— А потом Ружанский закричал: «Вижу фрицев! Они ползут к нам — двое… Берегитесь! Берегитесь, товарищ комиссар…»— снова стал рассказывать Костя, волнуясь.
— Автоматпые очереди заглушили голос Ружанского, я его не слышал, — продолжал комиссар, — а когда наступила тишина, стал звать Костю. Он откликнулся и приподнял голову.
— Хотел увидеть, где немцы, — вставил Ряшенцев.
— Да… Но очереди еще плотнее прижали его к земле… А что далыпе-то, Костя? — спросил комиссар.
— Дальше… Мне стало страшно. Я понял, что, если не придумаю выхода, погибну, а раненого комиссара — он стонал — возьмут в плен… Чуть приподняв голову, я увидел за большим кочаном капусты гитлеровца. Он целился в комис-сара. Я спустил курок раньше и увидел, как дернулась голова фашиста. Вроде бы попал. Высматриваю, где другой. И вдруг еще длинная очередь… Вжался я в канавку между грядками, она была довольно глубокой и надежно укрывала. Комиссар снова застонал. А гитлеровец замер. Видно, соображал, что делать, или решил, что я убит. Надо было зарядить магазин, у меня была СВТ. Гляжу, затвор весь забит землей, может отказать. Но есть еще штык. Так мы лежали минуту-другую, не выдавая себя. Вдруг я услышал шорох и увидел фашиста. Он стоял боком ко мне совсем близко и держал автомат на изготовку, искал взглядом Аввакумова.
Не знаю, какая сила подбросила меня, только штык моей самозарядной вонзился в бок немцу раньше, чем он успел оглянуться. Ну и вытянулся он между вилков капусты. А я бросился к комиссару. Он был жив, по потерял много крови. Неподалеку лежал мертвый Ружанский, у него была прострелена голова…
Костя стиснул обеими руками автомат. Вот сейчас он всем своим суровым обликом полностью оправдывал имя своего корабля — «Беспощадный».
— Скажите, Костя, как вы отнесетесь к тому, что вас переведут в качестве ассистента оператора в нашу военную киногруппу? Хорошо бы нам иметь помощником вас, бывшего студента киноинститута, а не другого, кто не смыслит ничего в кипо…
— Нет, из своего батальона я никуда не хочу уходить. Спасибо вам за заманчивое предложение, но здесь я буду до конца. — Костя встал, медленно надел каску на бескозырку. — Разрешите идти?
Получив «добро» комиссара, Ряшенцев быстро выскочил из блиндажа.
— Жаль, отличный парень, надежный…
— А вы бы ушли из своей части? — спокойно спросил комиссар и, когда мы уже встали, добавил: — Хотя не скрою — обстановка здесь сложная. Едва ли мы выскочим из этого котла живыми…
Часа три мы ползали по траншеям, снимая окопную жизнь. Не успели немного передохнуть, как началась артподготовка. Гитлеровцы пошли в атаку. Поначалу мы еще снимали, как выхлестывают огонь и вздымают пыль пулеметы, как, прищурив глаза, строчат прильнувшие к брустверам автоматчики с серыми, как земля, лицами. Потом земля стала дыбом. Лежащий рядом Рымарев вдруг исчез в облаке пыли. Совсем рядом громыхнул снаряд. В ушах больно хрустнула какая-то тонкая звенящая нить, и на мгновение, только на мгновение я провалился в густую тишину. А потом с новой силой закипел, вспыхивая, оглушительный водоворот огня, пыли, треска и воя.
— Дима! Дима! Где ты? — кричал я, не слыша собственного голоса. Глаза были забиты пылью, и я ничего не видел. Наконец руками нащупал друга. Он схватил и крепко сжал мою руку.
— Жив?!
Огонь стал затихать. Подувший ветерок прогнал пылевую завесу, я протер глаза и увидел Дмитрия. На его чумазом лице светилась улыбка: теперь вижу, что жив.
Приполз политрук:
— Приготовьтесь, сейчас будем контратаковать! — крикнул он мне в ухо.
Мины рвались повсюду. Я перестал снимать и, ожидая конца налета, прижался к земле так плотно, будто врос в нее. Больно врезался в бок мой наган. Было жутковато. В разгоряченный мозг стучались сомнения: кому я здесь нужен со своими дурацкими съемками? Был бы автомат в руках, я бы хоть стрелял, а то лежу прижатый к земле, даже снимать невозможно…
Вдруг, перекрывая грохот, совсем рядом возник сильный хриплый крик:
— Вперед! За Родину! Ур-ра!.. Полундра!..
Контратака моряков была смелой, неожиданной для немцев, наверное, безрассудной, но впечатляющей. Бойцы батальона, в котором не осталось и половины состава, в едином порыве встали во весь рост, сбросили бушлаты, надели бескозырки и в одних тельняшках лавиной ринулись в атаку.
— Ур-ра! Полундра!
Мы бежали вместе с моряками, останавливались, снимали и бежали дальше.
Я никогда не испытывал такого душевного подъема, такой опьяняющей радости, когда, кроме неудержимого порыва вперед, к достижению высокой цели, ничего не остается… Боялся ли? Кажется, нет. Там, в окопе, чувство тревоги меня раздавило, вжало в землю, но как только прозвучала команда «Вперед» и все встали в полный рост, меня охватило чувство легкости, крик «ура» сбросил с меня тяжесть страха, и я, ринувшись, как другие, вперед, не думал уже, что каждый мой шаг может быть последним.
Фашисты не выдержали натиска моряков и, бросая оружие, пустились наутек. Только мертвые остались в окопах да несколько совершенно обезумевших от страха немцев и румын. Когда мы их снимали, они дрожали с перепугу, громко лязгая зубами, а на допросе сказали, что больше всего боялись «черной смерти», как они называли нашу морскую пехоту.
Впервые нам удалось снять врага гак близко в упор и так удачно: много трофеев п много уничтоженных гитлеровцев. Но радость наша была омрачена комиссаром.
— Уходите, а то будет поздно, — настаивал он. — Ночью мы отойдем на более выгодные рубежи.
— А где же эти рубежи? — недоумевал Дмитрий.
— Пока секрет! — улыбнулся комиссар.
— Все же разрешите нам остаться дней на пять?
— Вас, кажется, невозможно убедить в серьезности положения… Пусть это будет не совет, а приказ: уходите, пока есть такая возможность! Все, будьте здоровы, желаю удачных съемок! — И Аввакумов крепко пожал нам руки.
Мы уходили со сложными чувствами в душе. С одной стороны, были довольны как никогда богатым материалом, с другой — совершенно разбиты морально. Неужели наши дела здесь так плохи? Поверить в это было трудно, а разобраться в происходящем и совсем невозможно…
Аввакумов рекомендовал нам возвращаться прямо в Севастополь. Мы решили переночевать в километре от передовой в старом заброшенном сарае. Когда добрались туда и легли между рядами спящих бойцов, стало совсем темно. Подложив, как всегда, аппаратуру под голову и завернувшись в плащ-палатки, мы моментально уснули и ничего не слышали — ни писка и возни мышей, ни сонного бормотания измученных красноармейцев, ни их громового храпа.
Почему я проснулся, не знаю. Вдруг распахнулась большая дверь сарая и в него заглянули звезды. Кто-то вошел и громко сказал:
— Товарищи! Среди вас находится диверсант. Надо задержать его!
Легко сказать— «задержать»… Даже если бы у него на спине было написано, что он диверсант, все равно темно, хоть глаз выколи. На мгновение в сарае стало тихо. Вдруг рядом со мной кто-то вскочил и, больно задев меня за плечо сапогом, кинулся бежать. В темноте кто-то вскрикивал — видимо, бежавший наступал на лежавших людей. Дробно вспыхнула автоматная очередь. Поднялся шум, загалдели. Засветилось сразу несколько фонариков.
— Отставить стрельбу! Проверить наличие людей по подразделениям! — приказал какой-то майор.
Почти до утра выясняли и подсчитывали, кого же нет. Исчез один красноармеец. Наконец добрались и до нас.
— Кто такие? Документы! Как сюда попали? Ваше предписание! Кто вас сюда послал? Обезоружить их!
У нас отобрали пистолеты раньше, чем проверили документы. Да и не очень-то собирались проверять. Видно, наши цамеры вызвали сильное подозрение.
— С поддельными документами сколько угодно всякой сволочи в прифронтовой полосе шляется, — угрожающе сказал майор.
Дело оборачивалось скверно. Майор явно не желал с нами всерьез разбираться.
В это время мы увидели, что к сараю подъезжает верхом Аввакумов. Но нас он не замечал.
— Товарищ комиссар! — гаркнул во все горло Рымарев. Аввакумов увидел нас, спешился, хотел подойти к нам, но автоматчики преградили ему дорогу.
— Что здесь происходит?
— Они арестованы!
В это время подошли капитан и майор и пригласили комиссара в сарай.
— Ну и дела! Неужели Аввакумов не убедит этого… майора, что мы не немцы? — срывающимся от злости голосом сказал Дмитрий.
Через минуту все вышли из сарая.
— Извините, товарищи командиры! — обратился к нам капитан. — Такая ерунда получилась с этой ночной заварухой, а майор, конечно, погорячился… Вернуть офицерам оружие и аппаратуру!
Мы поблагодарили комиссара, и он, прощаясь с нами, сказал:
— Я же советовал вам уходить. Положение скверное, все на нервах. Хорошо, что все кончилось благополучно. Теперь вот о чем. Пока обстановка нам точно неизвестна. Судя по всему, Северный Крым полностью у немцев, а парашютный десант они высадили в районе Качи. Понимаете, что это значит? Отрезать нас от Севастополя хотят…
Аввакумов рекомендовал нам по пути в Севастополь посоветоваться на КП с командованием 51-й отдельной армии, которое днем раньше располагалось в районе деревни Джурчи.
До своей полуторки мы добрались усталые и опустошенные. Обеспокоенные нашим долгим отсутствием, Федор, Николай и Чумак встретили нас радостно.
— А мы уже отчаялись вас когда-либо увидеть! — обнимая нас, сказал Федя.
Все начали, перебивая друг друга, рассказывать о своих приключениях.
До отъезда в район Джурчи мы решили переночевать на старом месте и пока еще раз разойтись в разные стороны поснимать.
На этот раз я воспользовался попутным связным, на мотоцикле с ним, но без Рымарева — третьему не нашлось места — умчался к Сивашу. Ехали мы недолго. Скоро показалось Гнилое озеро, и мы замаскировались в руинах разбитой станционной сторожки. Небо гудело от немецких самолетов. Низко носились «мессеры», выше — «юнкерсы», а совсем высоко кружилась «рама» — корректировщик.
Только когда стало темнеть, я сумел выбраться из спасительной сторожки и пошел в сопровождении матроса-мотоциклиста на передовую.