Итак, остается одно: ребенок. Материнское сердце не выдержит. Из-за ребенка мать пойдет на все.
Фон Штаммер поинтересовался, как подействовал подвал на жену комиссара.
— Почувствовала себя плохо… Побледнела… Потом справилась.
Последняя фраза не понравилась коменданту. Подчиненный постарался успокоить фон Штаммера.
— Все это игра, господин майор. Мы дали возможность ей взвесить, обдумать. Следующего вызова она будет ждать с ужасом.
Он прав в какой-то степени, этот гестаповец.
Каждый стук в дверь камеры, каждый шаг часового заставлял вздрагивать женщин. Пожалуй, тверже всех держалась Орлянская.
— Ну, ну, голубушка… — обхватив за плечи Тамару, уговаривала жена секретаря райкома. — Не нужно так… Ведь они наблюдают за нами. Зачем же радовать этих зверей?
В углу по-прежнему всхлипывала и повторяла бессвязные фразы молодая учительница. Гитлеровцы оставили ее в покое. Но учительница теперь никого не узнавала из женщин, боялась их.
«Все что угодно, — про себя думала Тамара, — только не сойти с ума».
Через день ее снова вызвали. Тамара вздрогнула, но легкое прикосновение руки Орлянской успокоило ее.
Комендант был необычно вежлив.
— Мои подчиненные, — извиняющимся тоном произнес он, — допустили бестактность. Они повели вас в подвал! Зачем женщин впутывать в наши мужские, военные дела… Простите грубых солдат.
Тамара сразу почувствовала, что не к добру разыгрывается этот спектакль.
Оставаясь безукоризненно вежливым, фон Штаммер попросил разрешения закурить в присутствии «мадам».
Тамара подготовилась ко всему, вступила в игру.
— Пожалуйста, пожалуйста, Курите!
— Да… — будто только сейчас вспомнив о главном, спохватился комендант. — Совсем забыл… Ваша сестра, как вы знаете, наш доктор, просила передать привет. У вас нет настроения ее увидеть?
— Нет! — коротко отрезала Тамара.
Нужно только выдержать этот пристальный взгляд. Нужно выдержать!
— Хорошо… — наконец произнес фон Штаммер. — Я вас понимаю. Но и вы скоро поймете сестру.
— У меня нет сестры…
Фон Штаммер сделал вид, что не расслышал этой фразы.
— Я вас понимаю… — повторил он и, задумчиво уставившись в окно, побарабанил пальцами по столу.
За окном, вдалеке чернел лес.
— Богатые леса… Красивые… — наконец произнес комендант.
Тамара молчала.
— Богатые… — вздохнул фон Штаммер и неожиданно добавил: — Для вас они самые дорогие…
— Да… — согласилась Тамара.
— Дороже нет… — продолжал комендант. — Там, в этих лесах, ваш ребенок.
Так вот к чему клонит гитлеровец.
— Вам, конечно, хотелось бы его увидеть… — Комендант пускал кольца в потолок. — Какое жестокое время! Какая неблагородная служба у солдат… Увы! — Он развел руками. — Мы не можем идти на поводу наших чувств. Мы солдаты…
Фон Штаммер любил щегольнуть этим словом — солдат.
Тамара продолжала молчать, насторожившись, подавшись вперед.
— Я вам предлагаю честную игру, — наконец подошел к основной теме разговора комендант, — или муж и отец явятся к нам, или… — Фон Штаммер глубоко вздохнул, выражая этим свое сострадание: что делать, вы сами виноваты. — Или с вашим сыном произойдет несчастье… Это мы в силах сделать.
Он мог бы не произносить последних слов. Тамара и так знает, что комендант ни перед чем не остановится.
— Я вам дам возможность завтра и послезавтра посетить этот кабинет. К сожалению, я буду отсутствовать. Вы сможете полюбоваться лесом, вспомнить сына…
Фон Штаммер придумал пытку пострашнее гестаповского подвала. На прощание он сказал.
— Последнее свидание у вас будет с сыном уже… Увы… Нам достанется только его труп.
Он опять картинно развел руками, хотя не добавил обычных оправдательных слов: солдат; война…
Тамара, сжав ладонями виски, вышла в коридор.
Орлянская сразу поняла, что комендант пустил в ход какое-то новое оружие. Дав возможность Тамаре выплакаться, жена секретаря райкома коротко спросила:
— Все тот же разговор?
— Грозил… Если не соглашусь, то увижу Бахтияра только мертвым.
— Ничего он не сделает… В лес они боятся сделать шаг.
Орлянская гладила Тамару по голове, чувствуя, как рука начинает дрожать: а если…
— Не бойся… Не бойся… — повторяла она. — Ничего с Бахтияром не случится.
А в это время довольный фон Штаммер расхаживал по кабинету. Он был твердо уверен, что женщина не выдержит. Вспомнив об Орлянской, комендант приказал:
— Жену секретаря райкома убрать. Агитатор… Может все испортить.
Предусмотрев и это, фон Штаммер принялся читать бумаги. Донесения были невеселыми. Поодиночке каждая бумажка не могла огорчить. Там убили солдата, в другом месте придушили полицая, в третьем подожгли небольшой склад. Что ж, война… Но когда бумажки рисовали общую картину, становилось не по себе. В округе творилось черт знает что… В конце концов на такие беспорядки обратят внимание и начальники. Им-то будет представлена общая картина. А тот, кто представит, еще и сгустит краски. Мало ли желающих на место коменданта? Думают, что очень легко отсиживаться в глубоком тылу?
Вон он стоит стеной — молчаливый, хмурый лес. Попытайтесь пройти по его тропинкам! Неизвестно, за каким стволом ожидает смерть.
Фон Штаммер все чаще останавливает свой взгляд на рядах стройных, крепких деревьев.
Это оттуда прошлой ночью вышли люди и вместе с ними исчез опытный полицейский. Там в лесу свои законы, своя жизнь. И он, комендант Червонного Гая, не имеет возможности войти во владения великой Германии. То, что эти просторы уже полностью принадлежат им, немцам, фон Штаммер не сомневался.
Нерешительный стук в дверь прервал размышления коменданта. Так мог стучать только провинившийся человек.
После традиционного приветствия фон Штаммер выжидающе посмотрел на сержанта. Тот боялся первым открыть рот.
— Ну, что?
— Мы прошли в лес…
— Знаю…
— Через два-три километра тропинка потерялась.
Фон Штаммер выругался.
— Сколько было партизан?
— Пятеро…
Конечно, врет сержант. Но сам комендант так и отметит в донесении, что полицейского утащили пятеро хорошо вооруженных партизанских разведчиков.
Нет, силой здесь не возьмешь. Нужна только хитрость. Нужно расставить сети, в которые попадутся руководители партизанского отряда.
Фон Штаммер смотрел на испуганное, глуповатое лицо сержанта.
«Вот тебе и помощнички!» — с горечью подумал комендант и невольно поморщился.
— Что думаете делать?
Сержант продолжал хлопать глазами.
— Затрудняюсь сказать, господин майор.
Комендант почувствовал, что он теряет волю над собой. Захотелось чем-нибудь швырнуть в эту глупую физиономию. Но других помощников нет.
— Может, подумаете?
— Хорошо, господин майор, подумаю…
Сержант на все согласен, лишь бы уйти из этого кабинета сию минуту.
Фон Штаммер брезгливо махнул рукой, и сержант радостно щелкнул каблуками.
Комендант снова склонился над бумагами… Только изредка он поднимал голову и задумчиво смотрел в окно на молчаливую стену леса.
ДЕД МИТЯЙ
Козлов и Султанов с улыбкой слушали деда Митяя. А тот, чувствуя такое внимание, расходился еще больше.
— Я их знаю… Вот они у меня где… — и дед Митяй протягивал шершавую ладонь. — Ох, давненько знаю…
— Дедушка, а наш враг силен…
— Силен… — соглашался старик. — Вон их сколько летает над головой. Да и я не дурак… Против танков не попру. Куда мне с голыми руками… Я так, осторожненько. Поговорю с людьми, присмотрюсь к ним. Кого нужно, того и приглашу с собой.
Дед Митяй самостоятельно разработал «операцию». Так он ее и называл. Кто-то попробовал пошутить и добавил другое слово: генеральная. Старик только отмахнулся.
— Придут в отряд хорошие, крепкие парни. — Немного подумав, он не без гордости добавил: — Такие же, как мои сыновья.
Шерали Султанов пытался отговаривать старика. Но тот упрямо стоял на своем.
— Всю округу я хорошо знаю, людей тоже. Ну, а если какая беда приключится, то присмотрите за внуком, сделайте из него человека.
Дед Митяй невольно вздохнул. Однако, заметив, что его настроение будет неправильно истолковано комиссаром, поторопился добавить:
— Это я к слову. Ничего не должно случиться. Кому я нужен, старый дурень.
На другой день дед Митяй, потрепав внука по шее, пожав руки Козлову, Султанову, Опанасу Гавриловичу, сгорбившись, скрылся в лесу.
Первый же немецкий патруль у небольшой деревеньки действительно не обратил внимания на старики. Солдаты о чем-то громко разговаривали, хохотали, и запыленный путник прошел мимо.
Подобное пренебрежение вначале обидело деда Митяя. Потом он, лестно оценив свою «маскировку», успокоился.
В деревне было несколько давних знакомых. Правда, с ними старик не виделся целую вечность.
Направившись к одному из них, дед Митяй еще не предвидел своих дальнейших «действий».
В пустой деревеньке царствовала тишина. После долгих расспросов — кто да откуда — дверь открыла худенькая старушка.
— Что это вы от божьего света прячетесь? — вместо приветствия поинтересовался дед Митяй.
— Ась?
— Вот те и на! — удивился старик. — Да ты же, Прокофьевна, лучше всех слышала. В одном конце деревни шепотом скажут, а ты в другом почуешь..
— Никак, Митяй… — присмотрелась старуха.
— И глаза у тебя были зорче… Все видела… Ни один парень с девкой не мог скрыться…
— Фу ты, черт старый… — наконец вздохнула хозяйка. — Откуда тебя, лешего, принесло? И не сидится же дома…
— Не до того, Прокофьевна… Не до того… Что же не приглашаешь в избу?.. Я же не гестапо…
— Гестапо само вламывается… — проворчала старуха.
Через несколько минут дед Митяй сидел в окружении стариков и многозначительно рассматривал их. Среди трех седых настороженных людей он чувствовал себя героем, который многое знает, который наделен особыми полномочиями.
Прокофьевну дед Митяй бесцеремонно выставил на кухню.