тора, поднялась и обернулась к нему с приветливой полуулыбкой.
— Августина Тихоновна, не хотите ли пройтись немного?
Почему бы не пройтись? Ночь такая теплая, вот только разве что комары…
Она взяла его под руку, и вдвоем они неторопливо двинулись вдоль реки, в клубы тумана, в заросли высокого разлапистого папоротника. Некоторое время оба молчали.
Где-то в зарослях пробурчал козодой. Потом вдруг бесшумно подлетела и заверещала сова, совсем рядом. Августина вздрогнула, а директор остановился и отвернулся к реке. Потянулся за папиросами, но передумал, неестественно взмахнул рукой.
— Я, Августина Тихоновна, очень неловко себя чувствую, — начал он, но, вздохнув, продолжил напористо и даже немного сердито: — Но все же скажу, раз решился. Вы мне нравитесь, Августина Тихоновна. Конечно, вы — дама, а я… мужлан неотесанный, но…
— Ну зачем вы так? — испугалась она.
— Да, да, не спорьте. И все же люди, бывает, разные могут… способны, знаете, дополнить друг друга. Хоть и разные совсем, а вместе, глядишь, — одно. Я закурю, можно?
Августина не успела ответить, он снова взмахнул рукой, вспомнил:
— Не буду. Вам же дым нельзя. Да и не хочу я, так, знаете, нервничаю.
— Да не надо нервничать, — попросила она,
Он волновался, и это не было неприятно ей. Она вдруг поняла, что устала быть одна. И что, возможно, она не такая уж и старая, если все еще нравится мужчинам?
Они отошли от всех довольно далеко. За рекой чуть порозовело небо, восход становился все очевиднее. Туман, поднимаясь от реки, казалось, решил спрятать все вокруг в свои сети.
— Я прошу вас, Августина Тихоновна, соединить, так сказать, наши судьбы…
— Вы что же, Павел Юрьевич, делаете мне предложение?
— Ну, я… Да, делаю.
Сказав, директор шумно выдохнул и отвернулся. И сразу увидел огонь. Сквозь туман он едва пробивался, но все же сомнений не оставалось — что-то горит в стороне замка.
— Мать-перемать! — тихо выругался директор, широкими шагами двинулся назад, бросив Августине: — Пожар у нас, кажется.
Остальные тоже заметили неладное со стороны замка и с криками бежали навстречу.
— Замок горит, Павел Юрьевич!
— Владик, — выдохнула Августина и бросилась вперед других напрямик к замку.
Когда подбежала ближе, увидела — дым вырывается из нижних окон, поднимается вверх, закрывает собой окна второго этажа, ползет к верхнему.
Из окошек подвала рвется огонь. Трещат стекла, сверху бросают вещи.
Сторож Михеич выводил сонных перепуганных детей черным ходом. По пожарной лестнице тоже спускались люди. Кто-то выкидывал из распахнутого окна второго этажа одеяла, подушки, одежду.
Августина, задыхаясь от быстрой ходьбы, подлетела к замку и первым делом разыскала своих воспитанников. Они, завернутые в одеяла, стояли кучкой у конюшни вместе с воспитательницей Зиночкой.
— Зина, а где Владик?
— А разве он не с вами? — удивилась та. — Я его не видела. Августина нашла среди детей самого смышленого.
— Костя, ты видел Владика?
— Его с нами не было.
— Всех детей из замка вывели! — Зиночка старалась перекричать шум пожара. — Он где-то здесь, может, в конюшне?
В конюшне беспокойно ржали лошади. Из коровника выводили коров и телят и гнали в луга, подальше от пожара. Ни в коровнике, ни в конюшне сына она не нашла.
Побежала к дверям замка, но Михеич преградил ей путь:
— Куда?! Лестница горит, не пущу!
— У меня сын там!
— Кого?! — сердито оттолкнул ее старик. — Нету тама никого!
Она вспомнила про лестницу черного хода, что вела в башню, метнулась туда и сквозь дым услышала:
— Куда?! Назад!
Ее догнал Оришко, грубо оттолкнул от входа, рявкнул:
— Назад, к детям!
— Там Владик, — тихо сказала она и отодвинула его руку.
— Назад! — повторил он и уже с лестницы добавил: — Я сам! Но она опередила его, взлетела по лестнице наверх, пока он, прихрамывая, с трудом поднимался.
Дым заполнил собой все пространство, из-за него было не видно ни зги. Глаза нестерпимо резало, а дышать становилось все труднее. Августина закрыла нос и рот полой жакета, но это мало помогло. Преодолев первый пролет лестницы, она мучительно закашлялась, пытаясь сквозь кашель выкрикнуть имя сына.
Чертыхаясь и матерясь, ее догнал директор, толкнул к выходу, что-то сказал, но она не расслышала.
— Владислав! — громко и повелительно прокричал он, но вместо ответа они услышали, как где-то с треском отвалилась оконная рама и со звоном разбилось стекло.
Оришко схватил Августину за руку и потащил за собой. Он широко шагал, западая на протез, и распахивал все двери.
— Владислав! — кричал в проем каждой, но ответом был лишь жуткий шум пожара.
В холле второго этажа, куда они приближались и где Владик должен был ночевать, явно кто-то был — слышалась возня и глухое бормотание.
Августина прибавила шагу, опередила директора, первая достигла холла и увидела стоящую на табуретке завхозиху Петровну — та снимала со стен портреты вождей. Августина бросилась к дивану, заглянула во все углы.
— Брось, Петровна! — заорал директор. — Быстро уходи!
Огонь с лестницы уже подбирался к холлу, сквозь дым невозможно было разобрать, что творится в правом крыле. Да и огонь перекрывал туда дорогу. Правое крыло было прочно отрезано от них пожаром.
— Зинаида Петровна, вы моего сына здесь не видели? Он ночевал на этом диване…
Завхозиха с немым остервенением сдирала со стены портрет Луначарского.
— Никого не видала! Дети в чем были повыскакивали. Добра-то, добра пропало! До добра-то казенного никому дела нету…
— Быстро вниз! — заорал директор и подтолкнул Петровну к выходу. Затем он оборотился на Августину и железным тоном приказал: — Ты тоже — вниз! Ты за детей головой отвечаешь, поняла?
Но Августина в эту минуту была не способна воспринимать приказы. Она кинулась назад, к пожарной лестнице, чтобы попасть в башню. Петровна обхватила портреты и, причитая, потащилась к выходу. Директор, чертыхаясь, двинулся за Августиной.
Двери помещений третьего этажа все были, настежь. В библиотеке орудовал Слава — в распахнутое окно выбрасывал книги.
Дымом заполнены все щели. Она кричит, но на ее крик никто не отзывается.
Она почувствовала знакомый приступ удушья и прижалась к стене. Пытаясь вдохнуть, она широко открывала рот, но только приступы кашля сотрясали ее измученное тело.
— Господи ты Боже мой! — Директор подхватил ее на руки. — Слава! Да брось ты свою макулатуру! Тут человеку плохо!
Сквозь дым и треск Слава и Капитан Флинт тащили ее черным ходом вниз, туда, где толпились дети, вмиг снова ставшие бездомными.
После неудачного посещения канцелярии Владик наверх не вернулся. Забыв обо всем, он пулей пролетел к входной двери, которая по случаю выпускного торжества осталась незапертой. Его не испугала ночь, он стремглав несся по тропинке к своему убежищу. Но, взлетев на крыльцо флигеля, мальчик вспомнил, что матери дома нет. Тогда, не долго думая, он пробежал к сараю, где всегда держался живой теплый дух и бывало особенно хорошо и уютно. Нашел шерстяной бок козы Муськи и улегся рядом с ней на теплое сено. Муська не удивилась ночному вторжению. Она ровно сопела, изредка вздрагивая. Владик пригрелся у ее теплого бока и вскоре крепко заснул.
Детство тем и хорошо, что способно собою закрывать, как дырки, многие неприятные впечатления. Сон совершенно увел Владика из ночного приключения, тщательно перемешал явь и сновидение, успокоил и запутал так, что, проснувшись утром от настойчивого блеяния Муськи, он не помнил ровным счетом ничего из событий прошедшей ночи. Он не понимал, как оказался в сарае, не понимал, почему плачет мать и отчего так сердит взгляд Капитана Флинта, отчего охает и причитает повариха, и откуда они все разом свалились на его голову. Смущенного и удивленного не меньше других, мать как маленького вынесла его на руках из сарая.
Еще больше он удивился, увидев в парке настоящую пожарную машину и пожарных в касках! А на что похож был замок! Вчера еще совершенно целехонький, теперь он был неузнаваем! Подкопченный со всех сторон, без окон, в потоках стекающей пены! О, какая досада! Оказывается, он безнадежно проспал все самое интересное, тогда как другие мальчики видели весь пожар от начала до конца и даже помогали тушить его!
Владик был обескуражен, подавлен, он был огорчен до слез. Нужно ли говорить, что после пережитого разочарования он не мог общаться с ребятами; так героически тушившими пожар, и избегал попадаться на глаза Варе? Ведь во сне он пытался ей помочь и видел себя героем, а наяву проспал все на свете, да еще где? В сарае, под боком у козы… Какой стыд!
Насупленный, он покрутился возле пожарной машины, а после ушел к флигелю, где в одиночестве провел остаток дня.
В этот день детдомовцев кормили во дворе. Еду привезли из колхозной столовой. Решался вопрос ночлега и всего дальнейшего существования «Красных зорь». Замок изнутри весь выгорел, имущество сгорело полностью. Говорить о восстановлении детского дома было самонадеянно, и Капитан Флинт угрюмо молчал, изредка лишь отдавая необходимые распоряжения.
Под ночлег приспособили пустующую церковь, служившую колхозу зернохранилищем. Урожай пока что не собирали, и это оказалось кстати. Набросали свежей соломы, улеглись. Все устали за длинный суматошный день, и потому быстро угомонились. Варя оказалась в углублении, сбоку от купола. Она видела яркую луну в узком проеме верхнего окна и не могла заснуть. Луна смотрела прямо на нее, и казалось, заглядывала прямо в ее душу, знала все сокровенные мысли, и от этого становилось неуютно и тоскливо.
«Что? — как бы вопрошал сизо-желтый глаз ночи. — Сгорели документы, а тебе и на руку? А еще комсомолка! Личное для тебя важнее общественного? Материальный ущерб «Красных зорь» не огорчает, потому что лично тебе ничего в этом доме не жаль. А все потому, что твое свидетельство и паспорт остались целехоньки в кармане Августины. К тому же две грамоты. А ты и рада. Несознательная ты, Варвара!»