улыбнулся и Вселдыч.
На вокзале Макс по-прежнему крутил головой. Не порадовали его и оборванные грязные дети, нищие. Местный поезд «Новокузнецк — Таштагол» тоже не вызвал особого восторга. Все было каким-то серым, темным, словно с налетом запустения, который был почти материален. Основная часть пути прошла ночью, поэтому Макс свои темные очки надел уже в Таштаголе. Здесь почти у самого вокзала были насыпаны горы железной руды.
— Богатство прямо на земле валяется, — кивнул на них Вселдыч. — Мы уже в Горной Шории, Макс. Таштагол в переводе с шорского — каменная ладонь, а видишь ты не монголов или японцев с китайцами, а шорцев — аборигенов, так сказать. Кстати, тесть мой тоже из них. У моей Нинки видел, глаза какие? Это от него — цвет и азиатский разрез, а размер — это уже в мать-славянку. Да, сейчас мы отправимся дальше, это ведь далеко не конец пути, — словно предвидя вопросы Максима, пояснил Вселдыч.
Ехали опять на таком же допотопном стареньком автобусе.
«Они их тут со всей страны собирают или свои консервируют?» — думал Макс, неотрывно глядя в окно.
Горы здесь были невысокие, обильно поросшие лесом. Но горы есть горы, поэтому они все равно возвышаются над всем и всеми и диктуют свои условия: где строить дорогу, где аэропорт, а где меж гор поместится поселок и сколько в нем будет улиц. Почти все улицы поселка, в котором находился аэропорт, были вытянуты вдоль гор, но некоторым из них места в долине не хватило, и они короткими извилистыми линиями забирались в горы.
Сам аэропорт Спасск и здание аэровокзала были небольшими, поскольку воздушный транспорт был представлен только вертолетами — средствами малой авиации. На вертолете предстояло лететь и москвичам, но вылет его по метеоусловиям все время откладывался, а в пять вечера его отменили совсем. Пришлось им сдать багаж в камеру хранения и идти искать гостиницу.
— Ну и что? Целый вечер будем в номере киснуть?! — возмутился Андрей.
— Зачем? Сейчас покушаем, и летите, голуби, летите! Сегодня же пятница, и в здешнем клубе точно будут танцы, — улыбаясь, успокоил его отец.
Его слова подтвердила и администратор гостиницы.
— Макс, пойдем на танцы! — не раздумывая предложил Андрей, радостно улыбаясь.
Максим юношеского задора и энтузиазма Андрея не разделял.
— Не думаю, что мне будет там интересно, — почти равнодушно ответил он Андрею, пожав плечами.
— Ну тогда пей с отцом пиво, отдыхай, — вздохнул Андрей.
Такие перспективы Максима тоже не устраивали.
— Нет, тогда уж из двух зол выберу меньшее и пойду с тобой на танцы. Посмотрю на здешний люд, — решил он.
В номере они приняли душ, переоделись и наскоро перекусили. Часов в шесть, выслушав напутственное слово Вселдыча, отправились искать очаг местной культуры. Нашли клуб относительно быстро. Там уже кучками толпилась молодежь, играла музыка. Был здесь даже диджей. Он был смугл, широкоскул, узкоглаз и весел. Макс и Андрей заняли два места в целом ряде соединенных между собой кресел, стоящих недалеко от него. Макс без устали продолжал все рассматривать. Он видел, что их появление в зале не осталось незамеченным. На них поглядывал и диджей. Макс смотрел на него, когда его лицо неожиданно озарилось белозубой лучезарной улыбкой, а глаза от этого стали еще уже. Максу стало интересно, что так обрадовало парня, и не долго думая он повернул голову в ту сторону, куда устремил свой взгляд белозубый диджей. В зал входили девушки…
Глава 3
Маша не любила ходить на танцы. Они ей надоели еще в школе, за те шесть лет, что она ходила в танцевальную студию. Конечно, это была не дискотека, а работа до седьмого пота, но дискотека нравилась ей еще меньше. Она не понимала, почему всех охватывает такое возбуждение, если в зале тесно и шумно из-за многолюдья, жарко и душно от разгоряченных и вспотевших тел. Сегодня она шла не на танцы, а на последнюю перед своим отъездом встречу с одноклассниками.
— Рано мы сегодня идем. Никого из наших еще не будет, — ворчала дорогой Женька.
— Фадеева, перестань ныть! Не порть настроение, оно и без тебя уже испорчено, — одернула ее Маша.
Но расстраивалась Женька напрасно.
«Ну надо же, как приятно всех видеть! А кажется, что за десять лет уже до чертиков надоели друг другу, — думала Маша, еще издалека заметив компанию своих одноклассников, собравшихся у клуба.
— Маш, а Красавчик уже за работой, — весело сообщил Витька Перепечин.
Все знали, что гордая Капитанская Дочка снисходительно принимает знаки внимания от Федьки Тенешева, прозванного Красавчиком за его голливудскую улыбку.
— Спасибо, Печа, за информацию! Что бы я без тебя делала?! — съязвила Маша.
У них в классе у всех были клички. И не только в классе. Маша знала, что ее маму за глаза все дети называют Гончаровой. Знала об этом и сама Наталья Николаевна, знала и сокрушалась:
— Вот, выучила на свою голову, теперь пожинаю плоды трудов своих тяжких.
Но дети попали в самую точку: отец Натальи Николаевны был филологом и назвал свою дочь в честь жены Пушкина.
Долго клички не было только у самой Маши. Но когда изучали «Капитанскую дочку», кличка появилась и у нее. Оказалось, что Маша — полная тезка героини Пушкина — Миронова Мария Ивановна. Когда класс это обнаружил, то долго не мог успокоиться. И с той поры у первой красавицы и первой ученицы школы появилась кличка; не очень удобная и звучная, состоящая из двух слов, но она приклеилась к Маше намертво.
Маша понимала, что превалирует в ее кличке слово «дочка», что такой способ отмщения нашли в общем-то жестокие дети за то, что ее мама работает в школе. Маша считала, что они несправедливы, что она все может и без мамы, но ни с кем не спорила и на кличку отзывалась. Наталья Николаевна, узнав о том, какое Маша получила конспиративное прозвище, рассмеялась:
— Дочь, благодаря твоему деду мы с тобой на всю жизнь с Пушкиным связаны.
Узнав, кто куда поступил, кто и что завалил, обсудив с одноклассниками планы на ближайшее будущее, Маша с Женькой пошли в клуб. Первым, кого они увидели, войдя в зал, был улыбающийся во все свои тридцать два зуба Красавчик. Он махнул им рукой:
— Привет, Капитанская Дочка!
— А мне?! — возмутилась Женька.
— И тебе, Жека, привет! — рассмеялся он.
Максим со своего места смотрел на них, но ни ярко накрашенная блондинка, ни диджей его не заинтересовали. Из всей троицы он сразу выделил высокую шатенку и смотрел только на нее. Ее блестящие темные волосы рассыпались по плечам; темные же, почти черные глаза были широко распахнуты; на полных губах играла чуть заметная улыбка. Как завороженный Макс смотрел на то, с каким изяществом она поворачивает голову, поднимает руку, показывая диджею какие-то бусы, висевшие у нее на шее.
— Кого из них он назвал какой-то дочкой? — словно издалека услышал Макс голос Андрея. — Я, пожалуй, займусь блондинкой, вторая для меня высоковата.
«О вкусах не спорят», — мысленно ответил он другу, а сам не мог оторвать взгляда от незнакомки.
Ему показалось, что эта девушка с гордой осанкой, благородной красотой, чарующей грацией заблудилась и по ошибке перепутала время и место своего появления. Он вдруг совершенно отчетливо увидел ее в длинном бальном платье с открытыми плечами в огромном танцевальном зале, где звучит музыка Штрауса, кружатся в вальсе элегантные пары, искрится в бокалах шампанское.
И тут Максим наяву услышал музыку. Это был, конечно, не Штраус, это была музыка Аркадия Укупника и чудный голос Ирины Понаровской с его своеобразной хрипотцой. Или из-за этого голоса, или из-за несовместимости гламурной певицы и этого скромного зала, но Максиму вдруг показалось, что и эти видения, мелькнувшие перед ним, и эта песня о рябиновых бусах просто не могли не случиться в его жизни, они словно спланированы кем-то, предопределены судьбой. Почти не осознавая, что он делает, он встал и направился в сторону незнакомки.
Маша почти не слушала, о чем говорят Женька и Красавчик, она уже слушала звучащую песню. Голос певицы завораживал. На шее висели те самые бусы, о которых она пела, и источали еле слышный горьковатый, травянистый аромат. Это стечение обстоятельств показалось Маше необычным, тревожным. Тревога заставила ее осмотреться. Его она заметила сразу и сразу поняла, что он идет к ней.
Их глаза встретились. Его взгляд показался Маше высокомерным, холодным, даже немного циничным. Он подошел к ней совсем близко, и Маша поняла, что во всем виноват цвет его глаз. Они были серо-стальными и от этого казались холодными. Он не сказал еще ни слова, но именно по его глазам Маша поняла, что он приглашает ее на танец. Они одновременно протянули друг другу руки. И их руки, словно по старой давней привычке, в ту же секунду, как только встретились, уже были готовы к танцу.
Маша ничего не понимала, она слышала музыку и видела его глаза. Как загипнотизированная она повторяла структурные элементы танго: делала шаги, повороты, сандвичи. Он импровизировал, обладая вполне приличными знаниями словаря движений танго, она шла за ним, за ним и за музыкой. Было в их танце что-то фантастическое. Они танцевали одни во всем зале, и к ним были прикованы взоры всех присутствующих. Но они этого не замечали. Когда смолкла музыка, руки их просто разъединились. Маша направилась к Женьке, а незнакомец пошел рядом, провожая ее. Едва дойдя с ней до ее подруги, он тут же развернулся и пошел обратно.