– Это все Мадлен, – произношу я и ловлю мамин взгляд.
Кажется, она догадывается, что я сейчас скажу. И я говорю:
– Ты не была здесь ни разу. Это из-за нее, ведь так?
Я знаю ответ, но мне нужно это услышать сейчас. Прямо сейчас. Возможно, я выбрал неподходящее время для разговора, но он должен состояться в любом случае.
– Стайлз, – мама явно не желает это обсуждать.
– Нет, ты мне скажи. – Я стараюсь говорить спокойно. – Ты столько времени ненавидела ее.
– Я не ненавидела ее, – громко протестует мама. Она тяжело вздыхает, и я вижу в ее глазах искренность.
– Тогда почему? – требую я.
Когда она не отвечает, слова непроизвольно срываются с моих губ:
– Она не виновата в том, что ее дядя разбил когда-то твое сердце.
Мама дергается. Все мышцы ее лица напрягаются. На секунду я вижу ту маску, которую она носила много лет и сбросила лишь недавно. Она открывает рот и снова его закрывает. Я не горжусь тем, что сказал это, но я должен был. Мы должны с этим как-то разобраться и поставить точку.
– Я не ненавидела ее, – повторяет она пересохшими губами. – Я просто…я. – Мама подходит к дивану и опускается на него. Затем закрывает лицо руками. – Когда я узнала, что Эрин с дочерью переехали в Салем, когда я узнала, что ты начал встречаться с этой девочкой, я… не смогла сдержаться. Я была просто поражена. Как такое могло произойти…
Я терпеливо ожидаю, когда она успокоится. Да, я виню маму за такое отношение к Мадлен, за все те ужасные слова, что она мне наговорила про их семью. Мадлен сказала, что так она защищалась от боли. Неужели она так сильно любила Генри?
– Как ты узнал? – спрашивает мама. Она поднимает голову и смотрит на меня.
– Мадлен.
– Боже, она знала.
– Нет. Она заметила, как вы смотрели друг на друга на свадьбе. И просто допыталась правды у Эрин. Она не хотела мне говорить, но я тоже заметил кое-что в Лондоне. К тому же, – я перевожу дыхание. – К тому же, между нами нет секретов.
Мама слушает меня и размышляет.
Я продолжаю:
– Хотя какая разница, кто мне рассказал. Неужели ты думала, что я не узнаю? Я жил в его доме, мама.
– Д-да, – запинаясь, подтверждает она. – Конечно, я знала, что рано или поздно это выплывет наружу. Но все же в глубине души надеялась, что эта история останется в прошлом. Там, где ей и место. Это ведь не должно касаться вас.
Ее слова правдивы, но совершенно противоречат ее поступкам.
– Но ты…
– Да, – прерывает меня мама. – Я должна была это сказать раньше. Прости меня.
Ее губы дрожат. Я сажусь на колени напротив нее, мама кладет голову мне на плечо. Мне хочется сказать многое, но я продолжаю молчать. Наши объятия уже значат очень многое.
– А отец? – осмеливаюсь спросить я, когда мама поднимает голову. – Он знает?
Она отрицательно качает головой.
– Нет. Это ни к чему.
Стоя под напором воды в душе, я размышляю над всем этим. Когда Генри вез меня в аэропорт. Я видел, что хотел мне что-то сказать. Я знал, что он знал, что я узнал. Черт, как же смешно это звучит. Но я был так запуган болезнью отца и подавлен ссорой с Мадлен, что не обращал на него никакого внимания. В тот момент мне хотелось поскорее очутиться в Бостоне. Но чем вше поднимался самолет, тем болезненнее сжималось сердце. Мама и Мадлен, они правы. Все это в прошлом. Если мы с Мадлен и не понимаем друг друга в чем-то, то мама и Генри здесь не причем.
Но это каким-то образом подействовало на нас. Мне бы в последнюю очередь хотелось винить в этом маму, но ведь именно она пренебрегала Мадлен из-за своего прошлого. Она и сама это понимает.
А что если бы мама и Генри поженились? Что если бы у них родился ребенок? Не я. Я сын своего отца.
С кем бы сейчас была моя Мадлен? Кого бы она целовала и обнимала вместо меня? Кто бы вместо меня трогал ее прекрасное тело, перебирал ее длинные волосы и смотрел в эти синие глаза?
Не я.
Это был бы не я.
Когда заканчивается одна история, начинается другая.
Я и Мадлен. Это наша история. Мы больше не невинные дети, и намерены бороться.
Мне хочется вопить от того, что она так далеко. Я ужасно ее хочу. Во всех смыслах. Я не привык быть далеко от нее. Это нонсенс. Меня чертовски пробивает на лирику. Или нет, на что-то еще. Мне нужно снова сесть и писать. Только это сейчас не заставит меня свихнуться.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
На следующий день папа так и не приходит в себя. Утром я выспался дома, затем написал Мадлен и к вечеру поехал домой.
Ханна сидит в гостиной и корчит мордочки в телефон, делая селфи с Айком.
– Я отправляю фото Мадлен, – весело лепечет она, увидев меня.
– Умница. – Я чмокаю сестру в щеку и треплю за ушами Айка.
Мадлен жутко скучает. Она мне этого не скажет, но я знаю. Знаю, с каким чувством оставил ее там. Наверняка, она снова ненавидит Лондон.
Но кто как не Ханна сможет поднять настроение? Это маленькое создание с пушистыми волосами заставит улыбаться кого угодно.
– Передашь маме, что я снова останусь в клинике, хорошо? – прошу я Ханну, выйдя из душа. – Отдыхайте дома.
Ханна хмурится.
– Тебе нужно поспать дома.
– Я и там неплохо сплю, – подмигнув ей, отвечаю я.
– Не ври. – Ханна подбоченивается, а я не сдерживаюсь от улыбки. – У тебя ужасные мешки под глазами.
– Ерунда. – Я отмахиваюсь и на цыпочках прокрадываюсь в спальню, где спит мама.
Она лежит под нашим любимым пушистым одеялом и крепко спит. Я осторожно открываю дверь шкафа и достаю пару чистых носков, джинсы и футболку. Затем захватываю свой ноутбук и рукопись, лежащую под стопкой книг.
Устроившись поудобнее (насколько это вообще возможно на больничном кресле), я раскрываю свой ноут и какое-то время, бессмысленно лазаю по сети. Пока смотрю фильм, смысла которого не понимаю, звонит Макс. У них с Лив еще зимой открылся зал по кендо в Брукине. Мы с Мадлен не смогли поехать из-за экзаменов. Но Макс заснял каждую деталь их совместного труда, и я до ужаса гордился своим кузеном. Он был таким безбашенным, когда мы были детьми. Стыдно признаться, но порой я думал, что он всю жизнь будет заниматься ерундой и никогда по-настоящему не повзрослеет. Но эти мысли так и остались при мне.
Макс – замечательный человек и брат. Наши матери оказались не такими похожими, какими мы думали. И сейчас я все больше убеждаюсь в этом.
Макс заверяет меня, что они скоро приедут в Бостон, чтобы просто быть рядом со мной и Ханной. Мне бы этого тоже хотелось. Но Макс в любом бы случае приехал. В Салеме растет его сын.
В очередной раз заходит и выходит медсестра, а я продолжаю сидеть и смотреть в ноутбук. Картинки начинают сливаться. Так не годится. Я захлопываю крышку компьютера и снова смотрю на папу. Что же с ним случилось? С этим сильным, с виду здоровым и властным мужчиной. Я и представить себе не мог, что увижу его таким уязвимым.
Можно сколько угодно задавать бессмысленные вопросы. Но не на все можно найти ответы. Он болен… просто, потому что так бывает. Просто такое случается. Глупо травить себя байками и винить кого-то в чем-то.
Мой взгляд останавливается на сумке, из которой торчат распечатанные листки моей рукописи. Я еще не закончил. Я вообще не знал, {что} буду писать дальше. Историю любви? Мне кажется это слишком. Хотя я не боюсь банальности. Мне просто хочется писать, и я это делаю.
Люси оказалась первой, кому я это показал. И сначала не пожалел. Не потому, что она предложила мне помощь. А потому, что она была поражена. Ей понравилось. А я был горд собой, как первоклассник, впервые получивший отличную отметку. Теперь же я сомневаюсь в этом. В том, что пишу. Не в нас, а в том {как} я это подаю. Ведь могло быть, что все слова Люси оказались ложью.
Стряхнув с себя остатки сна, я выпиваю за раз половину бутылки коки и достаю свою рукопись. Я обещал Мадлен, что покажу ей это. И я покажу.
РУКОПИСЬ СТАЙЛЗА
ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА
Среди невыносимого гвалта своих одноклассников, я услышал яростный вопль мистера Саливана.
– По местам! – Наш математик, который внешне очень напоминал шпица, угрюмо оглядел класс. Его грязные рыжие волосы подпрыгивали каждый раз на его голове, когда он писал на доске.
Раздались смешки. Стивен Прайс повернулся ко мне.
– Зачем он снова пишет свое имя?
Я пожал плечами.
– Может он думает, что мы забыли?
Стив фыркнул и скорчил рожицу, изображая хмурого мистера Саливана. Я прикрыл рот ладонью и едва сдержал громкий смех.
– Мадлен, входи. – Преподаватель подошел к двери и приоткрыл ее для кого-то.
Стив и я, да и все вытянули головы, чтобы увидеть, кто же юркнул в класс мимо него. Девочка такая маленькая, что я сначала подумал, что ошиблись классом. Младшая школа была на другой улице.
Какое интересное имя и гордая фамилия. Стив даже присвистнул. Я же замер, наблюдая за ней. На ней было длинное темно-синее платье и сапоги, достающие ей почти до колен. Волосы этой девочки были такими длинными, что казалось, будто она надела сверху на платье какую-то шаль. Длинные, местами волнистые темно-русые пряди струились по ее плечам. Было заметно, что у нее была какая-то прическа. Но слегка съехавшая набок резинка для волос не смогла удержать всю эту волну.
– Это наша новая ученица, – объявил мистер Саливан. – Мадлен Ланкастер.
Мне показалась она такой нереальной и красивой. Да она такой и была.
– Расскажи что-нибудь о себе, Мадлен, – попросил мистер Саливан. – Всего несколько слов, и мы начнем.
Терпеть не могу, когда новенькие проходят через это. Не то чтобы у нас так много новеньких, но меня всегда бесила эта процедура: стоять перед незнакомыми людьми и рассказывать о себе. Хотя я сам через это никогда не проходил, но мне казалось это глупым.
Девочка подняла глаза. Я ни разу не видел таких синих глаз.
– Меня зовут Мадлен Ланкастер, – тихо сказала она. Ее голос оказался по-детски нежным с какой-то хрипотцой. – Я приехала в Салем из Лондона.