точенно, иногда легко и с иронической улыбкой. Сергей был намного старше меня, в Севастополе мы отметили его пятидесятилетие. С ним все чувствовали себя удивительно хорошо и спокойно. Весь он был какой-то свой — простой и близкий. Алымов великолепно знал и понимал человеческую душу, прежде всего флотскую, и моряки любили его, тянулись к нему, несмотря на внешнюю сухость и мрачность поэта. Стихи он свои читал мастерски. Простые и незатейливые, тогда они были особенно понятны и дороги всем нам.
Так стабилизировалась наша жизнь в осажденном городе.
После первого штурма врага, порядком его измотавшего, севастопольцы обрели уверенность в себе и почувствовали свою силу.
Получив подкрепление, фашисты снова ринулись на осажденный город. Началось второе наступление врага на Севастополь.
Каждый из нас продолжал с еще большим рвением делать свое скромное дело. Трудились мы много, работать было интересно, рядом были увлеченные, умные товарищи и преданные друзья.
После утомительной и довольно рискованной съемки на Северной стороне — немцы бомбили батарею комбата капитана Матушенко — мы на катере вернулись с Рымаревым на Графскую пристань. Перед лестницей стоял, опираясь на костыли, раненый краснофлотец. Мы с Дмитрием стали помогать ему подняться по лестнице.
— А вы меня не помните? Я тогда был еще на двух ногах…
Наступила неловкая пауза, мы переглянулись, но так и не могли вспомнить моряка.
— Деревню Ассы и первый батальон морской пехоты помните? Комиссара Аввакумова и автоматчика Ряшенцева знаете?
— Да, да, помним — как же! — в один голос ответили мы. — А где они? Живы?
— Раненого комиссара на той неделе эвакуировали на Большую землю, а контуженый Ряшенцев пока ждет очереди. Нас вместе должны отправить на Кавказ…
Мы попрощались, и моряк, передохнув, заковылял к Дому флота.
— Слушай, Дима! Давай разыщем Ряшенцева и, если он не очень сильно контужен, попросим у начальства приписать его как ассистента в нашу киногруппу.
— Я думал о том же, — поддержал меня Рымарев.
Костю разыскать было не так легко. Но совершенно случайно, зайдя в фотолабораторию при Доме офицеров, мы выяснили, что он временно исполняет обязанности фотокора. Когда мы вощли в маленькую фотолабораторию, Ряшенцев забурчал недовольно:
— Ну кого там носит?! Это ты, Хряпкин? Сколько раз тебя просил стучать сначала…
— Не шуми, Костя! Не засветим мы твои уникальные кадры! Лучше постарайся узнать, на кого шумишь.
Красный свет блеснул в очках Дмитрия. Ряшенцев стушевался, но нас не узнавал.
— Только через несколько минут могу зажечь свет, извините! Придется подождать! — оправдывался он.
— Товарищ Ряшенцев! Расскажите, как вам удалось прорваться из окружения под Сивашом? — задал вопрос Рымарев, и Костя направил свет красной лампочки ему в лицо.
— Это вы?! Не может быть! А я уж думал, что нам больше не свидеться! — Он ожесточенно качал ванночку, расплескивая проявитель. — Еле выскочили, знаете, из котла. Наутро после того, как вы от нас ушли… Прав был комиссар, что настоял на вашем уходе… Фашисты прижали нас к Сивашу и добивали минами. Только когда стемнело, мы пошли через Гнилое озеро… Надеялись наутро соединиться с нашими — приморцами, но наступило утро, а встречи не произошло. Измученные, голодные, до вечера отлеживались в густом винограднике и с наступлением темноты двинулись в Севастополь. Немцы были рядом, всюду мы слышали их. Мы обошли Симферополь — там уже были фашисты — и решили пробиваться через горы к морю. С горем пополам дошли. Ведь гитлеровцы наступали нам на пятки…
Ряшенцев рассказал, что в Севастополе его приписали к 7-й морской бригаде полковника Жидилова. Под Итальянским кладбищем Костю тяжело контузило. Узнав в медсанбате от медсестры, что его могут эвакуировать, Ряшенцев сбежал оттуда на передовую, получил взыскание, и вот теперь его держали здесь…
— Послезавтра — прощай, Севастополь! — сокрушался моряк. — Попробую снова сбежать…
— Теперь не сбежишь, от нас никуда не денешься! — Я протянул ему документ — выписку из распоряжения политуправления флота об откомандировании главстаршины Ряшенцева в распоряжение начальника военно-морской киногруппы капитана Н. Б. Левинсона.
Костя зажег верхний свет и стал читать предписание.
— Итак, ваша мечта остаться в Севастополе сбылась! Вы довольны, товарищ Ряшенцев?
Так мы заполучили еще одного друга.
«Внимание! Зона поражения! — проезд закрыт!» — гласила написанная от руки на фанере надпись.
— О це раз! Куды ж нам подаваться?! — Петро Прокопенко, как две капли воды похожий на нашего старого знакомого Чумака и обличьем и украинским говорком, затормозил газик и стал оглядываться по сторонам, ища объезд.
— Поедем, Петро, нам всюду можно! На съемку ведь торопимся!
Но на вокзальной площади нас остановил комсомольский патруль.
— Стоп! Проезд закрыт! Разве вы не видели запретного предупреждения? — Маленькая смешливая девчушка с красной повязкой на рукаве преградила нам дорогу. — Там у школы тонная бомба! Разминируют… Поняли?
— Хиба ж це ди до? — заворчал шофер.
В эту минуту к патрулю подкатила черная эмка. Из нее вышел высокий энергичный человек в кожанке и серой кепке.
— Что тут у вас случилось?
По нашей аппаратуре нетрудно было определить, кто мы.
— Пропустите! Это наши кинооператоры. Вас, наверное, Антонина Алексеевна предупредила?
Мы с Рымаревым переглянулись, ничего не понимая.
— Будем знакомы! Борисов, секретарь городского комитета партии.
О Борисе Алексеевиче мы много слышали, но встретиться с ним нам никак не удавалось. В горкоме его застать можно было разве только ночью.
Когда мы подъехали к школе, к нам подошла Антонина Алексеевна Сарина, второй секретарь горкома ВКП(6). С ней мы были хорошо знакомы.
— Искали, искали их, а они сами объявились, — сказала она, протягивая нам руку.
— Профессиональное чутье! — улыбнулся Рымарев.
Под самой стеной школы зияла глубокая траншея. Комсомольцы под руководством двух саперов готовились зацепить огромное тело бомбы. Ее немного деформированный стабилизатор приковывал взгляд, как палочка гипнотизера.
— А что, если рванет? — спросил Рымарев, пристраиваясь для съемки к навесному крану с талями.
— Ерунда. Легкими ушибами отделаемся, — мрачно пошутил мичман-минер, спокойно продолжая свое дело.
Все окончилось благополучно. Бомбу погрузили и подорвали в безопасном месте за городом.
После этой неожиданной встречи с Б. А. Борисовым мы виделись с ним регулярно. Он оказался простым, душевным человеком. Создавалось впечатление, что в Севастополе нет ни одного жителя или военного, который бы его не энал. А он знал людей, их нужды и чаяния, умел простым теплым словом успокоить, поддержать любого, вселить в него бодрость и уверенность. Каждый раз после встречи с ним мы уходили в горящий город на съемки с новым запасом энергии, сил и оптимизма, которые были так необходимы в то время.
— Ребята, снимите школьников Севастополя, учебу под землей, — говорил он, чтобы в мирные дни не забыли, в какое время учились, в каком городе живут… Восстановительные работы тоже надо бы запечатлеть…
Мы докладывали ему о своих делах:
— Вчера снимали батарею Матушенко на фоне Константиновского равелина. Две героические эпопеи соединились в одном кадре — 1854 и 1942 годы…
Для нас это был просто удачный кадр, а Борисов воспринял это по-своему, глубже и интереснее.
— Да, это мысль… — сказал он. — Вот ведь какая штука — история. Она, как видите, повторяется… И здорово, что вы нашли воплощение этой мысли, простое и лаконичное…
— Как и где обнаружить и снять Сашу Багрия и Надю Краевую? — обращались мы к Борисову за помощью. — Помогите нам — их днем с огнем не сыщешь.
Багрий был первым секретарем горкома комсомола, а Надя с октября стала секретарем Северного райкома. Борис Алексеевич обещал нам посодействовать.
…Зима принесла в Севастополь суровую, морозную погоду. Над городом бушевала пурга. Ветер, завывая в руинах, гнал по улицам, заваленным обломками зданий, колючую метель, грохотал кусками обгорелой жести.
Суровым, тяжелым было положение осажденного города. 15 декабря Гитлер отдал приказ о «последнем большом наступлении…»
Севастополь был фронтом. Ни один уцелевший дом, ни один клочок земли не был в безопасности. Люди ушли в убежища. Под землю ушли и предприятия, школы, магазины. Снимать становилось все труднее и труднее. Даже на передовую мы уходили вроде бы для передышки: там все, по крайней мере, было на виду — впереди враг, позади своя земля. А в городе того и гляди завалит тебя рухнувший дом.
Больше всего нас утомлял беспорядочный артиллерийский обстрел города. Все время нужно было быть в напряженном внимании к вою снарядов и, в зависимости от силы звучания, успеть вовремя распластаться на ледяном крошеве битого кирпича. От бомбежек было спасаться легче — они не так неожиданны.
17 декабря враг начал очередной штурм Севастополя. На направлении главного удара он имел в силах двойное, а в технике абсолютное превосходство. В районе Мекензиевых гор гитлеровцам удалось с большими потерями прорваться к шоссе и железной дороге. Отдельными группами фашисты появились даже на Братском кладбище и на Северной стороне. Наши резервы были исчерпаны, по в последний, критичоский момент, 21 декабря, прорвав морскую блокаду, в Севастополь пришли корабли с подкреплением.
79-я морская стрелковая бригада полковника А. С. Потапова прямо с кораблей пошла в бой, и 22 декабря прорвавшийся к Северной бухте враг был отброшен, а спустя два дня контратака прибывшей из Туапсе 345-й стрелковой дивизии подполковника Н. О. Гузя остановила наступление фашистов на Мекензиевы горы.
Работы у нас было много. Только успевай поворачиваться. При всяком удобном случае мы заглядывали на батарею капитана М. В. Матушенко, вели ее кинолетопись и, бывали случаи, пользовались исключительным гостеприимством комбата. В глубоком каземате нам удавалось иногда не только передохнуть в полной безопасности, но и вкусно пообедать, а это в тяжелых условиях обороны было большой редкостью.