На мостике бессменно нес вахту капитан.
— Пойду спрошу… — ближе к утру Халушаков поднялся, зашагал к трапу.
Стало светлее. Вскоре вернулся от капитана мой друг.
— Проскочили! — выдохнул он. — Ты понимаешь, не только проскочили, но отмахали четыреста миль вперед к Исландии. Если все пойдет так же хорошо, говорит капитан, то через двое суток будем у берегов Исландии. Правда, опасность еще не миновала, подлодки могут появиться в любую минуту, но самый страшный участок прошли…
Мы проходим то место Гренландского моря, которое на языке метеорологов называется «кузницей погоды». Обогнули норвежский остров Ян-Майен и держим курс вест на северное побережье Исландии. Капитан назвал нам город и порт в конце глубокого фьорда — Акурейри, где предстояло собраться всему каравану и потом следовать в Англию.
За завтраком в кают-компанию вошел встревоженный чем-то радист Иван Иванович Маленков. Все притихли.
— Я принял два сигнала бедствия, — сказал он, — «Торпедированы. Горим». Еще один SOS: «Высаживаемся на шлюпки. Корабль тонет. Помогите». Это наши, по-русски, а вот еще. — Радист показал несколько радиограмм. — В том же духе, только на английском.
Это сообщение произвело на всех угнетающее впечатление. В иллюминаторы стучалась соленая ледяная волна.
…26 ноября. Ночь. Мы вышли на бак. Ветер затих и стал попутным. Тучи разошлись, и сквозь высокие перистые облака проглянула луна, появились звезды. Штурманы воспользовались этим и стали определять точное местонахождение судна.
— Справа по борту корабль! — раздался громкий голос вахтенного.
На горизонте действительно темнел силуэт транспорта.
— Интересно, кто бы это мог быть? — Халушаков поднялся на мостик и через минуту крикнул оттуда: — Наши! «Комилес» I Ну, порядок, живы!
Через некоторое время «Комилес» просемафорил просьбу подождать его, чтобы идти вместе. Вскоре уже шли в паре. В южной стороне моря заметно посветлело. На горизонте стал едва просматриваться легкий, как вытянутое в ленту облако, силуэт земли Это Исландия…
И вот наконец, впервые после Архангельска, из-за снежных вершин, окрашенных смесью золота и багрянца, проглянуло солнце. Исландия предстала перед нами как сияющий кристалл рубина в изумрудной оправе океана.
— Земля! Земля! Смотри, трава зеленая, коровы пасутся! Вот это да! — захлебывался от впечатлений Халушаков. — А ты говорил, что ледяной континент!
Панорама открывшейся бухты с амфитеатром расступившихся гор напомнила мне Чукотку и вход в бухту Провидения. Только цвет моря здесь был совсем иной. Он как талая вода — зеленоватого оттенка.
Фьорд делает последний поворот и открывает отлогий берег, на котором под сенью снеговых гор притаился маленький городок. Разноцветные домики подогреты изнутри электрическим светом. По улицам снуют маленькие издали автомобильчики, горят ярко и непривычно фонари. Все будто только что умыто — и светлые каменные домики, и ярко-красные крыши. А сверкающие белизной горы придают всему какой-то нереальный, сказочный вид.
К «Тбилиси» направился сторожевой катер.
— Стоп машины! Отдать якорь! — скомандовал капитан Субботин.
…За ночь вокруг нас собралось много судов. Весь следующий день они подходили, наполняя бухту гудками и грохотом якорных цепей.
— «Комилес» сигналит! Вызывает кинооператоров на мостик! — крикнул вахтенный.
Начались переговоры с нашими коллегами. С помощью сигнальщика мы обменялись приветствиями с Соловьевым и Лыткиным, сообщили друг другу, что все благополучно, а в конце Халушаков спросил, много ли отсняли наши друзья.
— Ма-ло… — прочитал ответ сигнальщик.
— Ответьте им, что мы сняли вдвое больше.
Сигнальщик рассмеялся, передал наш ответ и пожелание дальнейшего счастливого плавания.
Был серый, туманный день, когда «Тбилиси» поднял якорь и покинул порт. Длинной вереницей вытянулись идущие в кильватер корабли нашего каравана. Сколько было потерь до Исландии, мы так и не узнали. Только к вечеру вышли из 25-мильного фьорда. Теперь наш курс лежал к британским берегам.
Идем в Лондон! — сказал подошедший к нам старпом. — А ваши напарники на «Комилесе» направляются в Гулль! Это для нас большая неожиданность. За время войны в Темзу еще не пускали корабли. Немцы с французского берега довольно легко доставали их береговой дальнобойной артиллерией и топили.
— Вот теперь-то уж поснимаем! — обрадовался Халушаков.
Забравшись к себе в каюту и перезарядив снятую пленку, мы завалились спать.
Проснулись, когда в иллюминатор ласкался рассвет. Тонко пищала наверху морзянка.
— Когда же он спит? — удивлялся, зевая, Халушаков и вдруг воскликнул тревожно: — Смотри! Что это?
Мимо нас проплыла торчащая из воды мачта. Так быстро мы не одевались даже по тревоге. Схватили камеры и выскочили из каюты. Было серо, солнце еще не показалось, и света для съемки было недостаточно.
— Идем, как через кладбище: кресты, кресты…
Халушаков стоял рядом у фальшборта с камерой наготове в таком же недоумении, как и я. Слева и справа по борту проплывали покосившиеся крестовины мачт лежащих на дне кораблей. Мой друг снимал и приговаривал:
— Сколько же их тут!
Чем ближе мы подходили к Темзе, тем сильнее накатывала тяжелая канонада. Воздух сотрясался от глухих залпов крупнокалиберной береговой артиллерии из Англии и ответной — из Франции.
— Дуэль через пролив? Чертовски интересно! Но как снять?
Низко над караваном пронеслись стремительные «спитфайеры». Выглянуло помятое солнце и пронизало туманную дымку золотыми стрелами. Выше тумана, описывая большие круги, летали морские бомбардировщики. Прошел мимо встречный караван судов.
Мы начали снимать. Проплыли парусные рыбачьи боты. Впервые мы увидели такие странные, напоминающие крылья дракона, паруса. Показался пологий берег, покрытый густой зеленой травой, на которой спокойно паслись коровы и ОВЦЫ…
Караван входил в устье Темзы. Справа по борту торчали фабричные трубы, бесчисленные баки топливохранилищ и непроходимый лес поднятых к небу стрел портальных кранов. Левый берег тихий, зеленый. Он напоминал мне Волгу у Сталинграда.
Вот она какая, главная артерия Англии — Темза… Мутная, грязная, не похожая ни на Волгу, ни на Днепр, ни на Дон…
Мы снимали, стараясь отразить все самое характерное, самое, па наш взгляд, «британское». Стада коров и овец на сочных пастбищах, уютные каменные усадьбы с ярко-красными черепичными крышами… Все было чужим, незнакомым, странным, проплывало мимо, и мы снимали, стараясь не пропустить какой-нибудь интересной детали.
…Навстречу проносятся визгливые катера, буксирчики, самоходные узкие длинные баржи, плошкоуты с углем, большие и малые посудины.
«Тбилиси» медленно идет по середине Темзы. Как па большом киноэкране, наплывает на нас огромный серый город. Раскрываются широкой панорамой кварталы, площади, улицы, фабрики, дома. На улицах оживленно, много людей, машин, ярко-красных с пестрой рекламой двухэтажных автобусов.
— Смотри! Это они нас приветствуют! — Я направил камеру на мрачное кирпичное здание, из окоп которого махали руками и что-то кричали женщины в белых халатах. Это, видимо, фабрика, и работницам, конечно, знаком красный флаг, реющий на мачте нашего корабля.
— Почему такой малый ход? — спросил я у старпома.
— Мы ведь идем вместе с приливом, он должен подняться до уровня воды в доках, где мы ошвартуемся…
Наконец маленькие буксирчики искусно ввели наш «Тбилиси» в широко открытые шлюзовые ворота «Сори Комершл Док». Слева по борту торчали из воды трубы и мачты большого судна, видимо погибшего при бомбежке. Вместо корпусов пакгаузов — черные обгорелые развалины. Все это больно напомнило Севастополь. И вдруг заныла, напомнила о себе контуженная нога.
— Постарались и здесь сволочи! — сказал я Халушакову, снимая швартовку у пирса с руинами.
Не успели матросы еще как следует закрепить причальные концы, как на «Тбилиси» ринулись толпы докеров — грузчиков, лебедчиков. Мы еле поспевали, снимая первое событие в лондонском порту — разгрузку советского корабля, пробившегося сквозь огонь вражеской блокады. Работа кипела, судно превратилось в муравейник. «Тбилиси» со свободного борта облепили десятки маленьких металлических барж. Марганцевую руду и лес выгружали на пирс и на баржи, быстро меняющие одна другую. Я следил за работой моего друга и старался не дублировать его.
Когда я присмотрелся к англичанам, понял, что профессиональных докеров среди них очень мало, всю работу выполняли в основном допризывная молодежь и старики.
Нашего капитана Субботина поздравили с благополучным приходом в Лондон прибывшие для этого представители торговых фирм:
— Мы горды поздравить вас, господин капитан, с первым визитом в Лондон. Вы впервые провели советский корабль, корабль нашего союзника, сквозь огонь войны в столицу Великобритании. Примите наше искреннее восхищение. Поздравляем и надеемся, что теперь советские торговые суда будут частыми и желанными гостями Лондона.
Трудовая Англия встречала наши корабли радостно. Стихийно возникали митинги на палубах, пирсах, улицах, в клубах. Встречи происходили всюду — случайные и организованные. И все были очень теплыми и дружественными.
Мы радовались: па пленке оставались редкие по силе воздействия кадры.
— Почему бы вот так не жить всем людям на земле, а? Неужели для того, чтобы понять друг друга, необходима такая тяжелая встряска, как война? — Халушаков вытер вспотевший лоб и стал укладывать «Аймо» в кофр. — Нам пора готовиться на берег. Какой там адрес, помнишь?
— Бейз Уотр, Кенсингтон Палас Гарден файв, — прочел я, достав записную книжку. — Петр Гаврилович Бригаднов — постоянный представитель Инторгкино в Англии. Поедем к нему налегке, без вещей, все узнаем, а тогда заберем с корабля аппаратуру и пленку.
Мы воспользовались посольской машиной и поехали по нашему адресу. Лондон предстал перед нами лабиринтом серых с пестрой рекламой узких улочек, заполненных людьми, машинами и неуклюжими двухэтажными автобусами, надвинулся на нас, оглушил и, будто поглотив, понес в левобережном потоке. Все было новым, необычным, чужим, и мы молча катились вперед, изредка останавливаясь на перекрестке перед белой перчаткой высоченного полисмена. Я смотрел на приземистые закопченные дома, маленькие магазинчики, кафе, бары, забегало