— Я была глупая, — сказала она наконец. — Прости меня. И постарайся быть счастливым.
И ни слова упрека. Маленький принц был очень удивлен. Он застыл смущенный и растерянный, со стеклянным колпаком в руках. Откуда эта тихая нежность?
— Да, да, я люблю тебя, — услышал он. — Моя вина, что ты этого не знал. Да это и не важно. Но ты был такой же глупый, как и я. Постарайся быть счастливым… Оставь колпак, он мне больше не нужен.
— Но ветер…
— Не так уж я простужена… Ночная свежесть пойдет мне на пользу. Ведь я — цветок».
Маша стеснялась открыто признаться в своей любви, даже о любви розы к маленькому принцу она читала с трудом, но надеялась, что Максим поймет ее. Она чувствовала на себе его проницательный взгляд и еще больше смутилась.
— Разреши, — попросил он. — Хотя эти слова я помню наизусть: «…моя роза… я за нее в ответе. А она такая слабая! И такая простодушная. У нее только и есть что четыре жалких шипа, больше ей нечем защищаться от мира…»
Их руки встретились, образуя над головой сына живую арку, пальцы переплелись, образуя самое прочное в мире соединение, освященное сном их ребенка. Маша закрыла глаза, но это не остановило поток слез, хлынувших из них.
— Еще недавно мне это было так необходимо…
— Машка, родная, не плачь. Теперь у нас все будет хорошо…
Максиму страстно хотелось собрать ее слезы губами, найти ее губы и целовать до тех пор, пока она не забудет про все на свете. Его сдерживало не только присутствие рядом спящего сына, но и боязнь все испортить своим нетерпением и спешкой.
— Вы поспите, а я займусь обедом, — прошептал он и нехотя поднялся с кровати.
Занимаясь домашними делами, он не упускал из виду Машу и сына, хваля себя за смелую планировку квартиры.
Маше казалось, что день тянется бесконечно. И обед, и ужин сопровождались плачем и капризами Моти. Немного повеселел он в ванной. Маше же казалось, что вода прохладная, потому что она измеряла ее температуру локтем, а не термометром, который в спешке забыла дома. Максим впервые купал сына, временами замирая от восторга, постоянно ловя себя на мысли, что это ему просто снится. Пожелав друг другу спокойной ночи, они разошлись по комнатам.
Максим опять не мог уснуть, мысли и эмоции переполняли его, мешали сосредоточиться, наметить хоть какой-то план действий. Он думал о том, как будет просить разрешение на усыновление Моти, мечтал о том, как сделает предложение Маше. Полусонный он не сразу понял, что слышит плач Моти. Включив верхний свет, он тревожно смотрел в сторону комнаты, откуда доносился плач. Через секунду дверь ее открылась. Маша прижимала к себе плачущего сына и была очень напугана.
— Максим, у Моти температура… У меня даже термометра здесь нет. Что делать?
— Маша, у меня есть термометр… я думаю, что есть, потому что мама собирала аптечку и периодически ее чистит, потому что я не болею.
Через минуту он уже нес Маше градусник, а еще через пять — испугался сам.
— Почти сорок, — непослушными губами прошептала Маша.
— Так, не волнуйся, мы же в Москве! Сейчас вызовем «скорую».
После его слов Маша испугалась еще больше:
— Ты думаешь? Хорошо… Только ноль три! Никаких частников! Я умоляю!
— Хорошо, хорошо, не волнуйся, я уже набираю.
Качая на руках сына, Маша не отрывала испуганного взгляда от лица Максима, пока он разговаривал с диспетчером.
— Что? Что они сказали?!
— Все, они едут, я иду встречать. Вы ждите здесь, здесь больше света, — одеваясь, предложил он.
Уже выходя, он вернулся, зачем-то пошел в ванную. Маша с недоумением наблюдала за ним.
— Вот, — он протянул ей свой махровый халат, — надень, пожалуйста.
— О Боже! — Покраснев, она поняла, что в своей почти прозрачной ночной рубашке выглядит неподобающим образом. — Спасибо… — Положив сына на кровать, она торопливо надела халат.
В лифте перед его глазами все еще стояла прекрасная до умопомрачения Маша с распущенными волосами, в прозрачной сорочке, через тонкую ткань которой просвечивало ее смуглое тело. Он мотнул головой, прогоняя видение, втайне радуясь, что в действительности это видение находится в его квартире и совсем не думает, как выглядит в данный момент, потому что есть нечто более важное, чем ее внешний вид. Вспомнив о больном сынишке, он тут же устыдился своих крамольных мыслей и сосредоточился на ожидании машины.
Подбежав к подъехавшей «скорой», засуетился, в лифте неловко протянул одной из двух приехавших на вызов женщин деньги.
— Молодой человек! Мы не частники! — довольно резко напомнила она и укоризненно посмотрела на его руку.
— Да, я помню, простите, — смутился Максим, — только для своего сына я хочу сделать все, что возможно.
— Мы и сделаем все, что возможно! — уверила его врач. — А вы почему так волнуетесь? В первый раз сынишка заболел? — неожиданно улыбнулась она.
— Да, в первый, у меня сейчас все в первый раз, — вздохнул он и, открыв дверь квартиры, пропустил медиков вперед.
— Ничего, поможем вашему сынишке! Сейчас вымоем руки и поможем.
— Да, конечно, я провожу, — волновался он, отгоняя от себя мысли о том, что эти люди сейчас могут увезти от него самое дорогое.
Застыв, он наблюдал за действиями медиков, слабо понимая, о чем они говорят и что делают.
— Скажите, это не пневмония? — Маша со страхом смотрела на фонендоскоп доктора. — Я очень боюсь, потому что в детстве сама чуть не умерла…
— Успокойтесь, пожалуйста! У вас даже не бронхит. Хрипов нет, легкие чистые, а вот горлышко у малыша красное. Кашель есть?
Выслушав Машу, врач сделала назначения и выписала рецепты.
— Сейчас мы сделаем малышу укол, а вы внимательно следите за температурой: не допускайте, чтобы она поднималась до тридцати девяти. Делайте получасовые обтирания, как можно чаще давайте малышу пить. В аптеке возьмите жаропонижающие свечи и комплексное средство для лечения ОРВИ. Когда температура спадет, можно будет делать компрессы. А сейчас, если в доме ничего нет, лучше проехать в круглосуточную аптеку. Мы можем подвезти до Ясенево, аптека там прямо у метро.
— Спасибо, я на машине, — подал голос Максим, который уже успел успокоиться.
— Хорошо. И не волнуйтесь, наблюдайтесь по месту жительства и выздоравливайте.
Проводив медиков, Максим заметил, что немного успокоилась и Маша. Она тут же деловито и сосредоточенно приступила к выполнению рекомендаций врача.
— Маш, я быстро. Это не очень далеко, да и пробок в это время суток нет.
Когда Максим вернулся, Маша сказала, что температура спала. Через четыре часа они вместе давали Моте суспензию, ставили свечу. Малыш заснул. Они, как и днем, лежали по обе стороны от него.
— Я плохая мать! Наверное, температура у Моти была уже утром, а я потащила его гулять. — Пережитые волнения Маши выливались слезами. — Наверное, и купать его нельзя было, — плакала она.
— Маша, ты замечательная мать! И купание было Моте на пользу, поскольку температура воды была ниже температуры тела. Это было почти как обтирание, — успокаивал ее Максим, стараясь приводить более веские доводы. — Все дети болеют, тут еще и наследственность… Кстати, я в детстве почти не болел, как и потом, собственно.
— А я болела… Господи, хоть бы он пошел в тебя! — все еще плакала она.
Он улыбнулся ее словам. Ему хотелось взять ее на руки и качать, как она недавно качала Мотю. Протянув руку над головой сына, он только гладил ее по голове, перебирал пальцами ее шелковистые волосы, досадуя на себя за то, что не умеет, не может ей ничем помочь.
Ночью она почти не спала, тревожно прислушивалась к дыханию сына, поила его, меняла памперсы. Под утро, дав Моте лекарство, неожиданно заснула. Разбудил ее почти барабанный бой. Ничего не понимая, она резко села на кровати. Барабан бил в стороне кухни. Прогоняя остатки сна, Маша постаралась разобраться в ситуации. Благодаря планировке квартиры Маше даже со своего места было отлично видно все, что происходит на кухне.
Мотя сидел в компьютерном кресле. Максим сидел на корточках напротив, обеими руками держась за подлокотники. На его голове никелированными боками сверкала большая кастрюля. В руке Моти была огромная пластмассовая черная ложка. Именно ею он стучал по кастрюле, надетой на голову Максима.
Через минуту Маша уже стояла рядом с Мотей.
— Мотя, папе же больно, не стучи!
— Па? — спросил малыш. — Па? — повторил он еще раз, будто чего-то не понимая.
— Да, у папы заболят ушки. Давай снимем с него кастрюлю, и ты будешь барабанить дальше.
— Не надо снимать с папы кастрюлю, — неожиданно заговорил Максим, — у папы будет очень глупый вид, потому что он поглупел от счастья: его впервые назвали этим самым папой.
— Ничего, мы переживем твой счастливый глупый вид, зато сохраним твою голову.
— А сохранять-то и нечего! — радостно заявил Максим, снимая с головы кастрюлю.
— Почему? — улыбнулась Маша.
— А потому, что голову я потерял два года назад!
— Но почему ты сообщаешь об этом так весело?
— А потому, что я, потеряв голову, нашел сначала тебя, а потом и Мотю! Маша, можно я усыновлю его? — неожиданно спросил он.
— Ну… конечно, а как же по-другому? Не понимаю…
— Маш, выйди, пожалуйста, за меня замуж! — Он умоляюще, полными любви и нежности глазами смотрел на Машу. — Я очень этого хочу. Я не представляю своей жизни без вас!
Маша растерянно смотрела на него, пытаясь собраться с мыслями.
— Вы уже позавтракали? — тихо спросила она, увидев остатки каши на тарелке.
Маша была не только растеряна, но и напугана той скоростью, с которой начинала меняться ее жизнь. Ее мысли путались, не подчинялись логике: «Вчера он говорил о любви… Его признание было необычным, как и сегодняшнее предложение, словно он не словом, а делом хочет доказать свою любовь. И если я поверю ему, он убедится и в моей любви… Все в нашей жизни необычно, начиная с первой встречи…»
— Да, Мотя хорошо поел, — услышала она.
— Ты хочешь, чтобы у нас была семья? — пытаясь рассуждать логично, спросила она.