Перехлест пяти дорог! Согласно плану, намеченному штабом соединения, здесь и должен быть нанесен удар врагу. Готовились бои с целью захвата стратегического пункта силами всех партизанских отрядов.
Преградить путь гитлеровцам, разгромить находившиеся здесь фашистские части, захватить трофеи, а чего нельзя захватить, разбить, сжечь, уничтожить — вот задача, которую необходимо выполнить.
Немцы, опьяненные вначале первыми успехами на фронтах, не держали в районе «Пятидорожья» больших гарнизонов. Но здесь постоянно останавливались свежие части, идущие на фронт.
Партизанам следовало мобилизовать все свои силы для того, чтобы овладеть районом, названным «Пятидорожьем».
Штаб партизанского соединения сконцентрировал отряды, разбил их на пять оперативных групп. Каждая должна занять одну из дорог района, встать заслоном.
Операция была продумана, учтены все мелочи, которые только можно предвидеть.
К тому же партизаны хорошо подготовились к бою, Захваченные в мелких стычках с врагом оружие и боеприпасы способствовали успеху в серьезной операции.
По плану штаба соединения «Маленький гарнизон» должен был сосредоточиться у оврага и перейти в наступление в тот момент, когда взлетят одна за другой три красные ракеты.
На базе «гарнизона» осталось всего несколько человек — из хозяйственной группы.
Командир Степан Иванович Козлов и комиссар Шерали Султанов обходили бойцов, тщательно проверяя их готовность к бою. Партизаны, чувствуя трудность предстоящей операции, были сосредоточены, серьезны. Они подгоняли походные ремни, сумки, оружие. Чтобы избавиться от излишнего шума, тихо подойти к врагу, ноги лошадей и колеса телег обматывали тряпками. По первому сигналу отряд мог двинуться на выполнение задания. На вопросы командира и комиссара всюду слышались уверенные голоса:
— Не подкачаем!
— Дадим фашистам жару!
— Будут нас помнить!
…Старые друзья Василий Михайлович, Янис и Коркия сидят у кустов шиповника.
Первым прерывает молчание Михайлов. Мечтательно глядя куда-то поверх голов своих друзей, он говорит:
— Если бы это было в армии, перед боем написал бы домой письмо. Обязательно написал бы.
— Да, легче бы на сердце стало, — подтверждает Янис.
Видимо, с ними соглашается и Коркия. Он молча кладет на плечо Михайлову руку.
Степан Иванович и Шерали переглянулись.
— Не будем тревожить их. Не подкачают ребята, — шепчет комиссар.
Командир кивнул головой. Пройдя несколько шагов, он, теребя короткий ус, как бы отвечая своим мыслям, говорит:
— Да, крепкие ребята, с добрым сердцем.
Командир и комиссар направляются дальше. Вот под оголенными кустами орешника устроились двое партизан.
— Кто здесь? — спросил комиссар, но сразу же узнал: — А, это вы? Ну как, Шаров, окрепли? Выдержите сегодня?
— Спасибо, товарищ комиссар, окрепли! — слышится задорный ответ. — Выдержим. И не только сегодня. Если уж один раз ушли от смерти, она теперь к нам не сунется. Скажет: зачем зря время терять?
— Ну, мы ее гитлеровцам направим, — засмеялся Шерали. — Там ей работенки хватит.
— Я тоже так думаю, товарищ комиссар.
— Добро, — улыбается командир. — А теперь, друзья, отдыхать.
Надвигается ночь. Холодная темная ночь. Ночь перед боем. Ветер перебирает ветки деревьев. Сердито шуршит снегом. Не греет ночную землю холодный свет редких далеких звезд. Все вокруг замерло в ожидании.
Медленно тянулись минуты за минутой.
…И дот перед рассветом в небо взвились три красные ракеты. Бой сразу начался в пяти местах.
Гитлеровцы, вначале ошарашенные, вскоре пришли в себя и дрались ожесточенно. Партизаны, используя преимущество внезапного нападения, косили их беспощадным огнем. Метр за метром отвоевывали народные мстители «Пятидорожье».
Движение ненадолго приостановилось у самого подступа к перекрестку: бойцы наткнулись на колючую проволоку в несколько рядов.
Не такие преграды видел, например, Коркия. Он сбросил шинель и, ловко перерезая проволоку, полз дальше. За ним продвигались другие партизаны. Дорога на перекресток была открыта.
Бой разгорался.
Несколько раз узел дорог переходил из рук в руки. И только в полдень партизанам удалось закрепиться.
Гитлеровцы, однако, снова собравшись с силами, сделали попытку атаковать партизан.
Бойцы «Маленького гарнизона» прекратили огонь, терпеливо ждали: пусть фашисты подойдут поближе.
Гитлеровцы ползли и ползли, словно муравьи. Тишина их встревожила, но не остановила.
Первым заговорил ручной пулемет Василия Михайлова. Затем грянул залп… Второй, третий. Посыпалась скороговорка автоматов.
Фашисты стали окапываться. Огонь их стал организованнее, эффективнее.
Комиссар с тревогой осматривался вокруг. Он видел: то там, то тут замолкали партизанские винтовки или автоматы и чья-нибудь голова уже неподвижно лежала на жестком снежном настиле.
Неожиданно на перекрестке стали рваться мины. С бешеным свистом летела смерть, взрываясь черно-бурыми клочьями. Вот пошатнулся Коркия. В отчаянном порыве он выпрямился во весь рост, обливаясь кровью, хотел что-то крикнуть, но только воздух вырвался из груди. Партизан прошептал:
— Все равно… уничтожим!
И рухнул в снег.
Непродолжительным был этот напор гитлеровцев. Партизаны стали наседать с флангов. Вражеский огонь слабел с каждой минутой. Командир крикнул пулеметчику:
— Михайлов, круши их!
— Есть, товарищ командир! — ответил тот весело.
Но через минуту Сотников толкнул комиссара локтем и кивнул в сторону Михайлова.
— Убит!
Бешеная ярость охватила Шерали Он подполз к убитому, принял из его остывающих рук пулемет и плеснул во врага огненной струей.
Вдруг что-то обожгло комиссара. Страшная боль, словно судорогой, свела тело, но потом стала утихать, утихать…
Шерали потерял сознание…
СРЕДИ ВРАГОВ
Галя! Галя! Сколько испытаний выпало на твою долю! А ведь еще недавно вся твоя жизнь была озарена счастьем, словно ярким солнечным светом. Все любили тебя. Каждой весной для тебя зеленели листья в лесу, соловьи пели песни, распускались цветы на лугах…
Оглянись, вспомни!..
Детские годы, школа, товарищи твои, такие же веселые, как и ты сама; первые встречи, первые порывы какого-то необъяснимого, сладкого, щемящего чувства, уносившего твой сон.
Помнишь свой первый длинный путь в Москву, в институт? Провожая тебя, отец стоял на перроне счастливый, улыбающийся, с влажными глазами. Тимофей шутил. Но как-то грустно шутил. Тогда ты почувствовала первую настоящую боль. А поезд тронулся, стал набирать скорость, унося тебя все дальше и дальше от родных мест. Ты ехала в Москву. В Москву! Тебя ждала там счастливая жизнь, учеба.
Москва! Просторные улицы, широкие площади, бульвары, веселые, добрые люди.
Шумная студенческая жизнь, прогулки с товарищами по улицам до рассвета. Галя, где теперь все это?
Почему так темно вокруг? Или жизнь кончилась в двадцать два года?
Нет, не кончилась жизнь! Кто это сказал тебе, что жизнь кончилась? Не падай духом!
…Галя и Тимофей шли по лесной тропинке. Здесь они встретили войну. Кажется, это было давным-давно… Так были напряжены, переполнены событиями дни.
В лесу темно, никто не видит Тимофея и Галю. Солдаты и на десять шагов боятся забрести в лес; если уж идти, что бывает редко, не иначе как группой в несколько человек.
Тимофей случайно встретился с Галей. Она задумчиво бродила по лесу. Как сюда зашла, и сама не могла объяснить. Девушка обрадовалась встрече: с Тимофеем легче, лучше. В госпитале они и виду не подают, что знают друг друга, хотя встречаются несколько раз на дню. Галя «верой и правдой» служит фашистам, должна быть выше конюха-возницы, на которого мог крикнуть не только офицер, но и солдат.
Василенко в госпитале становился глухонемым. Он тоже «честно» трудился, с утра до поздней ночи занимаясь лошадьми, дровами да мертвецами.
Держался Тимофей бодро. Он заметил, что у Гали настроение подавленное от сознания своей беспомощности: она считала, что по-настоящему не может помочь товарищам. Целый день в госпитале, среди гитлеровцев. Даже сестре, которая рядом, невозможно помочь.
— Что же делать, что же делать? — шептала Галя сквозь слезы.
— Зачем так, Галя? — неумело успокаивал Тимофей. — Ты взрослая девушка и должна держать себя в руках…
— Да ведь конца войне не видать!.. — В ее голосе чувствовались отчаяние и горечь. — Ты гляди, сколько самолетов пролетает! И летят, и летят. Посмотри вон туда!
— Ну и что же, Галя. Много пролетает на восток: значит, больше их собьют наши! Ни один из них не вернется!
Галя неожиданно вспомнила короткий разговор, подслушанный ею совсем недавно в одной из палат госпиталя.
— Послушай, Тимоша, что я сегодня узнала! — прошептала она, оглядываясь по сторонам. — Наших ребят и девчат угоняют в Германию.
— Да, и я слышал об этом. Но я знаю также, что партизаны, перехватив эшелон с пленными, распустили всех по домам…
— Это хорошо, конечно. Но для чего их везут туда?
— Для чего? — переспросил Тимофей. — Заставят работать. Сколько фашистов полегло на нашей земле! Кто будет работать там, когда всех немцев подчистую забирают в армию?
— Да ведь это рабство! — воскликнула девушка и тише добавила: — О рабстве мы читали когда-то в книгах. А вот… сейчас…
Помолчали. Тимофей знал гораздо больше того, что сказал Гале. Фашисты, согнав из окружающих деревень подростков и девушек, уже сейчас собираются отправить их в Германию для работы на суконной фабрике майора Штаммера. Тимофей думал: сказать об этом Гале или промолчать?
Но Галя сама заговорила:
— А что же будет С Тамарой? Не знаю, что делать. Если и ее туда, в рабство?..
— О Тамаре не беспокойся. Сейчас ее не трогают. Правда, это должно насторожить нас. Неспроста они держат ее. Тем более…
Тимофей прикусил губу.
Галя почувствовала, как сильно и учащенно забилось сердце.