выхода не видела.
Весной, когда мартовский рыхлый снег посерел и заметно просел вдоль дорог, а на проталинах в саду стала деловито прогуливаться большая черно-серая ворона, Ася родила мальчика.
Она почувствовала недомогание еще днем, во время дежурства, но не придала этому значения. Вечером, зайдя переодеться в холодную, Ася внезапно почувствовала резкую боль и поняла, что не сможет сделать ни шагу.
Не дождавшись девушки к чаю, барыня послала на ее поиски ключницу та и нашла на полу в холодной скрюченную от боли Асю. Поднялся переполох, послали за доктором. Слава Богу, Грачев оказался на операции, и на зов ключницы явилась Елена Павловна.
Женщина вошла, глянула на распластавшуюся свою помощницу, увидела явно обозначенный сквозь складки одежды живот и бесстрастно заявила:
— Да она у нас сейчас родит.
Елена Павловна отодвинула ошарашенных барыню и ключницу, подхватила роженицу и, на ходу отдавая распоряжения, повела ее в комнату. Сонную Марусю отправили за полотенцами, ключница побежала за водой. А барыня велела принести свое кресло в комнату роженицы и вознамерилась присутствовать на родах лично, дабы руководить своей бестолковой и нерасторопной прислугой. Судя по всему, Софью Аркадьевну не слишком поразил тот факт, что Августина оказалась на сносях, — пожилая женщина много чего повидала на своем веку. Но вот когда Елена Павловна стащила с Аси больничное платье и сняла медальон, который машинально передала Софье Аркадьевне, та вдруг затихла в своем кресле, склонилась над вещицей, и, когда подняла голову, лицо ее преобразилось — на нем читалось потрясение, которое она никому из присутствующих не объяснила.
Ася об этом не знала. Эти важные минуты своей жизни она переживала обособленно — не видя и не слыша ничего вокруг. Боль и короткие передышки, в которые она словно проваливалась в небытие. Снова боль, и она, стиснув зубы, пытается выполнить указания Елены Павловны. Кто заходил, выходил, кто был в комнате — ничего этого она не замечала. И когда под утро наконец Ася услышала настырный, словно обиженный крик младенца, она закрыла глаза и отвернулась к стене, совершенно обессиленная.
В это утро она не обнаружила пропажу медальона. Ей принесли завтрак, и она с аппетитом съела большой кусок теплого пшеничного хлеба с маслом и яйцо всмятку, выпила чаю с молоком. Вошла сияющая Маруся, держа, как куклу, тугой сверток с младенцем.
— Мальчик, — сказала она, словно хвастаясь.
Следом вошла ключница, как и внучка, сияя сдержанной радостью.
— Кормить пора. Молоко-то прибыло?
Ася неумело приложила ребенка к груди. Он потешно сосредоточился, напряг лобик и стал жадно тыкаться в поисках еды. Ася помогла, он больно уцепил сосок и жадно зачмокал. У мальчика были темные волосики, спускающиеся на лоб славным завитком, и серо-коричневые, как земля, глаза, которые он жмурил от удовольствия, чмокая.
— Ну, позовешь, коли что понадобится, — сказала Саввишна, не дождавшись от Аси ни слова. Маруся тоже ушла.
Ася любовалась сыном и находила, что он необыкновенно красив, когда в комнату вошла Софья Аркадьевна и, усевшись в свое кресло, как Асе показалось, стала ждать объяснений.
— Вы на меня сердитесь? — спросила Ася.
Софья Аркадьевна словно не расслышала вопроса. Она раскрыла на своей дрожащей руке какую-то вещицу и, протянув ее Асе, строго поинтересовалась:
— Откуда это у вас?
— Мне подарил отец. Я думаю, что это портрет моей матери.
Старушка помолчала, строго поджав губы.
— Теперь, Тина, вы расскажете мне о себе все, что вы помните. Это очень важно.
Ася рассказала о своем детстве, об отце, о рождественской открытке для Нинель. И пока она говорила, Софья Аркадьевна смотрела на нее и не перебивала. Смотрела она так, будто слушала глазами, — все Асино повествование отражалось на ее морщинистом породистом лице, а глаза словно искали чего-то еще, того, что за словами Аси видела эта старая женщина.
Когда Ася замолчала, Софья Аркадьевна некоторое время безмолвствовала, губы ее, сжатые в неровную линию, вздрагивали. Затем барыня поднялась и сказала:
— Я распоряжусь, чтобы для тебя и ребенка приготовили другую комнату.
Войдя в ту комнату, Ася сразу увидела портрет на стене. Это был портрет, в точности повторяющий медальон. Вернее, медальон был миниатюрной копией портрета. Теперь Ася точно знала — это ее мать. С замирающим сердцем она ходила по комнате, хранящей вещи ее матери. Вероятно, здесь все оставили так, как было при ней. На комоде стояли часы в тяжелой серебряной оправе и несколько фарфоровых статуэток — фигурки пастушек и пастушков. У окна было небольшое бюро с чернильницей. Ася живо представила, как, сидя за бюро, мать писала открытку той самой Нинель. Как же Асе остро захотелось узнать все о матери! Что она читала по вечерам, какие носила платья, о чем разговаривала с подругой, где любила гулять…
Но Маруся несла ей сына. Подошло время кормления.
Несколько дней после родов хозяйка имения не заходила к Асе. Та уже решила, что рождение ребенка — незаконнорожденного — положило пропасть между ней и строгой Софьей Аркадьевной. Но однажды, зайдя в комнату к ключнице, которая готовила ванну для малыша, увидела Софью Аркадьевну, склонившуюся над правнуком. Старушка внимательно наблюдала за барахтаньем освобожденного от пеленок младенца и покачивала головой. Увидев Асю, она выпрямилась и спросила:
— Как ты решила назвать сына?
— Юлианом.
— Это совершенно в духе твоей матери. Только она могла дать ребенку такое замысловатое имя — Августина. Вероятно, в знак того, что роман с твоим отцом у них развернулся как раз в августе, когда я выехала на воды…
— Расскажите мне о ней, Софья Аркадьевна!
— Я думаю, у нас впереди достаточно времени для этого, дитя мое… Теперь тебе нужно выкупать этого баловня.
Каждое утро Ася приходила в палату к Вознесенскому, чтобы принести ему горячий чай со сливками, свежий омлет и хлеб с маслом. Алексей шел на поправку.
Однажды, когда возвращалась из сортировочной, Ася застала его на крыльце — он курил.
— Вы курите! — Она покачала головой. — Разве можно?
— Это пустяки. Я здоров, и меня скоро отправят назад. Я хотел с вами поговорить, Ася.
— Как назад? Вам нельзя назад, — растерялась она. Таким нелепым и противоестественным представилось ей то, что человека, только что с трудом отвоеванного у смерти, вдруг вернут назад, в ее костлявые хищные лапы.
— В госпитале нет мест, и никто не станет держать здесь практически здорового человека. А на фронте не хватает людей.
— Бабушка… Я хотела сказать, хозяйка этого дома предлагала приготовить для вас комнату наверху. Я поговорю с доктором. Вам нельзя сейчас выписываться, Вознесенский. А если вы будете курить, то еще очень долго не выздоровеете.
— Так вы поговорите со мной?
— После того, как поговорю с доктором.
К вечеру Вознесенский перебрался в кабинет наверху. Там стоял огромный кожаный диван, огромный же письменный стол и во всю стену книжный шкаф, где под стеклом покоились Дарвин, Бокль, «Жизнь животных» Брема, полное собрание сочинений Белинского и целые полки «Современника» и «Отечественных записок». На стене над диваном было развешано оружие: морской палаш, кавалеристские сабли и несколько шпаг в кожаных потрескавшихся ножнах, эпохи Екатерины и Александра I.
— Былое вооружение наших воинственных предков, — усмехнулся Алексей и остался доволен. В его взгляде, потухшем было, появилось прежнее озорное и задиристое выражение, которое сразу покорило хозяйку дома.
— У Алексея глаза настоящего гусара, — поделилась она с Асей. — В наше время такие молодые люди имели невероятный успех у девиц.
Софья Аркадьевна немедленно взялась опекать гостя и вскоре знала о нем, его семье и его учебе в военном училище гораздо больше Аси. Та заподозрила, что даже свои детские неловкие ухаживания за подружкой сестры Вознесенский не утаил от любопытной старушки. Всякий раз, возвращаясь с дежурства, она заставала эту парочку весело воркующей у самовара.
И всякий раз, едва Ася, переодевшись, выходила в гостиную, Софья Аркадьевна ссылалась на усталость и начинала собираться:
— Тина, займи гостя, я, детка, право, устала что-то сегодня. Молодой человек умудрился расположить меня к себе за столь короткое время, и у меня открылся приступ болтливости. Я совершенно утомила молодого человека своими разговорами.
— Как можно, Софья Аркадьевна! Мне очень приятно было беседовать с вами! — неизменно уверял Вознесенский, но старушка поднималась с извинениями:
— Что-то устала я сегодня, Тиночка. Пойду лягу. Вы уж тут без меня…
— Спокойной ночи, бабушка.
Между тем Ася валилась с ног, и ей было не до разговоров с Алексеем. И еще, если он начнет задавать вопросы…
Но все же она садилась к самовару, и некоторое время спустя усталость понемногу уходила, уступая место давно забытому умиротворению и легкой грусти. Иногда они разговаривали подолгу, покуда Маруся не выглядывала из комнаты, возвещая время кормления.
В самый первый вечер переселения Вознесенского наверх между ними произошел совсем короткий разговор, который впоследствии оба вспоминали как очень важный.
— Ваша родственница — просто фея из сказки. Я не знал, что у вас есть бабушка.
— Я тоже до некоторого времени не знала, что у меня есть бабушка. Мы подружились. Я хотела вас спросить, Вознесенский… Как получилось, что вы оказались… в таком состоянии? Что с вами произошло?
— Я был в плену. Бежал. Долго пробирался к своим, пришлось несколько суток пролежать в снегу… В общем, история банальная и довольно неприятная.
— В плену… Домашние знают?
— Нет, думаю, считают без вести пропавшим. Но я написал им отсюда.
— Слава Богу, вы живы.
— Это благодаря вам, Ася.
— Глупости. Я ни при чем. Вам просто повезло.
— Я открыл глаза, увидел вас и понял, что…
— Извините, Алексей, мне нужно идти.
Она почувствовала, как приливает молоко. Ася торопливо поднялась. В это самое время из дальней комнаты выглянула нянька.