Ряд случайных чисел [СИ] — страница 3 из 6

Рука Короны

Квали дэ Стэн, 101 год, эльф. 8356 год

Квали готов был подскакивать и чирикать, как воробей. Его взяли, взяли, взяли! В Руку, в Руку, в Руку! Ну, Мизинцем, ну, и что? Он и Мизинцем согласен, лишь бы в Руке! А то придумали — Университет! Что он там забыл, в этом Универе? Он всегда хотел, как отец. Правда, отец был в Детях Жнеца, но Рука круче! Дети, в основном, спасатели, а Рука — ого! Это сила! Да еще какая у него Рука! Сегодня была первая тренировка — двое надвое. Он с Указательным, Громом, против Большого, Лаймона, и Среднего, Дона. Лаймон, конечно, полукровка. У эльфов не бывает синих глаз, только зеленые разных оттенков. Но хотелось бы посмотреть на чистокровного, который этого полукровку хотя бы подвинуть сумеет! Круто, круто! Да они все ему страшно понравились! Гром, такой массивный, тяжелый, даже с виду надежный, как скала. И такой же спокойный. И даже не понятно, как ему удается так стремительно, просто неуловимо, двигаться. Удивительно! А Лайм — сразу понятно — очень добрый и заботливый. А Дон — о! — это вообще нечто совершенно невероятное! Такой весь доброжелательный. Он, наверно, и убивает доброжелательно. Этак швырк и — «Ах, простите, это не вы руку потеряли? Ну, что вы, не стоит благодарности! А вот еще по шейке — вы позволите? Уверяю вас, сразу станет легче! На целую голову!» Интересно, он, Квали так когда-нибудь сможет? Что его подготовка — это тьфу — он сегодня уже понял. Дон выдал ему второй меч, показал пару приемов и загонял до изумления — но до чего здорово! Как он двигается! Как… как вода! Перетекает! Оп-па — и собрался в другом месте! Надо научиться так же двигаться, обязательно! Санни, серый маг, тоже, вроде, неплохой мужик. Но он по другой части, Квали в магии ни бум-бум.

Неделю назад дал присягу. Такая чушь — еле выучил! А какой дома был скандал! Отец орал, мать ревела! Еле отбился! А фигли! Он уже год, как совершеннолетний! Пусть старшего братца пасут — это он наследник. А Квали всегда хотел в Руку, еще со школы. И правильно хотел. Недаром он в Резерве всего неделю пробыл! Другие по месяцу без работы сидят — а его сразу взяли! Ну, да, Мизинцем — зато мама успокоилась. Мизинцы редко участвуют в боях и, соответственно, редко гибнут — только это соображение ее и утешило.

Бран Лаймон дэ Вэйт был стар. Когда-то в далекой молодости он женился, у них было трое детей. К своим семистам годам он уже потерял счет своим пра-пра— (дроу знает, сколько пра) внукам. Жениться снова не пытался — как полукровке, ему были разрешены полные браки (с потомством) только с людьми, а это было слишком больно. Он до сих пор помнил свою жену, их домик, помнил, как росли дети. И как он хоронил их всех по очереди. Нет, никто не погиб раньше срока, все они благополучно дожили до глубокой старости — но от этого было не легче. И даже как-то обидно. Старость, конечно, не радость, но это и чисто человеческое право. А ему в этом праве было отказано. «Дедушку Лайма» — на вид мужика лет тридцати — до сих пор помнили, присылали ему пачки поздравлений на праздники. Он периодически помогал кому-нибудь из потомков деньгами — на свадьбы, на родины — но увидеться не пытался ни с кем, даже избегал, вежливо, но неуклонно отказываясь от любых приглашений. Он боялся. Он совершенно откровенно боялся и отдавал себе в этом отчет — нельзя прожить семьсот лет и не научиться разбираться в самом себе. Боялся привязаться душой к кому-нибудь чересчур смертному — и опять пережить боль расставания. Может быть, потом, когда ему самому останется немного, лет через двести — полукровки редко доживают до тысячи. Но последние девяносто три года он был счастлив. Именно тогда они взяли в свою Руку нового Среднего. Прежний, Арон дэ Тенн, ушел к Детям Жнеца. Он лет десять уже собирался, говорил, что устал — и, наконец, ушел. Нового Среднего звали Донни.

Он так и не сообразил, как же это он умудрился — Донни повода, вроде, не давал, вел себя совершенно нормально, спокойный такой мужик, но и не зануда, отличный мечник. И к девочкам в тот бордельчик именно Дон их всей Рукой и повел, когда проставлялся с первой зарплаты, сказал — проверено!

— Что — вот прямо всех и проверил? — восхитился тогда Гром.

— А то! — подмигнул Дон. Какие ресницы, еще тогда подумал Лайм, как крылья черных бабочек! А через месяц понял, что влюбился — и чуть не повесился, когда понял. Караул! Позорище-то какое! Как же так? Никогда никакой склонности не испытывал, и тут — на-ка тебе! В мужика, в вампира, в подчиненного… И не уберешь его — на каком, собственно, основании? Боец отличный, в предыдущей Руке семнадцать лет прослужил, в резерв попал, потому что от Руки двое осталось — он сам и Мизинец. Мизинец в бою не участвовал, а Дон в ящик загремел с пробитой головой. Лайм смотрел тот отчет, да его многие смотрели, заварушка громкая была и поучительная, на предмет — как не надо действовать. Две Руки там полегло почти вчистую. Так что убирать его просто не за что. Самому уйти? Обидно, блин! И куда? Только к Детям или в отставку. Просто уйти в резерв нельзя, не может Большой сказать: «Фу, противные, вы мне не нравитесь!» Основание нужно. А какое у него основание? Бред!

Попросил Безымянного посмотреть, не навешено ли на него что-нибудь? А то, вот, нервничает он почему-то всю неделю. Серый быстро просканировал, сказал — чисто. Выдал мерзкую настойку. Еще неделю Лайм бегал от своего Среднего, краснел, как девочка, встречаясь взглядом, и предавался тяжким раздумьям, удрав от всех подальше. Еще счастье, что волосы от отца достались, человеческие. Были бы эльфийские — уже во всю голову радуга была бы! Что же делать-то? Эту мерзость из бутылочки он уже неделю сосет, а толку? Ну, да, настоящую причину своей нервозности он серому так и не сказал — постеснялся.

Лайм сидел в пустой библиотеке Казармы и прилежно делал вид, что читает. И было ему нехорошо. Блин! Он Большой! Это он должен налаживать взаимоотношения в Руке — ага! Уж он наладит — только дай! Извращенец! Ну, за что ж ему такое на старости лет? Уже врать начал — Безымянному-то не сказал, из-за чего нервишки разыгрались? Что дальше? Так, глядишь, и до подлянки доберемся! Ох! Что же делать-то? Ведь, судя по всему, Дон нормальный мужик, если догадается — скорей всего, морду набьет, это как минимум. И будет прав. А о максимуме даже думать не хочется. А потом — дело о нарушении субординации, на котором Лайма наизнанку вывернут. Тьфу! Как ни поверни — караул, да и только.

— Ну, как — вкусно? — Лайм даже подскочил. Объект его размышлений брякнулся на стул в опасной близости, подвернув под себя ногу, почти улегся боком на стол, подпер рукой голову.

— Что — вкусно? — Лайм постарался скрыть смятение, но чувствовал, как предательски горят уши.

— Да ты себя уже неделю поедом ешь — мне интересно стало! Может, вкусно немыслимо! Дай кусочек-то — попробовать! Ой, слу-ушай! А книжки вверх ногами читать — долго учиться надо? Класс! Меня научишь? — Дон весело ерничал, блестя глазами, Лайм молчал, не зная, что сказать. С ушей, наверно, потом кожа облезет. Интересно, они просто красные — или светятся? А дым есть?

— Ты мне можешь сказать, что тебя больше всего напрягает: то, что я мужик, то, что подчиненный, или у тебя есть кто-нибудь? — вполне серьезно, даже участливо спросило это чудовище.

Лайм даже подпрыгнул, и резко, с размаху закрыв злополучной книжкой горящее лицо, замотал головой.

— До-он! Не добивай! — взмолился он, тем не менее, чувствуя при этом странное облегчение. Все. Все вскрылось, как нарыв, от него теперь практически ничего не зависит.

— Только честно. И морду бить не буду. И не телепат — фыркнул Дон в лицо вскинувшемуся Лайму. — Я мимо шел, дверь приоткрыта, а ты говорил сам с собой — и довольно громко. Я уже и ушел было, но понял, что ты это — про меня. Колись!

Лайм обреченно вздохнул. Ну, хоть разговаривает, а не морду бьет, и на том спасибо. Дипломат, блин! Лайм бы точно набил и из Руки своей вышиб. Нафиг надо! А теперь сам такой! Ох!

— Никого у меня нет, только Рука, — опять вздохнул он. — А теперь вот ты на мою голову! Напрягает… Да я в панике просто! В жизни на мужиков не западал! — он в отчаянии помотал головой.

— Н-ну-у… если тебя беспокоит только этот аспект… — задумчиво протянул Дон. Лайм недоуменно посмотрел на него и успел застать момент трансформации. Как будто в видеошаре смазалось изображение, черты поплыли, исказились… застыли.

— Так лучше? — глубоким контральто спросила пышноволосая блондинка, поправляя выбившуюся прядь. Лицо практически не изменилось, прибавились только ямочки на щеках, а вместо черных кудрей появилась копна белых прямых волос. Лайм подобрал со стола челюсть и постарался засунуть на место вытаращенные глаза. — Ле Скайн, — утешила его девушка.

— До… Донни? — челюсть упорно отваливалась.

— Ты знаешь… — очень всерьез отнеслась блондинка к его вопросу. — Наверно, все-таки, Донна, тебе не кажется?

— М-м-м… — кивнул Лайм.

— Я сняла камень с твоей души? — ресницы остались черными, и брови тоже. Лайм опять утвердительно промычал. — Ну, вот и хорошо. А за цвет и форму своего лица не беспокойся — я тебе их корректировать не буду, — она улыбнулась, отвела ему со лба волосы. — То, что я вижу, меня вполне устраивает!

Что было дальше, Лайм потом вспоминал отрывками — хорошо запомнилось только чувство огромного облегчения и шальная щенячья радость. Сначала они целовались на столе в библиотеке, это точно. А как они попали в гостиницу? Но там тоже было хорошо, даже лучше… А вот проснулся он рядом с Донни!!!

— Донни!!! Сволочь!!! Ты нарочно? У меня ж инфаркт будет! — Лайм вылетел из постели, как ошпаренный.

— А? А-а! Извини, это, видимо, во сне автоматом. Да и фиг с ним, иди сюда! — Дон лениво потянулся и похлопал по постели рядом с собой.

— Донни!!!

— Слушай, я ж тебе с летучей мышью не предлагаю? А она тоже может… много чего… а хочет еще больше… Это все равно я — какая тебе разница? Так даже удобнее — вот, я тебе сейчас покажу…

Они с топотом побегали по номеру, роняя мебель. «Извращенец!», взвизгивал действительно шокированный Лайм. «А то!» ржал и откровенно развлекался Донни. Потом он подсечкой свалил Лайма на кровать и, хохоча, упал рядом.

— Ну, ты и скотина! — еле выдохнул Лайм, запыхавшийся не столько от беготни, сколько от нервного потрясения. Он пытался понять, как же так получилось: он переспал — с кем? С Доном? С Донной?

— Да брось ты! — Донни сел, потянулся, закинув руки за голову. — Я раньше точно так же на это смотрел — мужчина, женщина… Вот, объясни мне, почему с восхищением говорят: «Какая мужественная женщина!»? А «женственный мужчина» — с презрением? Почему первое хорошо, а второе плохо? Не знаешь? И я не знаю, и никто. Просто — так принято, а на самом деле фигня все это. Главное, чтобы всем было приятно, а кто эти все — дело вкуса, а не морали. Любая тушка аморальна априори, — он повернулся к Лайму. — Не доходит? — он перетек на кровать, сложив ноги кренделем. — Личность — изначально — беспола, понимаешь? Абсолютно! Это пол тушки принудительно заставляет личность вести себя определенным образом. При-нуж-да-ет! А принуждение в постели, так же, как и насилие, безусловно аморальны — будешь спорить? По законам ле Скайн, некоторые виды принуждения уголовно наказуемы. Полное стирание — это тебе о чем-нибудь говорит? Так что, все мы сами себе преступники! — тело поплыло. На краю постели сидела Донна и смотрела на полуэльфа со спокойной улыбкой. — С другой стороны, конечно, к кому попало не сунешься, надо учитывать все эти «так при-инято», табу-у, внутренние запре-еты, — она скорчила гримаску, сморщив веснушчатый нос. — Но, я надеюсь, не тебе, и не со мной. Важна личность, Лайм. Личность — это я. А как меня звать, Дон или Донна — дело десятое. Вопрос — а к чему у тебя, собственно, прикол? К личности или к конкретной тушке? Подумай. — Уже серьезно закончила она.

Лайм слушал с изумлением, он никогда не задумывался о таких вещах — да и незачем было, вообще-то! Он смотрел на женщину, сидящую рядом, и очень четко, в отличие от вчерашнего вечера, осознавал: это его Средний, Донни, классный мечник и отличный мужик. Но… Он почти физически чувствовал, как в душе что-то рвется, лопается, как корка, как короста на рубце, и отваливается кусками, обнажая — что?

— Я подумаю, — сказал он и, дернув ее за руку, подмял под себя. — До завтра. Или до сегодня… до вечера…

Когда они вернулись в казарму, их ждал запрос на банду. Выдвинулись немедленно. Серый определил девять человек, на четверых, стоявших группой, сразу накинул «сеть». Троих, не пожелавших стать трупами, они счастливо повязали, когда десятый, видимо, только что явившийся, выстрелил из-за куста. Донни среагировал быстрей всех и, прикрыв собой серого, получил болт в правый бок. Такой ярости Лайм не испытывал, пожалуй, никогда, даже не подозревал, что способен на такое. Именно ярость сорвала его с места, донесла в четыре смазанных прыжка до куста и снесла его двуручником ветки вместе с головой стрелявшего и рукоятью его меча в заплечных ножнах. Гром только головой покачал, взглянув на двуручник, когда Лайм вернулся.

— Ну, ты… Да-а-а… — емко выразил он общее мнение. Меч кончился и восстановлению не подлежал. Только перековке.

Донни провалялся в ящике два дня. Лайм встретил его на ресепшене.

— Я подумал, — сказал он, обнимая Донни за плечи. — Ты прав.

За два дня он много передумал. Он недаром уже больше трехсот лет был Большим Руки Короны — он умел принимать решения и отвечать за них. И он решил. Он больше не был влюблен. Он любил — спокойно и уверенно, как делал все в своей жизни.

— Какую благословенному райну угодно тушку? Мальчишку? Девчушку? Зверушку? — дурачился вечером Дон.

— Да нет, знаешь, до зверюшки я еще, видимо, морально не дорос, — озабоченно задумался Лайм. — Как-нибудь в другой раз, ладно?

А Дон и не настаивал.

За девяносто лет в их Руке успели дважды поменяться Безымянные и трижды — Мизинцы. Последний Мизинец, Монти, был просто отличным. Он умел доставать все из ничего. За время службы в Руке Короны этот кругленький подвижный человечек с острыми птичьими глазками успел жениться, обзавестись двумя детьми, а теперь уже и четырьмя внуками. Теперь ему было 60, болели колени, внуки обижались, что не видят дедушку — пора было в отставку. Рука в полном составе отправилась в казарму резерва. Пришли во время тренировки.

— Вон того, — сказал Монти тоном домохозяйки, выбирающей поросенка к праздничному столу.

— Эльфеныша? — удивился Лайм. — Уж больно мелкий какой-то, — Донни заржал. — Ты чего?

— Райнэ, вы уверены, что правильно пришли? По-моему, вам на рынок надо было! Там поросят — знаешь сколько! Любых! И помельче, и покрупней!

— А мне нравится, — прогудел Гром. — У него взгляд такой… правильный. И кисть поставлена хорошо…

— Таки ви все не пго то! — категорически пресек обсуждения Монти. — Вам погосенок нужен — таки я вам его достану. Боец вам не нужен — это я вам говору! А мне нужен — о! — пгеэмник, ви понимаете меня? И, таки, я вам говору — вон того!

Теперь ржали все.

— Ладно, откормим, — хихикнул Лайм и обратился к казарменному служке: — Скажите пожалуйста, благословенный, как зовут вон того поро… тьфу, бойца?

— Риан Квали дэ Стэн, благословенный.

— Ого, даже дэ Стэн! Чего это он в Руку… Извините! Виноват! Я ничего не говорил!

— Младший сын, — углом рта сказал дежурный и многозначительно повел бровью.

— Благодарю, — так же углом рта отозвался Лайм и обернулся к своим — Ну, что? Знакомиться будем?

Так Квали начал службу в Руке Короны. Монти целую неделю преподавал ему свою науку доставания.

— Ты хогоший мальчик, я же вижу, у тебя все получится! Ты гениальный Мизинец, тебе пгосто надо объяснить, ты все сможешь, это я тебе говору!

Теория взяток оказалась весьма занимательной. Квали про себя хихикал: вот бы отцу рассказать — пусть бы порадовался!

— Эсли ты дашь много — он не будет габотать, он будет думать, как бы взять еще, ничего не сделав, потому что ты богатый дугачок! Эсли ты дашь мало — он не будет габотать, ему будет неинтегэсно за такие деньги. Дать надо так, чтобы он почувствовал, что уже обязан, но пока больше не дадут — вот тогда он будет габотать, и сам спгосит, не надо ли чего-нибудь еще, это я тебе говору!

Через неделю Квали сдавал экзамен. И чуть не спалился. Отец поставил ему жесткое условие: хочешь служить — вперед, но никаких «на-райе»! Начинай, как все. Дэ Стэн — и все, ясно? Вот и посмотрим, до чего дослужишься, ясно? Ясно.

— А что, скажите мне, Ви будете делать, эсли у Вас таки попгосят за такую большую услугу пгиглашение во Двогэц? — коварно спросил Монти, азартно блестя глазками.

«Пойду да выпишу», чуть не брякнул Квали, но вовремя прикусил язык, правда, фу, аж вспотел!

— Попрошу аудиенции дворцовой Видящей.

— Какой хогоший мальчик! И что же?

— Представлю дело так, будто инициатива не моя. Приглашение, скорей всего, дадут, но с маяком. Я его, конечно, передам, а потом его Видящая и проверит на входе — зачем ему было так уж нужно во дворец попасть! Если поглазеть — так и на здоровье, ничего страшного, пропустят. Или можно спороть шитье с комплекта формы и предложить охране — форма сейчас в моде. Но потом — по любому — сообщить Видящей. Обо всех. На фига Короне охранник-взяточник! В крайнем случае — отказаться от сделки, но Видящей о желании этого райна все равно сообщить, это моя обязанность, как слуги Короны.

— Ай, какой хогоший мальчик! Гайнэ! Я могу уйти на покой! Этот мальчик и о своей Гуке позаботится, и Когону в обиду не даст, обойди ее Жнец! Мальчик! Вот моя личная печать. Эсли ты не газбегешься, что тебе пгедпгинять, позови Монти, Монти тебе поможет! Но я буду счастлив, я буду гад, эсли она тебе таки никогда не понадобится!

Рука восхищенно ржала.

К концу «приращивания», через пару недель, Квали одолели сомнения. Они прожили четыре дня «на природе» — в небольшом деревенском доме, стоящем на отшибе, на краю деревни. Он что-то такое даже не увидел, а, скорее, почувствовал. Но, блин, как такое может быть? Конечно, при Дворе ходили слухи про вампиров, но, одно дело — слухи, а тут… Может, он просто чего-то не понимает? Нет, к нему все нормально относятся, отлично даже. И учат, и за то, чем он их в первый день накормить попытался, не ругали даже, просто кухню проветрили — и все-е, и в корчму обедать пошли. Наверно, он чего-то не понял, он здесь так недавно. Надо просто спросить. У Грома? Нет, лучше у Санни. Гром сам вампир, вдруг не так поймет, а Квали ведь не просто так, от нечего делать, спрашивает. Ему обязательно надо понять — что это? Он долго ходил кругами вокруг Санни. Наконец, застав его в одиночестве за разбором трав, подошел.

— Э-э-э… — вежливо начал он в лучших традициях.

— У-у-у! — бодро поддержал разговор Санни, не отрываясь от своего занятия.

— Н-ну-у… — заморгал Квали.

— А как же! — жизнерадостно согласился Санни.

— Извините, — Квали пошел к двери.

— Эй, так чего хотел-то? — вслед ему бросил маг.

— Видите ли, Санни, я тут, как бы это сказать… кое-чего не могу понять. Может, конечно, у меня с головой плохо… — многословно заторопился Квали, не зная, как перейти к основному щекотливому вопросу.

— Несомненно! — обнадежил его Санни. — Не расстраивайся сильно, ты не одинок! Таких большинство, исключения редки! К сожалению, лечится это с большим трудом, да и желающих немного!

Квали поморгал и попробовал еще раз.

— Видите ли, я понимаю, конечно, что это не мое дело…

— Ну, если ты так хорошо все понимаешь — может, лучше и не лезть? — Санни не отрывался от своих травинок. Это еще один экзамен, понял вдруг Квали. На разумность? На настырность? Не важно. Этот экзамен тоже надо сдать. Сейчас, сейчас.

— Нет, не лучше. Потому что, чисто от незнания, я могу ляпнуть что-нибудь такое, от чего станет неудобно не только мне. Я не хотел бы, чтобы моя неосведомленность стала причиной неприятностей.

Санни оторвался, наконец, от своих корешков, и поверх очков взглянул на Квали.

— Ну, ты загнул! — хмыкнул он. — Надо же! Это даже разумно звучит — кто бы мог подумать! Ну, спрашивай. Заслужил.

— Скажите, пожалуйста, какие отношения связывают Лаймона и Донни? — Квали долго готовил этот вопрос перед тем, как подойти.

— Даже вежливо! — опять хмыкнул Санни. — Ну-ну! Я, конечно, мог бы тебе сказать, что это действительно не твое дело, но не буду. Давай сделаем так: они сейчас фехтуют на заднем дворе, сходи и посмотри. Ты же эльф? Вот и посмотри внимательно — и глазами и ушами и вообще. Только смотри не «что» и не «как», а, скорее, «почему именно так», понял? Не понял? Ничего, если увидишь — поймешь. Тогда приходи — поговорим. А не увидишь — так и говорить не о чем, — и Санни опять уткнулся в свои корешки, разговор явно был окончен. Квали вышел в недоумении. Да видел он уже, как они фехтуют. Классно они фехтуют, ему до них еще прыгать и прыгать. Нет, он посмотрит, конечно, и даже с удовольствием, но…

На заднем дворе стоял скрежет, лязг и звон хорошей стали. Квали встал за косяком двери и стал смотреть. Ну, да, здорово, даже завидно! У Дона, как всегда, два легких меча, у Лайма в руках тяжеленный двуручник порхает, как легкая тросточка. У Квали дома такого меча не было, здесь он один раз попробовал, он даже его по-о-днял… И улетел следом за мечом на первом же выпаде — легковат-с фехтовальщик оказался! Да, рубятся классно! Донни, как всегда, как будто дразнится, а у Лайма движения неспешные, вроде даже ленивые, но при этом ни один выпад Дона не остается неотраженным. Немного напоминает ритуальный танец, Квали видел как-то раз, только там были серпы… А здесь мечи… И не тренировочные, боевые — понял вдруг он с удивлением. Зачем они так? Оба по пояс раздетые… А если нечаянно рука дрогнет? Ну, да, доверие, конечно — это же само собой, как в Руке без доверия, но демонстрировать его друг другу вот так — просто глупо! Тогда почему? А ведь Санни так и сказал: смотри — почему, вспомнил Квали. Может, он не о том думает? Танец, очень опасный танец, звон стали — разговор оружия. Разговор? Да-а! Квали вдруг прозрел. Высокий, загорелый Лайм, волна пшеничных волос до плеч, верткий, поджарый Дон с вечно взлохмаченными черными вихрами — они сейчас были вдвоем, только вдвоем, а Мир второстепенен, незначителен и как-то мелок, настолько они были «над» и «далеко». И не было ничего важнее этих смеющихся глаз напротив и ожившей вязи стали в руках, казалось — убери у них из-под ног землю — они, не заметив, продолжат в воздухе. Квали не смог бы подобрать названия для происходящего сейчас перед ним, но, как бы оно ни называлось, это полное, исключающее из восприятия весь остальной Мир сосредоточение друг на друге казалось более интимным, чем поцелуй. Эльфа обожгло стыдом понимание, что он подглядывает, но оторваться он не мог. То, что он видел здесь и сейчас, вызывало мистический трепет и холодок в животе, как на краю пропасти — голова уже кружится, и схватиться не за что, и сейчас эта глубина ринется в лицо, затянет — и ты полетишь! Вниз, вверх — уже не важно, главное — полетишь! Квали вдруг поймал себя на том, что улыбается какой-то кривой беспомощной улыбкой, а по щекам текут неудержимо слезы. Он еще долго стоял там, за косяком, безмерно счастливый, улыбался и хлюпал носом, остро чувствуя, что видит для него не предназначенное — почти украл, ну и пусть, оно того стоило!

Он все-таки взял себя в руки и ушел. На кухне, к счастью, никого не было. Он долго споласкивал холодной водой зареванное лицо, но глаза и нос все равно остались красными. Ну и наплевать. Простудился.

Он зашел в комнату, хлюпнул носом, извещая о своем приходе, подсел к столу. Санни внимательно посмотрел на него поверх очков.

— Простудился? — проницательно отметил он.

— Угу, — улыбнулся Квали и хлюпнул носом.

— Наверно, на сквозняке долго стоял, — понимающе ухмыльнулся Санни. — Тебе микстурки от простудки не дать ли?

— Не-а, — опять хлюпнул Квали. В голове слегка звенело, он чувствовал себя странно легким и даже пьяным. Ему открылась какая-то истина — еще бы понять, какая — и сейчас он пребывал в обалдении от ее огромности. Он невидяще смотрел перед собой и глупо, но счастливо улыбался. Мысли скакали резвыми козликами. Так вот оно, как оно! Есть, значит, все-таки! Значит, бывает! А я? А у меня так будет? Вот так — до боли, до… смерти? Пусть! Если есть такое — ничто не страшно! Пусть! Я хочу! Вот — чтобы так же!

— Ну, что ж! Состояние легкого слабоумия иногда весьма полезно, а тебе даже к лицу! — съехидничал было Санни, но увидев выражение отрешенного счастья на лице эльфа, сменил тон. — Пойдем, мальчик, я тебе кое-что покажу, — улыбнулся он. Наверху он развязал толстенькую папку. Квали замер. Юные боги сражались, обнимались, хохотали, печалились. Даже Гром — уж совсем не красавец, маленькие, близко посаженные глазки и тонкий длинный нос плоховато сочетались с тяжелой нижней челюстью и жестким раздвоенным подбородком, — выглядел героем древней саги о юности Мира.

— Санни! Как здорово! — прошептал Квали. — Это… Это все так и есть, я понял, правда!

— Ну-ну! — хмыкнул Санни. — Поздравляю тебя, ты не безнадежен! Может, и мозги со временем появятся! — но эльф по-прежнему был не в состоянии воспринимать иронию и сарказм. Из его восторженного далека Санни тоже выглядел мудрым, лучистым и возвышенным, ибо был причастен.

На лестнице раздались шаги, кто-то поднимался. Санни шустро сгреб рисунки в папку и погрозил Квали пальцем. На пороге, хмуро озираясь, появился Гром. Сразу стало понятно, что комнатка у Санни очень маленькая, и потолок низковат…

— Вот вы где, — взгляд Грома упал на лицо Квали. — Че это ты с нашим лягушонком сделал? — удивился он. Санни искоса взглянул на эльфа. Ну, да, похож, только в розовых тонах.

— Это не я, — хмыкнул он. — Это драматизм осознания перманентной поливариантности связей континуума.

— Че? — подозрительно свел брови Гром.

— Он дезориентирован спонтанным разрушением устоявшихся стереотипов, — доходчиво объяснил Санни.

— Будешь лаяться — в лоб дам, — щедро пообещал добрый Гром. Квали нервно захохотал. — Я ж чего — я жрать хочу. А в кухне только бурда в кастрюльке — я такое не ем. Я, конечно, могу еще сам поискать, но, тогда, кто не спрятался — я не виноват, — Гром развернулся и пошел вниз. Комната сразу стала просторной, даже пустой.

— Санни, спасибо вам! — тихо сказал Квали, поднимаясь. — Пойду, а то действительно, съест кого-нибудь наш Громила!

— Да хватит тебе «выкать», не чужие уже, — проворчал Санни.

— Да? — слегка удивился Квали такому стремительному сближению — на сильное удивление сил уже не было. — Х-хорошо… Все равно, спасибо! Я вам… тебе очень благодарен, правда! Если можно, я потом еще зайду, ладно? — Санни пожал плечами. — Кстати, обед готов, у меня щи с бараниной и ребрышки с картошкой! — эльф сверкнул улыбкой и упорхнул. Санни смотрел ему вслед с неуловимой улыбкой — только в глазах. Старый Монти опять оказался прав — как всегда. Действительно, хороший мальчик! Интересно, откуда он такой взялся? Сам Санни к 20 годам, когда пришел в Руку после Университета, ни наивностью, ни восторженностью не отличался и сходу попытался все опошлить. Разъяснительную беседу среди него провел тогда Гром, и очень доходчиво провел. Санни с ухмылкой потер левую скулу. Очень внятно и доступно, одной правой. Монти, который тогда не был еще старым, сочувственно сопя, прикладывал ему к синяку кусок говяжьей вырезки и, отчаянно картавя, то ли утешал, то ли уговаривал:

— Ты пэгэпутал, мальчик! Гозы, конечно, удобгают дэгмом, но, таки, согласись, между начальным пгодуктом и конечным большая газница!

Квали догнал Грома в дверях кухни.

— Садись, садись! Сейчас я тебе все дам, — он открыл дверку ледника и выставил на стол кувшин и миску с протертой зеленью. — Гром, а чего ты меня так… обласкал?

В кухню шумно ввалились фехтовальщики, гогоча и азартно шлепая друг друга по мокрым спинам — видимо, обливались из ведра после тренировки.

— О, хавка! — сориентировался Донни, хватая свою синюю вампирку с вопиюще желтыми утятами на боках. — Что дают?

— Вот тут рыбка в белом вине, а хочешь — молоко достану, — озабоченно засуетился Квали. — А вот тут щи в кастрюльке, сейчас налью! — повернулся он к Лайму.

— Да забей, сам разберусь, — улыбнулся тот. — Живоглотов накорми, а то они тебя съедят! — кивнул он на «силовую часть» Руки. Гром как раз допил и поставил кружку, отдуваясь. Квали подхватил кувшин, собираясь долить еще.

— Погоди, чуть позже, — помотал Гром головой. — Пусть пока это провалится. А потом лучше молочка, на сладкое. Но — потом, — он важно кивнул самому себе. — Так че ты спросил-то, лягушонок? — он благодушно уставился на Квали, помаргивая маленькими глазками. Лайм и Дон многозначительно переглянулись.

— Ну вот, ты меня уже второй раз лягушонком называешь, — у Квали даже лицо вытянулось. — Почему, объясни хотя бы! Я зеленый, что ли? Или склизкий?

— Да вот, видишь, какая штука… имя у тебя… — поморщился Гром. — Я, как тебя позвать надо, каждый раз себя лягухой чувствую. В раздумьях — ква ли, не ква ли… Большой такой лягухой. А ты мелкий, значит, и есть лягушонок.

— Новый вид, — шепнул Донни. — «Лягушка разумная, сомневающаяся».

Квали всерьез расстроился. Не обиделся — обижаться на кого-нибудь из них он, после увиденного, наверно сможет еще не скоро. Но это ж что делается: братец дома Кваклей звал, а здесь еще круче!

— Слушай, забей! — сочувственно улыбнулся Лайм. — Это ж Громила, его не переспоришь! Даже наоборот, можешь считать теперь себя окончательно принятым. Гром у нас всем прозвища дает — но только своим, нашим. Он и меня Лимончиком обзывает!

— Ну, так, видишь, какая штука: лайм и есть лимон, только зеленый — загудел Гром. — Я тебе, можно сказать, комплимент делаю, а ты — «обзывается»!

— Квали — «светлый», — авторитетно заявил Дон. — Примерно.

— А не примерно? — в кухню зашел Санни.

— Утренний отлив, — пробормотал эльф. — Имеется в виду восток, утро, восход. Легкость глубины длинной волны, если дословно и без учета музыкального тона.

— Ух ты, слушай, а ведь точно! — осенило Грома. — Это все что-то значит, да? А я как-то не задумывался никогда. А я? Я что значу?

— Ну-у, Гром… Гро — что-то тяжелое, поставленное вертикально…

— Это точно! — заржал Дон. — Ну о-очень тяжелое! А вот вертикально — это не всегда, не всегда! — Гром сурово засопел на него.

— Громад, Гро-мад, — объяснил он Квали.

— А-а! Лунный камень! — дошло до Квали. — Это светильники садовые! Да слышали наверняка, рекламу по видеошару гоняют: «Вы хотите Луну с неба? Она ваша!» Наверняка видели где-нибудь, это каменные столбики такие длинные, резьба и полировка, их вдоль дорожек вкапывают, они по ночам сами светятся лунным светом. Красивые, только дорогие просто запредельно. — Гром, насторожившийся было при перспективе превратиться в садовое украшение, остался доволен своей полированной красотой и дороговизной. — А может, вру. Может, это лунный обелиск, ну, тот, по которому лунный календарь считали, — это Грому понравилось еще больше. — Я, в общем-то, не знаток эльфийского — так, по верхам. Мама говорит, мне гоблин в ухо дунул — у меня с музыкальным слухом плохо, так что… А без него эльфийский не выучишь.

— Ну, все-таки, хоть что-то, — Лайм критически осмотрел обглоданное ребрышко и взялся за следующее. — А я? Лаймон?

— Э-э-э… Волна… созданная заходящей луной, как-то так. Или убывающей… Но что-то в этом роде.

— Надо же! — проникся Лайм и ткнул пальцем в Донни. — А он?

— Донни — острый камень, пик с длинными склонами. Двумя. Дон — обрыв, пропасть — один склон.

— А Лягушонок? — озорно заблестел глазами Дон. Квали растерянно заморгал. Он серьезно? Но это же не на эльфийском…

— Слушай, пропасть ты наша, соси, что дали, и не подпрыгивай, — неожиданно пришел ему на помощь Санни. — А ты не напрягайся, скажи спасибо, что поросенком не стал, — повернулся он к эльфу. Лайм заулыбался, Дон захихикал, Квали растерялся окончательно. — Меня мама тоже не Санни назвала, но Сандоран в бою не годится, слишком длинно. Получился Санни. Теплая канава, если не ошибаюсь? Но, ты ж видишь — живу и не расстраиваюсь.

— Да чего ты его уговариваешь? — удивился Дон. — Он же не дурак — на приколы обижаться. Ты дурак? — подозрительно ласково посмотрел он Квали в глаза.

— Ну-у… Не знаю… — смущенно заулыбался Квали и покраснел.

— Вот видишь, как все просто, — повернулся Дон к Санни. — дураки всегда во всем уверены, а он сомневается — значит, точно не дурак. Он «очень хогоший мальчик», совсем не дурак, и обижаться не будет. Ты мне лучше вот что скажи, ты же не полукровка, это видно. — Лайм нахмурился было, Дон успокоил его жестом. — Я не собираюсь задавать крамольных вопросов, меня совсем другое удивляет. Почему у тебя эльфийский, как ты говоришь, «по верхам»? Слух — ладно, но сами слова-то должен знать?

— Да… У меня родители не любят… — поморщился эльф. — Знают, но не любят, и не говорят почти никогда. А на нем надо либо говорить с рождения, либо можно всю жизнь изучать, чтобы хоть немножко научиться. Он очень образный, масса иносказаний. Вот Кэйомилль — легкость круга полной луны на длинных мягких волнах. А на самом деле это просто ромашка! А у меня еще и слуха нет. Я пытался, конечно — но это карау-ул, — покрутил он головой. — У них же половина смысла от высоты тона зависит, а заклинания поются октав на пять, в одной ноте наврешь — такое получишь… — Квали тяжело вздохнул, воспоминания о последствиях неверно взятой ноты эльфа явно не радовали. Рука заинтригованно переглянулась, но удовлетворить любопытство не светило: расспросы о личном в Руке были под запретом.

— Подожди, — осторожно сказал Дон. — Не хочешь — не говори, но — «у них»? А ты… не из «них»?

— Мы тхузинц* — эльф нехорошо ощерился, слово больше напоминало плевок со щелчком на «ц». Рука насторожилась, даже Гром заморгал глазками как-то озабоченно. — Поедатель мертвечины, — Квали помахал обгладываемым ребрышком. — И еще скайнзунг, отмеченный скверной ле Скайн. «Скайн» — легко отринутое тепло, это уже само по себе ругательство. А мы, стало быть, отмеченные.

— Таки скверна? — Дон был само внимание.

— Смерть, — пожал плечами Квали. — Прадед и прабабка моего отца умерли тысячу лет назад. Мы — не Перворожденные и, как выяснилось, вполне смертны, просто очень подолгу живем. Девиз Детей оказался пророческим. «Даже Корона подвластна Жнецу». Как сказал бы Монти, таки подвластна. Скверна. Я не знаю, может, они боятся, что это заразно? Пообщаются, и — того…

— Ой, какие ты интересные вещи рассказываешь — растерянно сказал Лайм. — Мне мама ни о чем подобном не говорила… Говорила, что когда-нибудь уйдет в эльфийские леса… — недоуменно задранные брови придали ему вид обиженного ребенка.

— Леса, да не те, — скривился Квали. — Нет, уйдет, конечно — на юго-запад. А к себе на юго-восток, в Квалинести, Перворожденные никого не пускают, и стараются ни с кем извне не встречаться. Слушайте, вы не понимаете — они совсем, ну вот совсем другие! Я не знаю, как вам… Ну вот, например: Перворожденный может недельку посидеть на одном месте, чтобы понаблюдать, как прорастает и распускается цветок — и ему не будет скучно! Или пару недель без передышки полюбоваться на водопад. Ничем больше не занимаясь. Легко. Ну, может быть, стихи о нем напишет — но это и все. Так понятно? Так что, я — не из «них».

— Да-а-а… — протянул Донни. — а со стороны все так миленько…

— Со стороны всегда миленько, — криво улыбнулся Квали.

— А тебе не скажут «а-я-яй» за такие интересные рассказы? — остро взглянул на него Санни.

— Тоже мне, нашли секрет, — махнул рукой эльф. — Это все знают, и никому не интересно — изменить-то ничего нельзя…

Донни выходил из кухни последним, когда Квали уже взялся мыть посуду, и обернулся на пороге.

— Ты все-таки попробуй с Лягушонком — подмигнул он. — Слово не эльфийское, но там забавно получается. Попробуй-попробуй!

Квали отставил недомытый кувшин.

— А ты откуда…?

— А я тоже «по верхам», — хмыкнул Дон. — Давай-давай!

— Ну, шон — ледяной обрыв…

— Неправильно, — усмехнулся Дон. — Не обрыв вниз, а взлет вверх, так же, как и Дон — это стена, а не пропасть. Только что ж ты с середины-то начинаешь? Ты с начала давай! И по слогам дели правильно, тоже немаловажно, между прочим!

— Ну, не знаю я! Мягкая волна вниз тяжелой… тяжелого края… Да ну, дрянь какая-то, не понимаю я, сложно слишком!

— Ты будешь смеяться, но при интервале в квинту между вторым и третьим слогами это переводится, как «преграда злу», — сжалился Дон. — Правда, зло описано весьма красочно, а преграда схематично, но, по-моему, это мелочи. Забавно? Гром эльфийского не знает, но прозвища дает просто виртуозно, тебе не кажется? От такого и я бы не отказался! — он опять подмигнул и вышел. Квали, забыв про грязную посуду, долго стоял, шевеля губами и бровями — прикидывал. Получалось, что Дон прав — что-то в этом роде и выходило. Кто бы мог подумать! Может, зря он забросил занятия языком? Но откуда Дон-то это знает? И спрашивать нельзя — не принято. Эх!

Боевое крещение Квали получил через три дня после официального назначения. Драка в кабаке перешла все мыслимые пределы, и хозяин вызвал Руку. Лучше пусть Рука все разгромит, чем потом перед городской стражей отчитываться, кто зачинщик, да откуда трупы, да почему Руку не вызвал вовремя. Еще, того гляди, к Видящей поволокут — вот счастье-то неизбывное! А так хоть страховку получит — Корона не жмотится!

— Держи спину Санни, — проинструктировал Лайм эльфа. — Он, когда заколдуется, ничего вокруг не видит и не слышит. Задача ясна? Или лучше не пойдешь? Ты, вообще-то, не обязан… — Квали возмущенно запыхтел. — Значит, держишь спину. Повязать даже не пытайся — у тебя опыта нет. Убивай. Сумеешь?

— Да я… да вот… а то!

Опасения Лайма оказались напрасными. Хрупкий розовый лягушонок отработал сунувшегося с ножом моряка, как на тренировке: блок, укол, уход, отбить, отбить, блок, труп, уход. Последнее явно было лишним, но тело выполнило уход само, заученно и четко. Никаких душевных метаний, терзаний и истерик, которых, собственно, и опасался Лайм, за этим деянием не последовало. Квали был доволен собой чрезвычайно, горд выполненным заданием, и азартно сверкал очами. Собственно, бой продолжался минут десять: увидев Руку, большая часть народу сделала ноги. Основная часть работы досталась Санни. Ему пришлось тушить пожар, который нечаянно устроил Гром: рявкнул басом любимое «Сурпри-из!» и отвесил противнику затрещину, неудачно — или удачно — зашвырнувшую благословенного райна в камин. Сюрприз более чем удался: мужик в горящей одежде заметался по кабаку, поджигая скатерти и занавески. Даже самые воинственно настроенные райнэ после этого высыпали на улицу, кашляя и протирая слезящиеся от дыма глаза. Там их и забрала подоспевшая городская стража.

С первой получки Квали проставился: снял на вечер кабинет в ресторане, сделал заказ… Что-то как-то пошло не так: нажрались все очень быстро и до полного изумления. Первым сломался Лайм. Он уже довольно долго молчал, не принимая участия в общем гвалте, но, в какой-то момент вдруг резко встал, окинул присутствующих растроганным взглядом и звучно произнес:

— Р-райнэ! Я счит-та-аю свойм долгм скза-ать, что очень счавств… чавт… р-рад с вами познакомисса! — после чего рухнул на стул, уронил голову на стол и отрубился. Донни меланхолично стал заплетать ему тоненькие корявые косички, вплетая в них по ходу дела веточки петрушки и зеленый лук из салатных украшений.

Санни же, напротив, был весьма бодр и наезжал на Грома, оперируя у него под носом пальцем для пущей значимости своих речей.

— От ты ж-ж-ж… ампир! Ты нежж-ж-жить!

Гром был сыт и благодушен, но согласиться не мог:

— Пащ-му-у? Я-а — жить! Я-а… ощень… жить!

— А паттамушта фсе пырфыкли, што фы такии ми-илые репята, — вдруг перешел Санни на заговорщицкий шепот, делая странные движения бровями — А от ты кданбуть фидел нессыфлили… нецилифили… филивли…тьфу! Дикхого, о! Дикхого ампира! Фидел?

— Ну-у-у… — Гром видел, и даже мог бы рассказать, и уже стал прикидывать, с чего начать рассказ, но Санни спешил донести свою мысль, пока она не успела затеряться в неведомых далях сознания.

— Отт, помайш, и я не фидел, — пригорюнился он. — А они — о-о-о! — Санни сделал большие глаза и покрутил головой в восхищении. Это было ошибкой, правда, вскоре он опять показался из-под стола, забодав и победив все, что оказалось в пределах досягаемости. Не доверяя более изощренному коварству неустойчивой мебели, маг утвердился коленями на полу, вцепившись руками в столешницу, над которой виднелось теперь только его горящее воодушевлением лицо, обрамленное всклокоченными волосами. Гром заинтересованно наблюдал за его перемещениями, явно считая экскурсию под стол некоей необходимой и значимой частью монолога. Чувствовал он в этих исчезновениях некий глубинный подспудный смысл, но никак не мог понять — какой. Досадно. Вот оно — высокое искусство риторики, даже, может быть, театральное мастерство — а Гром не может оценить его в полной мере. Эх!

— Они-и тогда-а — о-о-о! Они ж-жили фелик-кими фтрафтя-а-ами! — многозначительно расширил Санни съезжающиеся к переносице глаза. — Любоф-фь! — он попытался воздеть длань, устойчивость была потеряна, маг опять с грохотом исчез из виду и на этот раз уже не появился, заплутав в ножках стула. Зато магическое слово заставило оживиться Донни. Он отвлекся от процесса озеленения головы Лайма, заозирался с видом кокетки в будуаре, не нашел объекта приложения сил и разочарованно занедоумевал.

Рядом с Квали вдруг оказался совершенно нецивилизованный вампир, обуреваемый страстями, и стал от него чего-то весьма настойчиво хотеть — видимо, ответной страсти. Квали смущенно хихикал, отнекивался и отпихивался, но силы стремительно убывали, он даже уже стал подумывать уступить — уж больно лень было все на свете. И проснулся. Гром пытался поставить его на ноги, держа Санни подмышкой. Дон стоял, держась за стол, через плечо у него висел Лаймон и безмятежно спал.

— Домой, — коротко объяснил Гром.

— А? Ага! — Квали пытался понять, чего от него хочет теперь уже этот вампир. О страсти, вроде бы, речи нет, уже хорошо…

— Печать. Домой. Поздно уже, — терпеливо повторил Гром. До Квали, наконец, дошло, он зашарил по карманам, сломал печать.

Утром всех разбудил топот и вопли — Лайм гонялся за Донни со шваброй и пытался скормить ему выплетенные из волос петрушку и лучок. Дон удирал по стенам и потолку, дико ржал и взвизгивал, когда Лайму удавалось его достать.

— Скотина красноглазая! Жевать не можешь — иди сюда, я тебе челюсть-то подправлю, сразу научишься! Травоядный вампир — мечта Перворожденных! Я стану знаменит, ид-ди сюда, ты ж моя дорога к славе! А ну, жри! — но Дон опять вывернулся и, отплевываясь, сбежал от праведного гнева во двор.

Двадцать три года прослужил Квали Мизинцем до того рокового вызова на банду, окопавшуюся в лесу. Их Рука еще до прихода Квали была как заговоренная: никаких ранений, кроме легких царапин, никто не получал, хотя вызовы бывали серьезные. В любой другой Руке загреметь в ящик было обычным делом, у них — нет. Будто берег их кто-то, в нужный момент притормаживая противников, лишая их сил и внимания. И делал это не Санни, он такого не умел. Им завидовали — бывает же такое везение! Но любое везение рано или поздно кончается. Лайм будто предчувствовал. Примерно за три месяца до этого, в день Осознания, они с Доном валялись на травке и смотрели на облака. Дон лениво плел косичку у Лайма за ухом.

— Дон, — вдруг сказал Лайм. — У меня к тебе очень серьезная просьба. Только не обижайся, пожалуйста.

— Да? — удивился Дон. На свете было не очень много такого, чего Дон не мог. По крайней мере, ради некоторых существ. Которых тоже было немного. Совсем немного.

— Не поднимай меня. Пожалуйста.

— Лайм? Ты болен? — озабоченно нахмурился Дон.

— Дон, не хитри. Ты подал прошение ле Скайн без указания кандидатуры, они послали запрос Кулаку, а он вызвал меня — не знаю ли я, кому и в честь чего такая честь. Я отбрехался, но, ты ж понимаешь, что я не совсем идиот?

— Блин! — досадливо вздохнул Дон. Уроды! Какое им дело, кого он собирается поднять? Двое за тысячелетие — это его право, а кто — не их печаль! Куда сунулись? — Я надеялся, что ты не будешь против.

— Я против, Дон, я очень сильно против.

— Да почему? — почти взвыл Дон. — Лайм, не будь скотиной! Ты мой друг, друзьями не швыряются! Я не хочу тебя терять! А если у тебя сомнения — я не знаю ни одного вампира, который был бы недоволен своей не-жизнью!

— Значит, я буду первым. Вернее, я не хочу быть первым. Дон, ты не понимаешь, — покачал Лайм головой. — Я выгляжу почти, как эльф, от отца мне достались только глаза, волосы и рост — но я не эльф. Для меня жизнь не сосредотачивается только на избраннике. Я устал, Дон, слишком много смертей вокруг, а я слишком человек внутри. Правильно говорят — чем дольше живешь, тем больше хоронишь. Вот и Монти недавно умер — а какой был друг! Санни уже скоро 60 стукнет. Ты читал «Рулетку» Фэйта? Это довоенный еще поэт, нет?

«По одному, без вещей — на выход!»

Шар на «зеро» — и падаешь в свет.

Ставка в игре — только «на вылет».

Выигравших нет.

Это про нас всех, Дон. Знаешь, как я оказался в Руке? Мой отец был добровольным кормлецом, а мама — младшая дочь на-райе. Этот ле Скайн кем-то приходился ее отцу, какой-то пра-кто-то, его пригласили на помолвку ее старшей сестры. Ле Скайн напился, перестал соображать, где находится, принял маму за кормлеца и чуть не «употребил». А ей и невдомек было, чего он от нее хочет. Его собственный кормлец ее практически отбил и отвлек хозяина на себя — сам понимаешь, как. Ты знаешь, как воспитывают девочек на-райе? Ага. А теперь представь себе эту картинку. Мама рассказывала, что стояла, как загипнотизированная, и ни с места сойти не могла, ни даже глаза отвести, пока все не кончилось. Пару дней она проходила в шоке от увиденного, а потом до нее дошло, что кормлец ее попросту спас от заурядного изнасилования. Она и засветилась. Родители чуть с ума не сошли — ребенок светится, а кто избранник — не говорит. А что она могла сказать? Она даже имени его не знала. В общем, был скандал, типа, соблазнили невинную на-райе. Самое смешное, что именно благодаря скандалу, она узнала, где живет ее любовь — и сбежала, что ж ты думаешь! — Дон подавился смешком, представив себе обалдение Старейшины ле Скайн, обнаружившего на пороге влюбленную на-райе, да не в него, а в кормлеца! Да-а… — Не хихикай! Ее родители от нее отреклись уже из-за побега, так что все могло сложиться просто ужасно. Хорошо, ле Скайн проникся, а без него… — Лайм помолчал, жуя травинку. — Он их поженил и поселил на ферме Вэйт-ан-Донн. Там они до сих пор и живут. Только вот, понимаешь ли… Отец согласился на поднятие уже под 50. Подали, стали ждать, а его все не дают и не дают: мама-то уже не на-райе, походатайствовать некому, кому до нее какое дело. Я тогда на третий курс Университета перешел, приехал на каникулы — и обалдел! Отец пьет, трахает все, что шевелится, и как-то даже напоказ, этак вызывающе, мать слезы глотает и молчит. Я с ним решил поговорить, что называется, по-мужски. Угадай, что он мне ответил?

— Думаю, что он тебе популярно объяснил, что ты дурак, и ни фига не понимаешь в происходящем.

— Ну, примерно так. Он сказал: «Ты думаешь, мне легко в таком возрасте вести подобную жизнь? Но я не хочу, чтобы она погасла! Вдруг разрешение так и не дадут? Может, наконец, обидится и разлюбит…» Нормально? Нет, все опять кончилось хорошо, его подняли, он отличный чувак, с ним можно нормально посидеть, выпить и потрепаться — только это не мой отец, Дон! Он восстал ординаром, он очень похож на моего отца — но это уже не он. Бран был человеком простым — но не примитивным! Мама это быстро почувствовала. Она не погасла, нет, и не развелась — с другой стороны, а куда ей идти? Но она выцвела, Дон, и я редко у них бываю — мне больно на них смотреть. Она очень правильно меня поняла, когда я сбежал из Универа. Я влюбился в сестру своего приятеля на-райе, и, когда понял, что она тоже неравнодушна ко мне — сбежал без оглядки. Я не хотел обрекать ее на повторение судьбы моей матери, понимаешь? Пусть у нас было бы больше времени, но конец был бы тот же. Я женился — там, в долине. Трое детей… Они все уже умерли, Дон! — Лайм резко поднялся на локте, уставился Дону в глаза. — Я хорошо понимаю Перворожденных, Дон! Они правы, абсолютно правы, полукровка — это плохо. Плохо для всех — и для родителей, и для самих полукровок, и для тех, кто имеет несчастье связать с таким, как я, свою жизнь. Это больно. Я безумно благодарен судьбе за тебя — я и рассчитывать не мог на такое счастье, но ты тоже смертен, Дон! Ты предлагаешь мне разделить с тобой вечность, но это иллюзия, и, рано или поздно, одному из нас придется похоронить другого. Я не хочу хоронить тебя, Дон. Так уж вышло, что все, что я умею — это сражаться. Целую вечность убивать и хоронить… Не хочу. Я уже прожил свою вечность. Я ведь старый, Дон, мне больше семисот, — он опять откинулся на спину. — Ты же знаешь, полукровки до последнего выглядят молодо, а потом лет за десять превращаются в древнюю развалину. Мне осталось лет двести, и, если повезет, я хотел бы провести их с тобой. А убьют — так убьют, и слава Жнецу. Я устал вот здесь, — он прижал руку к груди. — Я не хочу быть вечно несчастным, я хочу умереть счастливым. Не поднимай меня, Дон. Лучше укуси!

— Что? — лицо Дона окаменело. Он весь окаменел и застыл, даже голос покрылся льдом и позванивал ломкими льдинками. Лайм, в общем-то, ожидал такой реакции и сдаваться не собирался. Он перекатился на живот, уставился в непривычно холодные глаза.

— Укуси. Давно хотел попробовать, что это такое.

— Ты идиот? — Лайма поразило холодное бешенство в яростном шепоте. Таким он Дона еще не видел. — Попробовать тебе? Вот только отказаться, если не понравится, уже не получится! Ты какой чуши начитался, придурок? Ты даже отдаленно не представляешь, о чем просишь! Это рабство, понимаешь? Даже хуже — рабы хоть думать могут о восстании и надеяться на избавление! Это унизительно — теряется воля, достоинство — все, понимаешь, кретин? — он уже орал. — По закону ле Скайн каждый зависимый должен быть поднят, каждый — тебе это о чем-нибудь говорит? Я сам… — он запнулся, но сразу продолжил: — знал зависимого — это страшно, Лайм! У зависимого в голове всего одна мысль — когда меня еще раз трахнут?

— Ну и какая разница? — захохотал Лайм. До Донни дошло не сразу.

— Тьфу, чтоб тебя! — оторопел он и наконец оттаял. — Да пожалуйста! — ухмыльнулся уже прежний Дон, ехидный и проказливый. — Подписывай поднятие — кусаю сразу после Утверждения! Я тебе на поднятие серебряный кинжал подарю, не понравится вампиром быть, засунешь себе под ребро — и привет! — он с надеждой уставился на сразу погрустневшего Лайма.

— Дон, я восстану ординаром! Я это знаю, и ты это знаешь! Я стану таким же, как мой отец, и день за днем буду наблюдать, как ты утрачиваешь ко мне интерес! Но страшно даже не это само по себе, а то, что мне будет на это наплевать. Так будет, я знаю — и не хочу.

— Блин! Тогда постарайся по крайней мере не лезть на рожон. Я тоже не люблю похороны!

Они вышли из портала и полчаса шли по лесу. Стоянка заявила о своей близости запахом дыма. Лайм дал последние указания, Гром и Донни бесшумно исчезли в лесу. Через некоторое время оба вернулись, кивнули — часовые был сняты. Рука подошла вплотную к стоянке. Санни показал на пальцах 12, из них 5 зажал в кулак — берет на себя. Лайм показал Квали на спину Санни, эльф кивнул — понятно, как всегда. Пообщаться, если найдутся желающие, в остальном — не вмешиваться. Трое бандитов умерли, не успев даже понять, что происходит, пятеро трепыхались в «сети», четверо сдались. Их повязали Дон с Громом. Бой был закончен молниеносно и почти бескровно, Рука расслабилась — и тут на краю поляны открылись сразу три больших портала. Из них повалил народ, много народу, возбужденно перекрикиваясь, с какими-то тюками, с корзинами, у двоих на плечах по бараньей туше — и с мечами наголо, видимо, только что из боя. Повисла секундная пауза — и бандиты и Рука оценивали ситуацию. Лайм выхватил печать Замка, сломал, швырнул назад, рявкнул — Дело Жнеца! — и Руке — Прикрываем! Это будто послужило сигналом, на них ринулась вопящая, размахивающая оружием волна. Сзади из портала Руки выкатывалось подкрепление — три четверки, без Мизинцев. Санни кинул «сеть» на первый ряд бандитов, в ответ прилетел файербол, а сеть распалась, как и та, что была накинута на пятерку, взятую в первом бою. У бандитов тоже был маг, это было очень плохо, такой не сдастся, ему нечего терять, наказание — смерть, так не все ли равно! Даже для четырех магов — Санни и трех прибывших — пытаться нейтрализовать такого смертника, не соблюдающего никаких правил, было непросто. А главный вопрос — где он? Развеивать его заклинания — дело тупое и неблагодарное, работа на измор. Бить надо по их источнику, а источник сныкался и пакостит исподтишка. Правда, с поляны не уйдет, блокировка полная. Орущая, воняющая застарелым потом и перегаром волна накатилась на Замок, расплескалась… О том, чтобы брать пленных, речи уже не было. Бой превратился в бойню. Квали рубился, повторяя про себя «Не думать, не думать». Так учил Лайм, так учил Дон. «Тело должно двигаться само, а не ждать, пока ты подумаешь. Не думай — реагируй. Пока ты будешь думать — тебя убьют. Не смотри глазами — чувствуй спиной. Пока ты будешь смотреть — тебя убьют». Квали чувствовал и реагировал — получалось! У него получалось! Лайм и Дон, и Гром, и Санни — они его похвалят! До сих пор — ни царапины! Только не думать! Не ду-мать-не ду-мать-не ду-мать-не…

И вдруг все кончилось. Только 12 фигур в черной форме Руки стояли на заваленной трупами поляне. Воняло кровью, внутренностям, тянуло кислой гарью — и, почему-то, жареным мясом. Это маги порезвились с файерами — ни одной целой землянки не оставили. Квали замутило. К виду крови и мертвых тел он давно был равнодушен, а вот к запахам привыкнуть так и не смог. Вонь — она и есть вонь, если не живешь в ней постоянно и безвылазно. Замок сошелся в центре поляны, кто-то вызвал Детей Жнеца — прибраться и забрать раненых. Трое Пальцев сразу ушли: один хромал, другой прижимал к груди левую руку, оба поддерживали третьего, держащегося за бок и шипящего при каждом шаге, а Дети забрали полностью выложившегося серого мага, упавшего без сознания.

— Где Лайм? — Дон тревожно озирался. — Эй, Корона, у нас Большой пропал! Поможете?

Квали толкнуло изнутри нехорошее предчувствие. Восемь Пальцев разошлись и зашарили по кустам, вскоре раздался крик. Квали побежал туда, повторяя, как заклинание «Только бы… только бы…» Первое, что он увидел — пришпиленное к дереву мечом обвисшее тело. Внутри екнуло, но тут же отпустило: не он. Видимо, это был тот самый маг, пришедший с бандитами — судя по одежде и обилию амулетов. А недалеко…

Под пышным кустом ивняка лежал на спине Лайм и дышал мелкими, не наполнявшими легкие вдохами. Крови на нем не было — только в углах рта…

— Лайм!!! — Квали упал рядом на колени, задохнулся, мир вокруг расплылся от внезапно хлынувших слез. Полузнакомый вампир, нашедший Лайма, коснулся плеча Квали сочувственным жестом и отошел. Из-за куста выскочил Дон. Замер, зарычал сквозь оскаленные клыки и опустился на колени у Лайма в головах. Появился Санни, глухо охнул, встал на одно колено, провел руками над телом, не прикасаясь. На скулах заходил желваки, на отчаянный взгляд Дона он только покачал головой. Эльф не стесняясь, ревел навзрыд, размазывая сопли и слезы рукавом.

— Санни! Ну сделай что-нибудь! — Санни молча отвернулся. Он сам готов был зареветь от омерзительного чувства полного бессилия. — Дон! Ты же его поднимешь? Ты же можешь! Подними его! Я улажу все, тебе ничего не будет…

— Нет! — Лаймон осторожно закашлялся от усилия, потребовавшегося на это слово, и открыл глаза. Белки были красными от полопавшихся сосудов, ярко-синяя радужка казалась черной. — Нет, — тихо повторил он — Не надо… Больно… — он говорил коротко, на выдохе, лицо кривилось, в углах рта пузырилась кровь.

— Эй! — Санни махнул рукой. Подошли двое серых, переглянулись. Санни тихо заспорил с ними, наконец они кивнули, положили руки на плечи Санни. Санни взял Лайма за руку, троих магов качнуло, Санни тяжело осел, явно обессиленный. Лицо Лайма сразу разгладилось, хотя дышал он так же часто и неглубоко.

— Спасибо, — двое магов кивнули и отошли.

— Вот это и есть Щит, — негромко сказал один другому, уходя. — Интересно, где он его откопал! Об этой хрени только предания есть, через год после изобретения запретили! И записи все… — они ушли.

Квали ревел, держа Лайма за руку.

— Малыш… Забей… — рука слегка сжалась. — Лучше… так… чем… от старости!.. Ребята… его… Большим… Сможет… Санни… Женись! — он улыбнулся. — Гром! — они сказали что-то друг другу глазами, Гром кивнул. — Забери их…

— Пойдем, Лягушонок, — тяжелая рука Грома легла Квали на плечо. Эльф отчаянно замотал головой. Ведь это все, да? Это все, а ему так много нужно было сказать Большому, так много всего, а теперь он уже не успеет, потому что это все, Лайма больше не будет никогда, и никто уже не скажет ему «забей», а иногда это так нужно…

— Дай им попрощаться, дурень! — наклонился к его уху Гром. Да, да, наверно, Гром прав, а Квали… Квали спрятал лицо у Лайма в ладони, всхлипнул, поднял голову.

— Я никогда тебя не забуду! — прошептал он, борясь с рыданиями. — Я очень тебя люблю, спасибо тебе, я… — он задохнулся, встал и пошел прочь, цепляясь за Грома. Он ничего не видел от слез, спотыкался и чуть не упал, и Гром взял его на руки. Санни понуро брел следом. На уже пустой и чистой поляне светился контур портала Детей Жнеца, но видно никого не было. Они уселись на бревно, Гром так и не отпустил эльфа, держал его на коленях и гладил по голове, как маленького.

— Ну почему, Санни, почему? — ревел Квали. — Вы же маги, вас же трое, ну почему?

— Это Щит, Лягушонок. Ему попало ниже пояса, там внутри один сплошной синяк, все кости в кашу, все сосуды полопались. Удивительно, как он не умер от болевого шока. Эта дрянь была запрещена практически сразу после изобретения, даже ваше Созидание бессильно, единственное, что может спасти — поднять во Жнеце. Но он не хочет. А маги здесь… — он безнадежно махнул рукой. — Тут не три, а триста три не справятся. Мы же маги, а не боги! Все, что могли — это обезболить. Он не страдает, мужики полностью выложились, и я тоже. Но это все, что можно было сделать. Они сомневались сначала — такое обезболивание само по себе может убить, но он все равно безнадежен, — Санни говорил мертвым деревянным голосом. Как он ненавидел это чувство бессилия! Именно из-за этого он всеми правдами и неправдами пролез в школу магии и сумел, выучился — и вот опять! Опять умирает дорогой ему человек, а он опять ничего не может сделать! Какой смысл был в его обучении, если в результате он все равно ничего не может? Не может именно того, что нужно? Да шла бы вся эта магия…

— Ему совсем… не больно? — всхлипнул Квали. Санни молча покачал головой.

— Лайм! — Дон бросился на землю рядом с Лаймом, провел пальцами по его щеке. — Пожалуйста! Передумай!

— Нет, — на лице умирающего расцвела шальная улыбка. — Лучше укуси! Сдохну… и не узнает… никто!

— Ла-айм! — Дон зажмурился и застонал. — Ты сволочь, ты знаешь это?

Лайм засмеялся, закашлялся, опять засмеялся.

— Чуть не забыл. Сунь руку. В карман. На груди. — Дон неловко встал на четвереньки, полез, достал сплетенный из волос браслет с замочком, охнув, зажал его в кулаке. — Ты любишь. Косички. Нравится? — Лайм улыбался. — Ну куси. Не жмоться! Обидно же. Так и не узнаю. Как оно. Бывает. Просьба. Умирающего. Ты не можешь. Отказать. Подловил. Я тебя?

Донни взял его за руку и, глядя в глаза, проколол клыками край ладони. Он действительно не мог отказать. Через минуту глаза Лайма удивленно расширились.

— Дон! Зараза! А раньше. Не мог? Кайф какой! — Лайм сиял, Дона трясло от яростного утробного рычания.

— Лайм! Меня не жалко — Лягушонка пожалей! Не оставляй нас!

— Нет. Я устал. Не обижайся. Носи браслет. Я всегда. Буду с тобой. И спасибо. Тебе… — глаза его вдруг остекленели, улыбка превратилась в оскал. В первый момент Дон не понял и ждал продолжения фразы. Потом саданул по земле кулаком, откинул голову и страшно завыл, оскалив клыки.

Хриплый протяжный вой, полный безысходной тоски и отчаяния заставил вздрогнуть троих на поляне.

— Все, — прошептал Санни, роняя лицо в ладони. Через некоторое время из кустов вышел Дон с телом Лайма на руках. Оно обвисало неправильно, будто было совсем бескостным, норовило выскользнуть. Гром шагнул было — помочь, но Дон поднял на него абсолютно мертвые, абсолютно белые глаза с вертикальной чертой зрачка, и Гром споткнулся об этот взгляд. Дон с ношей прошел в портал, остальные последовали за ним. Портал погас, и только следы гари и неприятные, совсем не лесные запахи напоминали теперь о разыгравшейся здесь трагедии. Запахи смоет ближайший дождь, потом выпадет снег, потом он растает, на местах, где пролилась кровь, вырастет густая, гуще чем вокруг, и гораздо более зеленая трава, гарь зарастет кипреем — не останется ничего. Ничего.

Вечером Санни, Гром и Квали молча мрачно напились в дым в Казарме. В домик не пошли — было слишком тяжело на душе, казенщина Казармы почему-то действовала успокаивающе. Донни, сдав тело Лайма, ушел от Детей Жнеца в неизвестном направлении, и так и не появился. Утром, слегка придя в себя, Санни накинул на эльфа успокаивающее заклинание, выдал ему фляжку с успокаивающе-тонизирующей микстурой на спирту, и Квали отправился оформлять документы для похорон. Это заняло весь день. У Лаймона обнаружилась куча родственников, отец — спокойный ординар, и мать — выцветшая, блеклая и печальная эльфа. Со всеми пришлось что-то утрясать, обговаривать…

Под вечер он заглянул домой. Отец был в кабинете.

— Здравствуй, пап! — Квали был серьезен и печален.

— Здравствуй, сын. Что-то случилось?

— Да так… всякое…

— Ну, садись, рассказывай! Ты голодный?

— Да нет, я так, на минутку… — Квали вздохнул, глядя на отца с каким-то странным выражением на лице.

— Подожди, ты что — пьян? — Риан унюхал микстуру Санни и разгневался. — Это еще что такое? Это так ты службу в Короне понимаешь? Тебе жить скучно, взысканий захотелось? Тебе мало самоубийственных эскапад — ты еще и квасить будешь? Что молчишь?

Квали покорно выслушал нагоняй, переминаясь с ноги на ногу.

— Пап… Я зашел тебе сказать… — Квали вздохнул, отец слушал. Он всегда выслушивал ответы на свои вопросы, какой бы бред ему ни несли, он умел даже из бреда получить информацию — и не всегда ту, что ему хотели сообщить. — Пап, знаешь… Я тебя очень люблю, — сын как-то криво, виновато улыбнулся, дернул плечом. — Вот. Я подумал — может, ты не знаешь — и зашел сказать. Вдруг ты не знаешь… — он опять дернул плечом, кивнул и вышел прежде, чем Риан нашелся с ответом. Ой-ой! У мальчика что-то случилось! Отчет был небрежно сметен в ящик стола, из груды бумаг появилась красная папка с личным докладом Замка, под чьим началом находилась Рука дэ Вэйт. Что у них стряслось? Принц-на-Троне, Большой Кулак Дэмин Риан на-райе Стэн на-фэйери Лив тоже любил своего младшего сына.

— Лья! Почему? Почему он отказался? И почему мне так плохо? Мне никогда не было так плохо, даже когда тебя в ящике держали! Я ведь вампир, ты говорила, что нам все по фигу — почему же я внутри умираю, Лья? Ты говорила, вампиры переживать не умеют — тогда почему мне так плохо? Почему он не захотел? Ему на меня плевать все время было? За что он так со мной? Я сам себя боюсь — мне всех убить хочется! Всех! Твари! Ненавижу! — Донни был страшен. Кожа утратила мраморную белизну, стала серой и даже, похоже, шелушилась, радужка в глазах исчезла — белые бельма с черной щелью зрачка, клыки оскалены в постоянном рычании. Таким он к ней вчера и пришел. Ничего не объясняя, заперся в тренажерном зале и изрубил все мечом в капусту — стены, тренажеры, подоконники. Знала бы — заперла бы в дровяной сарай, глядишь, польза была бы. Ей с большим трудом удалось уговорить его открыть дверь, никто другой, наверно, и не смог бы, а она все-таки его мать во Жнеце — послушался. Она споила его до бесчувствия, ночь он проспал. Сегодня ему уже лучше — он заговорил. Ничего, отойдет. Выговорится и отойдет, она по себе знает.

— Я тебе никогда не рассказывала, почему Мастер Корнэль ушел из Руки? — Донни помотал головой, ему было глубоко плевать. Он был там, на поляне, он все еще был там, рядом с телом, которое он знал, как свое, лучше, чем свое — и которое превратилось вдруг в нелепый бурдюк переломанных костей и крови — и умирал вместе с ним, умирал снова и снова. Лья сидела с ногами на подоконнике, обхватив руками колени, и смотрела в окно на сад, засыпанный первым снегом. — Последним Мизинцем у нас была девочка, хороший такой человечек. Я сразу на поднятие подала — объяснять не надо? И получила, с печатями, все дела. Большой у нас скотина был: нет, чтобы в казарме ее оставить — он ее с нами таскал — пусть, мол, учится, раз хочет. Чему она там научится, пигалица человеческая! Ну и допрыгались. В бою у нас ее украли, тупо уволокли в портал — и закрылись, и все. Так вот, когда Мастер понял, что ее просто собираются списать в расход, он отметелил Большого и Среднего, взял за жопу серого и заставил ее искать. И нашел. Только поздно. Ты же знаешь, если тело остыло — это все, только в зомби — а нафига? Так что, я примерно представляю, что ты чувствуешь, очень примерно — но представляю. Только, видишь ли, у меня Рука дерьмовая была, на меня тогда рапорт подали на нарушение субординации, я плюнула и ушла. А у тебя-то не так! У тебя отличная Рука. Ты своим ребятам нужен, тем более теперь! Я знаю, ты берег их ради Лайма — так побереги их теперь ради самого себя! Ты — их опора и защита, хоть они об этом и не догадываются. Так что страдать — страдай, но, будь любезен, возьми себя в руки. Все равно кроме прошедшего времени лекарства от этого нет. Я не думаю, что твоим ребятам сейчас сильно лучше, чем тебе. Я видела вашего эльфеныша, он хлипкий, как бы не сломался. Ты же знаешь, я такие вещи чувствую — он тоже его любил, только как отца. А дальше всего два слова: живой и эльф. Я не знаю, кому из вас сейчас хуже.

Лья теперь точно знала две вещи. Во-первых, эльфийский эгоизм от поднятия никуда не девается. А во-вторых — вампиры плачут. И еще как! Еле успокоила.

Через два дня после похорон Квали зарегистрировали Большим по представлению трех Пальцев. Перед этим он целый день ворчал, что именно конфигурацию из трех пальцев им и покажут: в Руке без году неделя, по возрасту — младше всех. Но все произошло очень легко и буднично. Три заявления, согласие Квали, печать Утверждения — все. В Мизинцы взяли из Резерва сорокалетнего мужика, понадеявшись на то, что обучать не придется — сил на это не было. Так и вышло.

Большой из Квали вышел хороший. Двадцать три года в Мизинцах не прошли даром, он многому научился, уже знал — что и как. Личность Большого сильно влияет на облик всей Руки в целом. По-отечески, как у Лайма, у него не получилось бы — да он и не пытался. Вместо семейственности, «домашности», он привнес придворный шарм и галантность, некую легкость, обманчиво похожую на легкомыслие. Но при этом он оказался отличным тактиком и стратегом, кроме того, он так в них верил, что всем хотелось это доверие оправдать.

Санни смерть Лайма сразу состарила. Он прослужил еще полтора года и ушел в отставку, раздарив на память большую часть своих рисунков. Провожали его долго, дня три, под конец начисто забыли, по какому поводу пьянка, и очень удивились и расстроились, когда он вдруг решительно объявил, что уходит, и ушел. Ну, уполз…

Дон с виду вполне оправился. Браслет из волос он носил не на руке, а на груди, в специальном кармашке — боялся потерять. Со временем у него появилась привычка прижимать к груди руку жестом человека с больным сердцем. Сам он ее не замечал, остальные деликатно молчали.

На должность мага взяли двадцатилетнего выпускника, рекомендованного Руке самим Санни. Звали его Роган дэ Дрет. Несмотря на молодость, он оказался весьма знающим, а «прирос» на удивление легко и быстро. На Санни он был похож поразительно, даже манера разговора была похожа чрезвычайно, что, конечно, наводило на размышления…

Примерно тогда же Квали познакомился с Птахх. Мама настояла на его присутствии на приеме «в честь чего-то там». Обычно ему удавалось отвертеться — но не в этот раз. Единственное, что удалось — отстоять форменные брюки вместо полупрозрачных штанцов, в которые мама попыталась его нарядить.

— Ну почему? — расстроилась мама. — У тебя такие ножки стройные, длинненькие! Тебе так идет! И это так модно! Почему ты не хочешь, сыночка? И туника с черными брюками мрачновато смотрится. Может, розовенькую наденешь?

Вот вечно она так! Квали давно подозревал, что вторым ребенком мамочка хотела девочку, но что-то не так пошло, а он всю жизнь за это «не так» расплачивается! Отец, по обыкновению, с матерью не спорил, только насмешливо блестел глазами. Вредный! Не мог же «сыночка» объяснить мамочке, что девицы во вчерашнем борделе были одеты как раз вот в такие модные полупрозрачные!.. Нда-а… Еще бы платьице предложила! Да, ладно. Брюки отстоял — и слава Жнецу, а что там на плечах — пофиг, хоть бы и голый. Как Дон говорит, чхал он на это. Но какая скука, Жнец Великий! И Дэрри нет, как назло! Уж братец бы придумал, как развлечься! Как он тогда бабочек в волосах на-райе в гусениц превратил — визгу было!

Квали подпирал спиной ствол-колонну и с тоской смотрел на танцующих. Да, наверно, это выглядит красиво. Если в первый раз. Ну, в двадцать первый. Но ему-то все это наскучило задолго до совершеннолетия! Больше всего зал напоминал ему вольер с птичками в Королевском зоопарке. Ярко, сумбурно, шумно… Ага, и пахнет соответственно… Или кипящий суп. Протухший… Он выпил пару бокалов, сгрыз что-то этакое невообразимое — изыск из королевской кухни, и готов был выть со скуки — мамочка, за что ты меня так? Скажите, кто-нибудь, что я здесь делаю? А-а-а!

— Будь любезна, улыбайся! — услышал он вдруг яростный шепот с другой стороны колонны. — Не заставляй меня краснеть за тебя! Я не для того выпросила приглашение во Дворец, чтобы ты тут ходила с кислой миной! Улыбайся, ну!

Он осторожно выглянул — и напоролся на полный гнева и отчаянья взгляд. На лице крохотной даже по эльфийским меркам эльфочки в истерично-желтом платье была растянута — как приклеена — фальшивая улыбка, глаза же горели мрачным упорством. Более массивная на-райе с нарумяненными ушами, видимо — ее мать, продолжала ей что-то выговаривать, но Квали уже не слушал. Как это было знакомо! Улыбнись вот тому, поклонись этому, мы не должны портить с этим на-райе отношения, это дипломатия, сыночка, его прадед Старейшина ле Скайн, понимаешь? Корона не может ссориться с ле Скайн, и так далее и тому подобное… А девочку-то выручать надо! Квали знал, что некрасив на эльфийский вкус. Это с точки зрения людей все эльфы прекрасны. Люди называли их Преображающимися, фэйери, сияющими. Да, влюбившись, эльф действительно преображался, волосы начинали сиять радужными искрами, а если учесть, что некоторые отпускали шевелюру до колен — зрелище, действительно, было феерическое. Квали обрезал свои выше плеч, черты лица у него были слишком резкие и острые, плечи широковаты, да еще и накачанные мускулы от постоянных тренировок — а это уж совсем не приветствовалось. Вот Дэрри, старший брат, тот — да, соответствует, так и где тот Дэрри? Зараза, удалось как-то отмазаться, а Квали тут отдувайся! Эх! Но девочку жалко… С другой стороны, он же не в женихи навязывается!

— На-райе! Не помешаю? — сверкнул зубами Квали. — Позвольте представиться: Шон дэ Стэн! — Лягушонка ведь можно сократить до Шона? Во-от, а скажи «Риан Квали» — тут же и женят! Пусть и младший, а на-фэйери… — Могу я надеяться на танец?

Под восторженное кудахтанье старшей на-райе он вывел свою даму к танцующим. Девушка едва доставала ему головой до плеча. Она механически, заученно выполняла все движения, упорно не поднимая глаз и удерживая на лице идиотскую фальшивую улыбку.

— Что, совсем задолбали? — сказал Квали ей на ухо. Она удивленно вскинула глаза. Квали скроил сочувственно-проказливую рожицу. Фальшивая улыбка медленно сползла и исчезла, уступив место недоумению, а потом — надежде! Наблюдать эту смену выражений было для Квали немного смешно и очень жалко.

— Да! — с чувством выдохнула девушка.

— Хочешь — слиняем? Покажу дворцовый сад!

— Мне никак. Мать следит. Потеряет — убьет! — переговаривались они, сходясь и расходясь в танце.

— Знакомо! Мама замужем?

— Развелась.

— Чувствуется!

— Как развелась — совсем озверела! Повешусь!

— Ща все будет! Пляшем в правый угол к столу. Буду чушь нести — подыгрывай! Не возражай, даже если бред совсем, поняла? — это просто, тут и думать не надо, надо просто знать, кому что предложить. Квали знал. У стола с закусками и запивками стоял величественный эльф в модном полупрозрачном костюме. В длинные, до талии, распущенные волосы вплетены нити сверкающих бусин, уши старательно набелены, для создания впечатления мужественной невозмутимости. Танцующая парочка, стараниями Квали, оказалась у него точно за спиной.

— Так вы говорите, она специально приехала, надеясь познакомиться с на-райе Тарном? — нарочно громко сказал Квали и подмигнул своей партнерше. Она сориентировалась и пискнула:

— Да-да, я сама слышала, как она говорила.

— Не упоминай имени моего всуе, юноша! — эльф надменно обернулся. — О ком это вы, позвольте спросить?

— О! Простите, я не хотел! — очень натурально смешался Квали. — Я не должен был… Ох, как неловко!

— Ловко-ловко! Н-ну? — на-райе Тарн явно был уже весьма «теплым».

— Э-э-э… Но я могу рассчитывать на конфиденциальность?

— Н-ну?

— Вон та на-райе, благословенный, в оранжевом, видите?

— Хм! — на-райе прихватил второй бокал и неспешно отправился в странствие по залу. Штормило его изрядно, но направление он держал четко на оранжевое пятно.

Партнерша Квали проводила его взглядом.

— Боюсь, твоей маме будет не до тебя… Некоторое время… — Квали задумчиво выпятил нижнюю губу. Эльфа перевела на него изумленный взгляд и вдруг залилась беззвучным восторженным хохотом, прикрывая рот ладошками.

— Как… Как ты это сделал? — наконец выговорила она.

— Да ну, ерунда! — махнул рукой Квали. — Пошли? У нас есть… — он, прищурившись, смерил взглядом удаляющуюся спину. — Часа два-три!

Они вышли в сад.

— Ф-фух! — вздохнула девушка — Как хорошо! Спасибо! Мне там уже плохо было. Все так… — она поискала слово, — пахнут…

— А люди считают, что цветами! — хихикнул Квали.

— Так то — люди, — поморщилась эльфа.

— Ну да, некоторые почему-то иногда забывают, что перед заклятьем чистоты не худо бы ванну принять! Ты здесь в первый раз? — она кивнула. Они медленно шли по дорожке сада. — А я уже отвык. Смотри, вот эта хрень переливчатая — прямо из леса Перворожденных!

— Ух ты, здорово! Красиво как! А почему отвык?

— А я здесь не бываю почти. Я Большой в Руке Короны. У нас таких амбре не бывает, вампиры не пахнут — вот и отвык.

— Ты в Руке-е! — глаза, как чашечки с восхищением! Квали расцвел. В первый раз у кого-то вызвала восторг его служба — надо же! — И ты Зверей видел?

— И ездил, — пожал он плечами, — и не раз!

— О! — она смотрела на него, стискивая руки, явно не решаясь о чем-то попросить, мялась и краснела.

— Что, Зверей хочешь посмотреть? Легко! — Квали был всемогущ. Слава Жнецу, штаны форменные, печать — вот она, в кармане!

— Здравствуйте, Мастер Кириан! — за столиком в сторожке сидел белобрысый загорелый мужик лет сорока, со странно белым носом и такими же руками. — Как у вас дела?

— С мужика жена сняла! — фыркнул мужик, заметил девушку за спиной Квали и извинился, явно не испытывая никакого смущения, а так, для проформы: — Простите, на-райе! Я такой хам! Это все тлетворное влияние соседства ле Скайн!

— Да-а, Мастер, соседство — оно конечно, оно у-у-у! — хихикнул Квали. — Одно слово — беда! И что на этот раз? Райн дэ Гранвилль еще жив?

— Да… — захохотал мужик, махнув рукой. — Тут младшенькая учудила! Она и так из деда веревки вьет, а тут… А, долго рассказывать! Но все здоровы, обошлось! Зашли бы в гости как-нибудь!

— Мы постараемся, честно! — улыбнулся Квали. — Я ребятам скажу!

— Скажи-скажи, а то дед обижается! Чего хотел-то? Тебе позвать кого?

— Нет, мы погулять, ненадолго! У этой на-райе очень строгая матушка!

— А! Ага! — Кириан хмыкнул, открыл журнал. — Погулять — эт хорошо, погулять — эт можно. Стало быть, ты у меня…

— Шон дэ Стэн, — быстро сказал Квали.

— А? А! Ага. Шон. А на-райе? — Квали подтолкнул подругу.

— Зайе Птахх на-райе Рио, — пискнула она.

— Рио. Ага. Печатей возьмешь?

— Давай парочку — мало ли что, — Квали оплатил печати, расписался за себя и Птахх, и они пошли к озеру.

Парк Зверей располагался на западной оконечности озера Майвилл, вплотную к южным владениям ле Скайн, Долине. Питалось оно одноименной речкой, сбегающей с Хребта Дракона и образовывало целую систему речек, речушек и протоков, чтобы стечь в конечном счете в южный океан, пройдя сквозь леса «мирских» эльфов, ушедших на покой.

— Сейчас подойдем — обязательно поздоровайся и пожелай чистой воды. Обращаться надо на «вы» и «благословенные».

— Они говорят? — в глазах Птах плескалось ожидание чуда.

— Они все понимают. Сами говорят редко, не со всеми и только по делу. И не ртом, — Квали постучал себя по лбу пальцем. — Вот тут. Со мной ни разу не говорили, а с Громом, моим Указательным, иногда говорят. Никто не знает, почему с одними говорят — а с другими нет. Может, с тобой заговорят — попробуй!

«Смотри-ка, щеночек пришел!» Бойкая Стерва потянулась, выпуская когти. «И самочку привел, хорошенькую!» Прямой Удар зевнул, лениво окинул взглядом подошедших эльфов и отвернулся: «Я его знаю, он не слышит. А она… тоже». «Ну подойти-то надо! Они славные — смотри, как светятся!» «А толку? Глухие же! Не пойду. Вызова не было, значит поглазеть пришли. Хочешь — развлекайся, а мне влом. Глухих щенков веселить — вот еще, нашла занятие!» «Зануда!», образ задней лапы, стряхивающей воду характерным кошачьим движением. Прямой фыркнул и перекатился на другой бок.

Птахх, затаив дыхание, смотрела на неторопливо приближающееся создание. Огромный черный Зверь передвигался с завораживающей пластикой, скользил, перетекал. Кошачьи лапы и туловище заканчивались пышным лошадиным хвостом, а шея и верхняя часть головы были как у лошади — таинственного полумифического животного, начисто вымершего в 300-летнюю войну. Птахх прочитала о лошадях все, что сумела найти — но это было очень мало и очень противоречиво. Судя по всему, лошади были друзьями людей, и очень необычными животными — они умели смеяться! Причем так, что до сих пор ходило выражение «ржать, как лошадь», то есть смеяться громко, от души, заливисто и заразительно. Вот бы послушать!

Книзу морда расширялась и уже ничем не походила на лошадиный сап, из-под верхней губы вниз торчали изогнутые клыки. Звери Короны сами по себе являлись живым мифом. Каждому из них было больше 6000 лет, правда, это знали немногие, и они помнили своего Создателя — 50 из них он держал на руках в момент их рождения и сам назвал их имена. Десяти, появившимся позже, Звери дали имена в той же традиции. С тех пор у них никогда не было малышей — чего-то не хватало им для этого. А как это получилось тогда, на заре времен, они не помнили — это было так давно…

— Здравствуйте, благословенный! Чистой вам воды! — поклонились двое двуногих. Бойкая фыркнула. Смешные щеночки!

— Шон, а погладить можно? — Птахх лучилась счастьем.

— Вот сама и спроси. Спроси-спроси, если можно, он тебе сам подставит лапу или ухо!

— Благословенный… — с замиранием сердца начала Птахх. Рубиновый глаз заглянул ей в душу, Зверь фыркнул и подставил лапу лесенкой.

— Ух ты! — восхитился Квали, — Полезай, тебя приглашают покататься! Птахх восторженно взвизгнула и забежала Зверю на спину. Квали уже открыл было рот — попросить, чтобы прогулка не очень затянулась, но тут лапа придвинулась уже к нему.

— Я… да? — удивился он и залез. Здорово! Интересно, за что такая милость? Или Кириан попросил?

Зверь неторопливо побрел вдоль воды, по воде, опять по берегу. Птахх молча сияла, только вздыхала иногда глубоко и прерывисто от полноты чувств. Квали тоже переваривал новый опыт. Ему в первый раз удалось кого-то настолько быстро, легко и полностью осчастливить. Это было… приятно! Очень!

Прогулка продолжалась около часа и закончилась у сторожки. Зверь лег, Квали и Птахх соскочили на землю и склонились с прижатыми к плечу ладонями:

— Благодарим тебя, благословенный, чистой тебе воды!

Вышел Мастер Кириан с корзиной яблок, крупных, краснобоких, поставил перед Зверем.

— Да на, на, лакомка! — Зверь ловко наколол одно на коготь, отправил в пасть, захрумчал.

— Он… улыбается! — прошептала Птахх. Квали пригляделся. Зверь действительно улыбался! Надо же, вот что значит новый взгляд! Никогда не замечал, даже в голову не приходило!

Кириан искоса поглядывал на пару. Потом, когда они распрощались и ушли, и Бойкая убежала, доев яблоки, он долго еще сидел на скамейке у сторожки, на такой памятной скамейке. Он погладил старое, уже затрухлявившееся дерево сиденья. Именно здесь он в первый раз увидел свою Тору. Эта девочка на нее слегка похожа, такая же миниатюрная, только цвет глаз другой. Вот и нашел себе пару младший на-фэйери. У них-то и в мыслях нет еще, но Бойкая сказала, что рядом друг с другом они светятся, значит, это только вопрос времени — подрастут, и свет выйдет наружу. Зверям в этом можно верить, они эльфов чувствуют. А им с Торой было сложнее.

Тогда, 20 лет назад, он возвращался от озера и здесь, на этой скамье, увидел вдруг свою мечту. Мечта грызла яблоко и болтала ногами. Русые волосы, подхваченные темно-вишневой лентой, большие синие глаза, задорно вздернутый нос, румянец во всю щеку, ножки в вишневых туфельках взбивают пену кружев под розовым подолом. И веяло от нее невероятной чистотой — это чувствовалось даже на расстоянии. Девушка была отмыта до скрипа, до хруста, как то яблочко, которое она грызла. Так просто не бывает, но — вот, есть же! Кири почему-то почувствовал себя ужасно грязным, несмотря на недавнее купание…

— Райя, — поклонился Кириан, понимая, что очень невежливо так пялиться, но не в силах оторвать глаза от чудного видения.

— Райн, — равнодушно кивнуло видение, критически оглядело яблоко и с хрустом опять запустило в него крепкие зубки. Из сторожки вышел вампир, открыл портал.

— Тора, нам пора.

Мечта вспорхнула, взяла вампира за руку. Неожиданно обернулась через плечо на Кириана, гордо вздернула подбородок и шагнула вслед за вампиром, исчезая из жизни Кири, возможно — навсегда. Кириан стоял, остолбенев, в голове металось: «Так вот, как это бывает!». Девушка? Девочка? Причем тут вампир? Неужели она… кормлец? Какой ужас!

— Мастер Дорбин, кто это был? — нос и уши Кириана, обычно белые, не поддававшиеся загару, были ярко-розовыми.

— Один из Старейшин ле Скайн, а что такое? — Мастер удивленно разглядывал Кириана.

— А девушка? С ним была девушка, он называл ее Тора!

— Не знаю, если и была — сюда не заходила, — пожал плечами Мастер. — Да что с тобою, мальчик? Ты как не в себе!

— Да, наверно, — поник Кириан, чувствуя себя чрезвычайно глупо. «Хи-хи! Влюбился! Щеночек влюбился!», задразнился у него в голове кто-то из Зверей. «Отстань», мысленно буркнул Кири. И правда, что это он? Ну, девушка, ну, может — и кормлец, ну и что? Она на него и внимания-то не обратила! Но облик незнакомки застрял в голове намертво и преследовал его упорно целых две недели — до следующей встречи там же, у сторожки на скамье. На сей раз платье было голубое с синим лентами, в руках книжка. На Кири опять напал столбняк. «Хи-хи!», сказал кто-то из Зверей, Кири мысленно дал себе пинка.

— Райя, простите, не знаю, как вас зовут, позвольте представиться: Рэй Кириан! Могу ли я быть вам чем-то полезен? Не желаете ли покататься на Звере? «Ну, ты наха-ал!» «А нефиг хихикать!» «Сам дурак!» «Вот на тебе, на умном, я, дурак, и поеду!» «Р-р-р!»

Прекрасное видение, не ожидавшее такого напора, захлопало очами.

— Вы очень… любезны… — склонила она головку набок, рассматривая неожиданного кавалера, локоны полились через плечо, как живые. — Но я не могу принять ваше предложение. Мой… — она замялась на секунду, — хозяин приказал ждать его здесь, — по ее лицу скользнула неуловимая гримаса, она как будто сдерживала смех. — Если я уйду, он меня уж-жа-асно накажет! Уж-жа-асно! Он о-очень строгий!

— Вы… — Кири покраснел и смешался.

— Я еще не кормлец, но скоро буду, — важно сказала девушка. — Я выросла у ле Скайн, нас специально воспитывают. — Вы не знали? А вы? Вы здесь работаете?

— Да я здесь тоже, можно сказать, вырос. Но вам, наверно, будет неинтересно…

— Ну, почему же! Присядьте здесь, расскажите! И почему у вас такое… необычное лицо?

— Необычное? — удивился бесхитростный Кири. — Скорее уродливое. Это обморожение, я в ящике с ним лежал.

— В ящике? Как интересно! Расскажете?

— Только, если надоест — скажите сразу, ладно? Деревня, в которой я родился, стояла у брода через речку Ирию…

Кири рассказывал долго, пару раз прерывался — приносил из сторожки яблоки, Тора с удовольствием их грызла.

— С тех пор я здесь так и живу. Со Зверями нельзя почувствовать себя одиноким, они все время со мной — хоть один. Райн Кенторин иногда проведывает, а скоро, наверно, и совсем сюда переедет. Здесь общежитие есть для состарившихся Зовущих, таких, кто не сумел создать семью. Я тоже там живу, и здесь, скорей всего, и останусь. Для рейдов я не гожусь из-за шрамов — слишком приметное лицо. А хорошего Слышащего из меня так и не получилось. Но я и не расстраиваюсь — здесь очень хорошо жить.

— Как интересно! — прошептала девушка. Она слушала Кириана очень внимательно, с охами и ахами, Кири был польщен, как рассказчик. — Вы так здорово рассказываете! Я как будто там побывала! А мне и рассказать нечего — я нигде не была, даже в школу не ходила — меня дома уча… учили.

— Тора? — По дорожке подходили Мастер Дорбин и вампир.

— Позвольте вам представить: мой подмастерье Рэй Кириан дэ Брод, очень ответственный молодой человек! — Мастер явно составлял Кири какую-то протекцию, только Кири не понимал — какую и зачем.

— Очень приятно, — кивнул вампир.

— Кири, это райн Эдиль Гран ле Скайн! — многозначительно представил своего спутника Мастер.

— Райн, — поклонился Кири. Чего от него хочет Мастер?

— Тора, нам пора. Подготовьте документы, Мастер, я еще зайду, — гости ушли в портал. Девушку так и не представили официально — это наводило на размышления… Кири все еще пребывал в задумчивости, когда Мастер пихнул его в бок.

— Ты понял, кто это был, понял?

— Не-ет…

— Это ж Старейшина! Это ж попечитель наш! Ты что! Вот он и еще двое всем здесь и заправляют! Сейчас вот в общаге ремонт делать будут, в правом крыле, и домики строят — это тоже они! Для супружеских пар Зовущих, понял? Ты бы у него на глазах-то покрутился, жениться будешь — пригодится! Ага!

— Да ну, куда мне жениться! Вы, Мастер, скажете тоже! Да кто за меня пойдет — я ж урод! Вон, рожа-то какая!

— Ой, оставь, парень, глупости говоришь! Замуж не за рожу ходят! Я тоже не красавец — а уже два раза женат. Первая-то моя, упокой ее Жнец в снопе своем, красавица была — а стерва еще большая! Я уж разводиться думал — тут ее Жнец и прибрал! А со второй уж 20 лет живу и только радуюсь. Хоть и мышка серая, а своя, родная! Так что ерунду-то не пори — не пойдут за него! Парень видный, должность хорошая, денежная, домик свой дадут — чего ж больше-то?

Кири задумчиво покачал головой.

Шли дни, Тора больше не появлялась, но забыть ее Кири не мог. И неким неуловимым образом речи Мастера Дорбина навели его на очень интересную мысль. А если он женится на Торе — ее все равно сделают кормлецом? Или нет? Конечно, основной вопрос — а согласится ли она пойти за него… Эх! Звери изгалялись над влюбленным, как могли, никогда Кири не думал, что они такие похабники. «Да вам просто завидно!», отбивался Кири. «Естественно!», очень удивились Звери, «Ты глупый человечек, ты даже не понимаешь, насколько драгоценно то, что ты сейчас переживаешь! У 10 из нас этого давным-давно нет, остальные даже не знают, что это такое — конечно, нам завидно!» И всего один нашелся из 60, который положил конец вакханалии диких советов и идиотских предложений, сыпавшихся в многострадальную Кирианову голову. «Что ты тычешься, как слепой щенок? Сходи к этому не-мертвому и все выясни! А если слабо — забудь сразу и навсегда, тебе эта крошка не по зубам будет, если ты просто сходить поговорить — и то стремаешься!», и передал образ Кириана, пытающегося укусить огромное яблоко. Зубы скрипели по кожуре и вываливались.

Два дня Кири набирался духу, на третий наконец решился. И вправду, сколько можно ходить, как сомнамбула! Портал привел его на двор симпатичного трехэтажного особняка из серого камня, окруженного садом. Он ожидал чего-то другого — высоких шпилей, стрельчатых узких окон, атмосферы печали… Фига с два! Вместо шпилей над крышей торчали три дымовых трубы, окна широкие, полукруглые, разноцветные занавески надувались, как паруса и вились, как флаги. Где-то внутри дома бренчал клавир, женский голос немилосердно взвыл «Жесто-окий, ты ушо-ул! Навек меня… пр-роки-инул!», хохот на три голоса, хладнокровный комментарий «А были варианты?», опять счастливый ржач. Из-за дома доносился детский визг и вопли:

— А ты убит! Так нечестно, я тебя застрелил! Вон у тебя ляпа от стрелы моей на жопе! Дир, скажи ему!

— Ну и что, что в жопу ранетый, я ж стрелить-то могу еще!

— Не можешь, у тебя этот… дохлый… не, еще больной… больной кошок у тебя, во!

— Че-е? Сам ты кошок! Я те дам — кошок! Я те щас в глаз как врежу!

— А-а-а!

Кири вдруг понял, что вся заготовленная им речь никуда не годится. Непохоже, чтобы хозяин ТАКОГО дома был «о-очень строгим» и стал бы кого-нибудь «уж-жа-асно наказывать». Или он не туда попал? С другой стороны, местные дети хоть и понаслышке, но знают, что есть такая вещь, как болевой шок. Дык — и-и?

Он поднялся по лестнице к полуоткрытой двери, заглянул внутрь. В холле было пусто, голоса доносились откуда-то сверху. Он в нерешительности стоял внизу — неудобно же лезть в чужой дом без разрешения — когда на площадке второго этажа кто-то появился.

— Здравствуйте, благословенный! — громко сказал Кири. — Могу я увидеться с райном Эдилем Граном?

— С Граном? — удивился некто. — Наверно, да. Поднимайтесь, я вас провожу.

Кири перевел дух. Нет, он правильно попал. Но… Тогда ничего не понятно! Незнакомый райн — юноша лет двадцати, провел Кири по коридору в самый конец, пропустил его в небольшую комнату с единственным письменным столом и двумя стульями, и постучал в следующую дверь.

— Гран! К тебе можно? Тут по твою душу … — он вопросительно оглянулся на Кири. Тот поспешно представился. Дверь открылась, на пороге стоял тот самый вампир.

— Райн Кириан? — удивился он. — Заходите! Что-то случилось? — и юноше — Посиди тут, ладно? Мало ли что!

Кабинет — если это был кабинет — оказался угловой комнатой с тремя окнами. Письменный стол из огромного березового капа явно был выращен на заказ. Кресло с высокой спинкой за столом, такое же кресло перед столом, по двум стенам застекленные книжные полки до потолка. Очень много света и ветра, и пестрые занавески на окнах, и белый диван с ворохом разноцветных подушек, и огромный видеошар, и еще более огромный аквариум с яркими юркими рыбками, и светло-желтый пушистый ковер на весь пол. Кири потерялся. Здесь было ЧИСТО. Его опять посетило то ощущение нереальной чистоты, как тогда, в Парке Зверей, когда он смотрел на Тору. Как же он пойдет по этому чуду в своих совершенно хамских башмаках? Он же натопчет так, что потом вовек не отмыть будет! Гран понял его ступор — видимо, Кири был не первым с такой проблемой.

— Проходите-проходите! Здесь заклинание чистоты, не беспокойтесь! Сюда можно вывалить бочонок соуса, разбавить парой бутылок вина — и ничего не будет через три минуты! Присаживайтесь! Я вас слушаю, благословенный. Вина? Компоту? Нет? А зря! Итак?

Кири еще на подходе к дому махнул рукой на свою заготовленную речь и умно составленные вопросы. Неуместно! Совершенно! Здесь, в этом доме — в таком доме — просто глупо. И, кажется, он уже догадывается, кто попытался сделать из него дурака.

— Райн Гран, вы были у нас в Парке с девушкой — Торой.

— Что она опять натворила? — сразу забеспокоился Гран.

— Нет, пока ничего, — улыбнулся Кири. — Только попыталась. Не сочтите меня совсем наглым, но для меня это ключевой вопрос: вы действительно специально растили ее, чтобы сделать кормлецом?

— Ч-что? — поперхнулся вампир. И Кири рассказал все. Все, что говорила Тора, все свои метания и терзания, шуточки Зверей, свою прочувствованную заготовленную речь и хитрые вопросы. К концу рассказа Гран ржал, как лошадь.

— Паршивка! — растроганно всхлипнул он, вытирая слезы. — Минутку! — он высунулся из комнаты. — Приведи мне Тору, душечка! В любом виде! Или принеси! Да хоть вверх ногами! — в ответ на какой-то вопрос юноши. — Ох! Воспитание — трудное дело! — вздохнул он, опять садясь в кресло. — Вы мне подыграете? Поверните, пожалуйста, свое кресло так, чтобы было не видно, кто сидит! Вы, наверно, уже сами поняли большую часть, остальное сейчас сами услышите, не буду лишать вас этого удовольствия!

— Отпусти! Отвянь от меня, уродец тряпочный! Не смей! Пусти, хавка тухлая! Щас тресну так, что папа потом синяком подавится!

По мере приближения этих воплей души с лицом Грана происходили невероятные метаморфозы. Пытаясь спрятать душивший его гомерический хохот и придать лицу серьезное выражение, подобающее процессу воспитания юной девицы, он совершал странные движения челюстью, таращил глаза, надувал и втягивал щеки… Наконец, он оперся локтями в стол, спрятал низ лица в замке ладоней, задрал брови и потупил глаза. Правда, периодически, при особо удачных пассажах ведомой на расправу Торы, он всхрюкивал и передергивался, но пока справлялся. Дверь с треском распахнулась.

— Аниктора дэ Гранвилль! — пропыхтел юноша, судя по звуку, попросту свалив свою ношу на пол. Кири сидел к двери спиной и не мог, к своему сожалению, видеть это чарующее зрелище. Гран хрюкнул и отчаянно зажмурился.

— У-у, зараза! Ы-ых! — послышался пинок по двери, она захлопнулась.

— Тора!

— Ну, па-ап! А чего он! Я ж сказала — доиграем и приду! Я как раз Винка и Дира в плен взяла, а твой пришел…

— Тора!

— Па-ап! Это не я ведро над дверью прицепила, ну, правда не я! И не скажу, кто, вот, я не ябеда! Я Диру так и… Ой! Ну вот, опять!

Кири понял, что Гран вот-вот не выдержит, и встал с кресла. Честно говоря, он чуть не вскочил, услышав первое «Па-ап», но Гран сделал страшные глаза. Но теперь, наверно, уже было пора. Зрелище ему открылось божественное. Одна коса уцелела и торчала, изогнувшись, как змея, другая расплелась наполовину и уныло свисала тремя сосульками. Черная туника продрана на пузе и на боку, короткие штаны изгвазданы непонятно чем, на колене свежая ссадина. На лбу наливается синяк, руки и лицо в черных и зеленых разводах, приобретаемых, как известно каждому бывалому пацану, в честном поединке на лужайке. Увидев Кири, божественное зрелище, мечта его грез, ойкнуло и замолчало, утратив весь боевой запал. А влюбленный еле сдержался, чтобы не заржать самым непристойным образом. Удалось. Но ребра! Но челюсти! Жнец Великий, за что караешь?

— Тора, скажи пожалуйста, ты сможешь сейчас при мне повторить все, что ты наговорила райну Кириану? — Гран упорно смотрел в столешницу и говорил сдавленным чужим голосом. Кири знал, из-за чего, а девушка — девочка? девчонка! — напугалась и запаниковала. Она бросила исподлобья быстрый косой взгляд на Кири, засопела и помотала головой, переминаясь с ноги на ногу и безуспешно пытаясь стянуть вместе края дырки на пузе.

— Видимо, прошлое наказание тебя ничему не научило. Это печально. Может, ты что-нибудь поймешь на этот раз. Я на месяц лишаю тебя прогулок и на два — сладкого. Ступай, через пару часов ты сдашь мне отчет на двух листах, в котором подробно опишешь свое недостойное поведение и проанализируешь, к каким последствиям оно могло привести. И вымойся. Иди.

Уже на середине речи Грана у Торы задрожали губы, теперь же она с ревом выбежала из кабинета, грохнув многострадальной дверью. Гран рухнул грудью на стол, плечи мелко тряслись от хохота, который ему так долго пришлось сдерживать. Кири стоял в полном обалдении. Он, было напрягся, услышав о наказании, но… Прогулки? Сладкое?

— Простите, райн Кириан, — наконец немного успокоился Гран, — но я не могу к ней адекватно относиться. Она… живая, понимаете?

— Папа? — Кири внимательно посмотрел на вампира.

— Да, я ее удочерил. И, кажется, был неправ. Воспитатель из меня никакой! — вампир сокрушенно вздохнул. — Я совершенно не могу на нее сердиться, мне такие усилия приходится прикладывать, чтобы хотя бы сделать вид, что я недоволен! Пока она была маленькая, было проще, а сейчас у нее такой возраст — фантазия бьет ключом, и не всегда ее шутки безобидны. Прошлый раз она подсунула молочного щенка кормящей кошке, чтобы посмотреть, научится ли он мяукать! Эльфийской кошке. Она с вас ростом. Фэрри существо миролюбивое, она бы его выкормила, но мама щеночка пошла искать свое дитя, — Гран безнадежно махнул рукой. — Водой разливали, четверо наших в ящик загремели — у кого что! Мне казалось, она хоть что-то поняла после этого случая — и вот, пожалуйста! Вы очень расстроены?

— Помилуйте, да чем же? — удивился Кири. — Наоборот, даже как-то жалко ее! Ну, насочиняла…

— К сожалению, вы неправы, — вздохнул Гран. — Что вы почувствовали, когда она сказала вам, что ее растят, чтобы сделать кормлецом? Возмущение. Вы меня в злодеи записали. Вот вам и межрасовый конфликт. Это просто повезло, что вы — это вы, который просто пришел и спросил. А если не приходить с вопросами, а копить в себе, да обвешать домыслами, да рассказать еще кому-нибудь, какие вампиры сволочи — вы представляете, к чему можно придти? — Кири задумался. Шалость перестала казаться безобидной. — И это только одна сторона! А вторая — наши законы. Если кто-то из нас сделает такое — ему просто сотрут личность, не взирая на то, кто он — Старейшина, не Старейшина — сотрут, и все. Еще хорошо, если поймут, что она ребенок и говорит глупости — а если нет? Беда мне с ней, и что делать — ума не приложу!

— Райн Гран, — начал Кири.

— Слушай, давай уже на «ты» и без этих «райнов»! И давай, наконец, выпьем! Ты, надеюсь, уже совершеннолетний? Никто не придет мне морду бить, за то, что я детей спаиваю?

— Нет, — засмеялся Кири. Из стола появилась бутылка, из полки два бокала и копченое мясо.

— Это тебе, я не употребляю. Вот ножик, режь сам. Ну, за знакомство! — и, налив во второй раз и откинувшись в кресле, — Так что ты хотел спросить? Извини, я тебя перебил, но после таких потрясений очень выпить хочется.

— Э-э-э, да. Вы… Ты. Ты сказал — ребенок. Но на вид она уже… ну…

— Ей 65 лет.

— Полукровка, — прозрел Кири.

— Хуже. Там где-то три четверти, — Кири охнул. Этот закон знал даже он. Чисто случайно натолкнулся в книжке на упоминание о том, что, если полукровка вступает в брак не с человеком — один из партнеров должен подвергнуться добровольной стерилизации. Можно и обратимой, но, по крайней мере, на время брака. Поразившись жестокости такой установки, полез в кодекс. Эльфы играли по-честному: к каждому закону прилагалось обоснование на двух и больше листах. Именно из-за приложения обоснований тоненькая тетрадочка свода законов и превращалась в три толстенных тома. Кири упрямо осилил три страницы слегка популяризированных выкладок, для чего понадобилось лазать и в другие справочники, по биологии и психологии. К концу своего исследования он вынужден был признать: эльфы правы. Если часть эльфийской крови превышала половину, аберрации развития психики ребенка становились непредсказуемыми. Часто страдала и внешность: странная форма ушей — уродливая полуразвернутая ракушка, или все тело — хрупкие эльфийские ножки венчались мощным человеческим торсом, или наоборот. Закон оказался вполне справедливым — кто же по собственной воле будет плодить уродцев? А вот нашелся-таки негодяй! Девочке еще повезло: внешность не пострадала! Или это Кири повезло? Кири сокрушенно и неверяще покачал головой. Какой же надо быть скотиной, чтобы так поступить? Гран кивнул. — Я пытался найти мерзавца, который это сделал. Есть заклинание поиска родителей по крови. Не нашел. Я ее и в школу не отдаю из-за этого, тут она тебе правду сказала. Совершенно нельзя предсказать, как пойдет развитие. Видишь, что уже получилось: вполне взрослое тело и разум подростка лет тринадцати. Причем и ум развит неравномерно. В чем-то она вполне взрослая, а в некоторых вопросах — совсем дитя. Нет, я не раскаиваюсь в том, что взял ее, я счастлив, что она есть — но с ней очень трудно.

— А как… — начал Кири и замолчал, не чувствуя себя вправе задавать такие вопросы. Но Гран, видимо, сам хотел выговориться.

— Как все получилось? По-дурацки. Такие вещи только так и получаются. Был я на побережье, рыбки морской захотелось дураку. В каком-то грязном кабаке — а там только такие и есть — сидел, ждал лодку с уловом. Смотрю — на полу сидит в углу что-то. А потом она пошевелилась, на нее свет из окна упал — я чуть не заорал в голос, настолько она была похожа на мою жену! Я сначала даже подумал, что это она и есть, только потом опомнился! Милль давно уже такой же живой труп, как и я, что бы ей там делать, да еще в таком виде! Но даже вот такая — грязная, в отрепьях — она была прекрасна. Я не смог ее там оставить. Трактирщик сказал, что появилась она с неделю тому назад, сумасшедшая, но никому не мешает, ест, что дадут, слово говорит только одно: никто. На любой вопрос. Детей Жнеца он вызвал, печати не пожалел, так она, стерва, как почувствовала — слиняла и заныкалась, и вылезла, только когда все ушли с матюгами. Цитата. Я к ней подошел, руку протянул, она за нее взялась — и мы ушли. Привел я ее сюда, вымыл, одел. Абсолютно безучастное существо. Прекрасное и безучастное. Попытался найти родственников — вроде, нашел эльфа, отца. Но он ни сном ни духом, и матери нет. Просто нет, в природе не существует! Такое впечатление было, что она из воздуха соткалась, даже могилы ее матери не нашел — а я умею, не веришь? А тут еще обнаружил, что она беременна — месяца три примерно, мы это чувствуем после 12 недель. Кто, говорю, это с тобой сделал? Это был единственный случай, когда она проявила эмоции! Ты бы видел, как она от меня шарахнулась! Никто, кричит, никто! Пригласил я мага, он посмотрел, сказал — очень интересный случай. И все. Вот так. — Гран посмотрел на просвет пустую бутылку и достал следующую. — В кормлецы она тоже не годилась — слишком беспокойная, да еще и беременная, им таких не надо. Так она у меня и осталась. Вот она, смотри, — он обошел диван, потянул за шнур, шторка в простенке отъехала вбок. В простой раме на фоне цветущего куста была нарисована сидящая на скамье хрупкая светловолосая женщина со слабой улыбкой на тонком, казалось — полупрозрачном лице. Глаза прикрыты пушистыми ресницами, в руках радужный мячик. Кири восхищенно охнул. — Она проводила в саду весь день, и спала бы там, наверно, если бы разрешили. Во всяком случае, уходила неохотно, каждый раз приходилось подолгу уговаривать. А после родов она умерла через день — тихо-тихо, не сразу и заметили. Как будто только ребенок ее здесь и держал. Я назвал девочку Аниктора, удочерил — вот и все. И, знаешь, — улыбнулся Гран — я очень счастлив! У нас с Милль не было детей — я стал вампиром прежде, чем мы успели их завести, она очень переживала из-за этого, пока сама не стала одной из нас. Тогда я ее не понимал, а с Торой я понял, каким черствым я был дураком. Это очень трудно — но очень здорово! Нет-нет, — встретил он задумчивый взгляд Кириана, — не приписывай мне человеческих эмоций! Ни в коем случае! Я НЕ человек! Я уже вижу, у тебя в голове крутится всякая чушь о милосердии и благородстве — поверь мне, как бы мои поступки ни выглядели, это ко мне не относится! Я просто люблю окружать себя красивыми вещами и забавными существами, благо могу себе это позволить! Ты, надеюсь, понимаешь, что ради какой-нибудь уродины я бы и пальцем не пошевелил? Ну, да, сентиментальность — еще может быть — но это и все. Память, просто память. Если бы она не была так похожа на Милль — ничего бы не было, я бы и близко не подошел. Так что не обольщайся насчет моих побуждений. Я циничная старая сволочь и прагматик до мозга костей. Вампир, одним словом. Потому мне и с Торой так тяжело: большая вероятность, что она усвоит мои взгляды, а это не вариант, она-то живая! Приходится все время себя контролировать, иногда это очень утомляет.

Они помолчали, глядя на портрет. Кири усиленно соображал.

— Гран, знаешь что, — сказал он наконец — Я в Парке все время, я там живу. Ты не хочешь прислать ее к нам? Только не гулять, а работать?

— Ты думаешь, что сможешь за ней уследить? — начал Гран.

— Не я, — перебил его Кириан. — Звери. Я могу их попросить — она шагу не ступит без их ведома. И интересно ей будет — все-таки занятие серьезное, не глупости какие-то. Кормить, чистить, гривы расчесывать — их 60 штук, не до шалостей будет. А потом и покататься можно.

— А ты хитрый! — прищурился Гран.

— Я тебе честно сказал сразу: она мне нравится, — Кириан покраснел, но взгляда не отвел. — И вот еще что. Если она в три четверти, надо проверить — может, она их слышать будет? Тогда ее оттуда вообще не вытащишь — это очень здорово, я по себе знаю. И ты мне так и не ответил насчет отдать ее за меня замуж.

— Ну, ты наха-ал! — восхищенно заржал Гран. — Но в чем-то ты прав. Давай так: я ее уже наказал, перерешать не буду. А через месяц зайду — и обговорим. Пойдет? А насчет «замуж» — тебе все равно лет десять ждать придется. Не надоест?

— Не надоест, — твердо сказал Кири.

И не надоело. И ждать пришлось не десять, а всего пять лет — в Парке Тора очень быстро стала изменяться, как будто это было именно то, чего ей не хватало. И старшему сыну, Кири Гранду уже 14, и дочке Эйкирианне 10, а младшая, пятилетняя Кирианора, вылитая мама и характером и лицом, вертит дедом, как хочет — а тот и рад. «Циничная старая сволочь», как он сам себя называл, готов был возиться с внуками сутки напролет и баловал их невообразимо. Нахулиганив, дети дружно сбегали к деду и пережидали шторм гнева Торы у него под крылом. Дед всегда был на их стороне, что бы они ни натворили. И домик у них есть — только не в Парке, а в Гранвилле, в двух шагах от дедушкиного особняка. Кириан улыбнулся, хлопнул ладонью по скамейке, встал, потянулся и ушел в сторожку. Завтра у него день Осознания, и он знает, где его проведет! Скучно точно не будет! Не было бы слишком весело!

Квали тем временем пребывал в растерянности. Вроде, все было хорошо, Птахх, как будто, была всем довольна, но, вернувшись в Дворцовый сад, она вдруг расстроилась. Нет, она ничего не говорила — но Квали видел, что ей совсем плохо, и чем дальше — тем хуже. Он болтал какую-то чепуху, показывал ей тропические диковины — она старательно улыбалась, но думала явно о чем-то другом, и очень неприятном. Наконец он не выдержал.

— Птахх, ты извини, пожалуйста, видимо, я тебя чем-то обидел…

— Ой, нет, ну что ты! Это я должна извиняться! Ты подарил мне замечательный день, а я так безобразно себя веду! Но, понимаешь, я как подумаю, что вот сейчас уже надо возвращаться… — она чуть не плакала, нервно теребя кружева на манжетах.

— Это настолько плохо? — Квали очень постарался, чтобы вопрос прозвучал мягко и сочувственно.

— Плохо? — горько усмехнулась она. — Как для кого. Мою старшую сестру все устраивало, и устраивает, и будет устраивать. Она поработала платяной вешалкой на балах, вышла замуж, за кого сказали и родила наследника. И даже свет разделила — повезло! Она часто заезжает в гости, они с маменькой часа четыре перемывают кости своим знакомым и обсуждают тряпки. И я ей завидую, просто дико завидую этой тупой дуре! Потому что я от такой программы повешусь или сойду с ума!

— Оу! — Квали не знал что сказать. Действительно, как-то невесело.

— Тебе никогда не приходилось чувствовать себя вещью? — несчастное кружево манжета под пальцами Птахх понемногу превращалось в бахрому. — Причем не такой, чтобы пользоваться — а безделушкой! Раритетом! Пусть уродливая, пусть бесполезная — но жутко дорогая, и поэтому надо беречь: поставить на камин и только пыль смахивать, да перед гостями хвастаться! Я тут кое-чем заинтересовалась, спросила наставника — что можно почитать. Знаешь, что он мне ответил? — бахроме, похоже, тоже не суждена была долгая жизнь. — Зачем вам это, на-райе! Вам это никогда не пригодится, а от чтения глазки могут покраснеть! — передразнила Птахх наставника. — И выхода нет! Нет, понимаешь? А я еще и трус — я маменьке даже возразить не могу — я пыталась. Не могу — и все! Просто язык не поворачивается. Как овца: что скажут — то и делаю, тряпка малодушная! И будет у меня все, как у всех. Муж, дети, гости, тряпки — и все. Все так живут — и мне придется… Так что это мне надо извиняться: сама завяла и тебе настроение испортила. Я тебе очень благодарна, правда! — положила она руку ему на локоть. — Я этот день буду, наверно, всю жизнь вспоминать…

— Потому что больше будет нечего, — договорил Квали деревянным голосом. Его ошеломили эти откровения. — Знаешь, а мне и в голову никогда не приходило. У меня сестер нет — я и не думал, что быть девочкой настолько… тяжело.

— Да нет, — поморщилась Птахх, — все не так страшно. Большинство это вполне устраивает — это я такой урод.

Они медленно шли по дорожке. Квали хмуро что-то соображал, выпятив нижнюю губу.

— Знаешь что… Вот что, — он крепко взял ее под локоть и быстро повел налево по еле заметной тропинке, говоря на ходу: — Я тебя сейчас отведу в такое место — ты посиди тихонько, пока меня не будет. А то мне потом будет к тебе не подойти, а если подойти — то не отдать. Вот сюда полезай и — тс-с-с! А я быстро! — он привел ее в некое подобие шалаша, но из живых веток. Когда-то они с Дэрри соорудили это убежище, чтобы прятаться от нянек. Все изрядно разрослось, но субтильную Птахх удалось пропихнуть между веток внутрь. Квали тут же умчался. Повезло: все были на балу и он проскочил до своих покоев и обратно незамеченным. Но, как ни быстро он бегал, кружева на втором рукаве желтого платья тоже приказали долго жить.

— Умеешь пользоваться печатью портала?

— Издеваешься? Откуда? Меня же никуда не пускают!

— Это просто: видишь бороздку? По ней ломаешь и бросаешь, как попало. Совсем не развалится, там веревочка половинки держит, а сориентируется он сам. Только делай это там, куда никто не зайдет, или сразу закрывай — хоть одну половинку подними с земли или с пола, он и закроется. Только в первый раз не закрывай, пока Санни не появится — это наш серый маг, а то тебе домой не попасть будет! А уж он тебе порталов налепит, сколько хочешь, я его попрошу.

— Санни?

— Ну да! Это портал в домик нашей Руки. Личную печать я тебе не дам, ты не обижайся, просто это опасно. Портал может открыться посреди сражения, понимаешь?

— Но…

— Нет, — металл в голосе Квали сначала вызвал в ней возмущение, обиду, но потом она как-то сразу, толчком, осознала то, что до этого просто не приходило ей в голову. Его жесткий, командирский тон вдруг открыл ей глаза. Он не просто приятный юный эльф, с ловкостью избавивший ее от навязчивой опеки, и любезно устроивший для нее катание на Звере. Несмотря на юную внешность, он воин. И это не игра. Его могут ранить. Его могут… убить. Послезавтра. Завтра. Сегодня вечером. И его больше не будет. А она… Вещь она, видите ли, читать ей не дают, бедной, трагедия-то какая! Дура! Птахх почувствовала себя капризной балованной идиоткой, покраснела от стыда и чуть не заплакала от злости на саму себя. Нет, надо же так себя выставить! Неужели он о ней так и думает?

Квали ничего подобного не думал, он, наоборот, решил, что был слишком резок:

— Извини, не обижайся, пожалуйста, но это невозможно! Я…

— Нет-нет! — замотала головой красная, как вареный рак, эльфа. — Я все понимаю, просто — зачем? Мне туда — зачем? В ваш домик?

— А-а! — Квали был горд собой. — Ты сможешь туда приходить и, даже если нас не будет, оставлять список либо конкретных книг, либо тем, которые тебя интересуют. А я буду приносить книги и оставлять их на столе. Хочешь — читай там, у нас, хочешь — бери с собой, но с возвратом. Иначе мне здорово нагорит: книги из дворцовой библиотеки! Так что, если уносишь — прячь хорошенько! Будет довольно трудно объяснить — откуда они у тебя! Зато любые, какие захочешь, даже раритеты — у меня доступ есть. По крайней мере, это я для тебя сделать могу! Ну, как тебе идея?

— Дворцовая… библиотека… О-о-о!!! — Квали стало смешно и очень грустно одновременно. Насколько же беспросветно серая и тоскливая жизнь должна быть у этого ребенка — что перед ним ребенок, он уже не сомневался — чтобы так радоваться заурядной возможности почитать то, что хочется! Эти молитвенно сложенные руки, сияющие глаза — бедняга! Надо поговорить с отцом — что же это делается в семьях на-райе? А мама? У нее дома так же было, ей тоже не разрешали знать больше положенного по этикету? Или только этой девочке настолько не повезло с родителями? Как ее — Рио?

— Но, Шон, а твои… Твоя Рука не будет против, что я прихожу?

— Брось, они отличные ребята и всегда готовы помочь прекрасной на-райе! Сама увидишь! Я им про тебя расскажу, и, даже если меня не будет — тебя встретят, накормят, напоят и в обиду не дадут! А сейчас быстренько сообрази, что тебе принести, и приходи через четыре дня на пятый, к вечеру, часов в девять — у нас как раз будет день Осознания. Только из дома очень осторожно уходи. Застукают — всем нагорит, мало не покажется! Скажут еще, что мы тебя того… этого… соблазняем! — он засмеялся ее растерянности и помог ей выбраться из шалаша. Бал подходил к концу, пора было возвращаться.

Весь вечер Птахх изображала головную боль, мужественно вытерпела озабоченное кудахтанье мамы и пару ее заклинаний, от которых голова и вправду заболела, и отважно выпила какой-то отвар, от которого ее еще и замутило. Вид у нее стал совершенно несчастный — и притворяться уже не надо было — и, когда она сказала, что пойдет лучше полежит, мать отпустила ее без возражений. Просунув в ручку двери толстую палку — для надежности — Птахх нырнула в гардеробную. За четыре дня ей удалось расчистить от одежды самый дальний угол и не привлечь при этом к себе внимания. Место было выбрано не случайно. Если что — она всегда сможет отговориться тем, что разбирала платья и задремала. Наоборот, маменька была бы только рада такому проявлению интереса у дочери, обычно равнодушной к нарядам. Все хорошо, только состояние такое, что ей бы и вправду полежать бы… Нет. Столько вытерпеть — и ничего взамен? Ну уж нет! Она решительно сломала печать и бросила на пол.

Портал открылся в сени бревенчатого дома. Из-за неплотно прикрытой двери пробивался свет, было тихо. Птахх медлила. Ей вдруг стало не по себе. Что она делает? Да, тот парень был очень мил, и на Звере покатал, и книжек пообещал, сказал, что он в Руке… Вот именно, сказал. А если соврал? Вот она сейчас шагнет, а там… Придумать пару-тройку достойных ужасов она не успела: дверь открылась, в проеме кто-то стоял, ее явно ждали.

— Зайе Птахх на-райе Рио? Добрый вечер, благословенная, позвольте представиться: Донни дэ Мирион, Средний Палец Руки Короны. Проходите, пожалуйста, Шон предупредил о вашем возможном посещении!

Птахх коротко вздохнула и прошла в портал с чувством, что делает самую большую глупость в своей жизни. Посреди комнаты стоял большой овальный стол. Человек в сером балахоне — темные волосы, светлые внимательные глаза — поднялся из-за стола, поклонился:

— Добрый вечер, на-райе. Роган, серый маг, — и пристально уставился на Птахх. Она поежилась — чего это он? — Прошу извинить меня за нескромный вопрос, но, смею ли спросить — кто это вас так… обмагичил? Или вы даже не знаете об этом? — выражение его лица не обещало ничего хорошего предполагаемому злодею.

— Мама, — вздохнула Птахх. — Я сказала, что у меня голова болит, вот она меня и… полечила… А иначе мне бы уйти не удалось…

— Жнец Великий, душечка! Вам же наверно, совсем нехорошо! Как же вы это терпите? Вы позволите, я с вас это сниму? — засуетился маг, усаживая Птахх к столу.

— А можно? — обрадовалась Птахх. — Ой, пожалуйста! А то так трещит, кажется, даже слышно!

— А что это такое? — Дон с большим интересом разглядывал что-то над головой Птахх. — Никогда такого не видел!

— И, надеюсь, не увидишь! — фыркнул Роган. — Что такое… Яркий пример врожденного идиотизма, вот что это такое! Ну, например, вот заклинание от последствий удара по голове. С учетом, что удара не было… Не было? — грозно спроси он у Птахх. Она испуганно потрясла головой. — Во-от! Оно, сам понимаешь, успокаивающее. А на него, сверху, еще одно накручено — вот оно, видишь хвостик? Это от депрессии, сам понимаешь, возбуждающее! А теперь прикинь, как бедная девочка себя может чувствовать, когда у нее на голове два противоположных заклинания отношения выясняют!

— Ух ты! — восхитился Донни. — Ты ей хоть защиту поставь, а то с такой доброй мамой кони двинуть можно! — хихикнул он. — Ой, мамочка, я коленку ушибла — бдыщщь! — и коленки как не бывало! И ребеночка заодно — чего мелочиться!

Птахх захихикала — да, это ее мама, очень точно! Кажется, она очень правильно сюда пришла! И голова уже не болит!

— Слушай, хохма ходячая! Кончай бузить, мешаешь! Лучше компоту горячего на-райе принеси — ее зазнобить может, столько сил из нее эта гадость выкачала! Витор не пришел еще, так что давай сам — быстренько! — рыкнул Роган. Дон еще раз хихикнул и исчез. Птахх сидела и чувствовала, как расслабляются плечи — а она и не подозревала до этого, насколько они были напряжены и зажаты, как выпрямляется спина, будто с нее сняли тяжелый груз, настолько привычный, что его уже не замечаешь. Роган сзади пыхтел и, кажется, матерился сквозь зубы. Снятие заклинаний затягивалось. Уже и Дон появился с тремя кружками и исходящим паром кувшином. Наконец маг устало уронил руки и тяжело опустился на стул. Дон быстро налил компоту, Роган залпом выхлебал полкружки, перевел дух, сокрушенно покачал головой.

— Самое смешное, — сказал он Дону, — что ты был почти прав. Я не представляю, на-райе, — обратился он к Птахх, — как вы вообще со всем этим жили, да еще и остались в своем уме! Два последних — это ерунда! А вот три штуки на подчинение, это как — интересно? А коррекция интеллекта в сторону исключительно музыки и поэзии? Не то, чтобы отупление, нет, — ответил он Дону, сделавшему круглые глаза, — Но сам по себе факт — это уже о многом говорит! Да и деформация личности при этом, конечно, неизбежна! Все, что я могу сказать: я искренне вам сочувствую, на-райе! Дон правильно сказал про защиту, но, если позволите — попозже. Сейчас я просто не в состоянии сделать все, как надо! А вам нужна хорошая защита, очень хорошая! И имитация прежних заклинаний, которые я снял, а то — первая же проверка — и вам начнут задавать неприятные вопросы. Оно надо?

— Да, конечно… Спасибо… — Птахх плохо понимала, что говорит, настолько ее поразили эти откровения. Так вот почему она никогда не могла даже возразить маме, не то что ослушаться! Какая подлость! Вспомнился последний бал, кошмарно-желтое платье… «Улыбайся!» — и она улыбалась, как дура, как идиотка! Она считала себя безвольной и малодушной! А оказывается, ее такой сделали! Просто, чтобы не возиться! Великий Жнец, а она еще сомневалась, стоит ли сюда идти!

— На-райе, — мягкий вкрадчивый голос отвлек ее от безумной скачки мыслей. — Не сердитесь так на нашу скатерть, она чиста и невинна — смотрите, какая беленькая! Была… — Птахх очнулась. Ой, какой кошмар! Весь край скатерти превращен в бахрому! Ой, как неудобно! Ну, почему она такая нескладная уродилась! Вечно вот так… Она виновато подняла глаза и встретилась со смеющимся взглядом Дона. — Лучше выпейте этот компот — он, негодяй такой, вполне заслуживает того, чтобы быть жестоко выпитым! Безжалостно и до дна! Пейте-пейте, а то придет Лягушонок и побьет нас за то, что плохо вас приняли!

— Лягушонок? — Птахх растерянно заморгала.

— Это прозвище, — безмятежно улыбнулся Дон. — Как я понимаю, вам он представился, как Шон. У большинства из нас не имена, а прозвища — так принято. Довольно многие из нас не стремятся афишировать свою службу в Руке — по разным причинам. Шон придет примерно через полчаса. Могу ли я робко предложить свое ничтожное общество, чтобы скрасить вашу возвышенную печаль ожидания появления этого противного, вечно опаздывающего на-райе?

— А? — классически отреагировала Птахх, зажмурилась, потрясла головой, будто пытаясь вытрясти из ушей лишние слова, засмеялась…

Вернувшиеся Гром и Квали попали в разгар даже не диспута, а, скорее, баталии.

— А благословенный Эрвик в своей монографии пишет, — пищала Птахх, привстав со стула и упираясь двумя руками в стол для пущей устойчивости, — что Зверей не стали использовать в войне именно из-за их малочисленности! Перворожденные не хотели подвергать их опасностям битв!

— Щазз! — огрызался Донни. — Ты на тему Перворожденных со своим Шоном поговори! Много нового узнаешь!

— Что, уже познакомились? — обрадовался Квали. — Птахх, как я рад! Гром, это Птахх! Птахх, это Гром! Я…

— Где? — перебил его Гром, озабоченно сведя брови.

— Кто? — споткнулся Квали на полуслове. Задающий вопросы Гром — это такая вещь… Это совсем не то, что можно проигнорировать.

— Ну, птах! Ты сам сказал — это птах. Ну, птичка мелкая… — Гром показал пальцами. В его исполнении птах действительно выглядел очень мелким. — Подобрали, что ли? Поранилась? Видишь, какая штука, я ж помню, у нас была один раз. Ее — того, в клетку лучше надо, и платком темным прикрыть, а то метаться будет — еще хуже поранится! — Гром подошел к делу, как всегда: обстоятельно и вдумчиво. — Клетку-то нашли в кладовке? Должна быть, сейчас посмотрю, только съем что-нибудь сначала — и посмотрю.

— А точно! — засмеялся Дон, Квали улыбнулся, Роган фыркнул:

— Поздравляю, на-райе, Вы приняты в Руку дэ Стэн!

Гром недоуменно смотрел на этих ненормальных — чему радуются?

Птичка ушла через два часа, унося две печати, три книжки и совершенно новое для себя ощущение. Появились существа, с которыми можно спорить(!), не боясь, что тебя одернут, высказывать свое мнение обо всем без риска услышать в ответ нотацию, смеяться, когда смешно, а не по этикету, и шутить самой! Оказывается, она остроумна! Это было невероятно много! У нее столько никогда не было! А еще ей поставили защиту и предупредили, как надо себя вести, чтобы никто не догадался, что принуждение снято! Наверно, это называется «друзья», разве нет?

Патт Зайе на-райе Рио вздохнула с облегчением. Наконец-то заклинания подействовали на ее строптивую дочь! Тиха, послушна — все, как обещали! Вот только головные боли стали мучить девочку с завидной регулярностью раз в пять дней. Нет-нет, ничего страшного, она просто пораньше ложится спать — а на следующий день уже здорова. Просто надо немного снизить нагрузку, да и к чему ей такое количество знаний? Она и так знает очень много, гораздо больше, чем необходимо благовоспитанной на-райе. Ну, да ничего. Еще пара десятков лет — и можно будет ее замуж отдать, а там уж пусть ее муж воспитывает! Небось замужем-то на всякие глупости вроде книг ни сил, ни времени не останется!

Глава четвертая