Сердце Шерали взволнованно забилось, заполнилось хмелящей радостью.
…Весь день Шерали уже не просто ждал, а тревожно ждал, выбегая из дому на каждый стук и шорох. С утра до вечера он играл с Бахтияром — в этом находил единственное успокоение.
Бабка Марфа уже начала ревновать внука к отцу и все приговаривала:
— А ты, голубь, пойди прогуляйся, развейся…
Тревога Шерали все усиливалась. Временами она охватывала его так сильно, что он не находил себе места. Не поехать ли ему самому в Червонный Гай?
Опанас Гаврилович вернулся домой, спросил:
— Не явились наши?
И больше не задавал вопросов. По выражению лица зятя все понял.
— Брось, Шура, не огорчайся. Я сейчас отправлюсь на разъезд и с первым же поездом поеду в Гай. Кстати, у меня самого там дела. Не махнули ли они в область? Может, в самом деле поехали туда? Идем, чайку, что ли, попьем, да я и тронусь в дорогу.
Вошли в комнату. Чай пили молча.
К вечеру над лесом снова стали собираться тучи.
Вскоре заморосил редкий въедливый дождь. Опанас Гаврилович, глядя в окно, вздохнул:
— Откуда еще он? Вот беда!
Шерали посоветовал:
— Время уже позднее, батько. Не стоит сейчас пускаться в путь, до разъезда не близко. Подождем утра. Если не вернутся к тому времени, то или я, или вы поедете.
До глубокой ночи просидели тесть и зять, прислушивались к каждому стуку, к каждому шороху. Несколько раз просыпался Бахтияр. Но бабка Марфа появлялась, как из-под земли, около его постели и ласково убаюкивала.
— А может, задержались у твоего дружка Тимофея? — проговорил Опанас Гаврилович после долгого, томительного молчания.
— Допустим, но сколько можно! Должна же помнить о сыне!
В полночь налетел ветер. Шумно застонали вековые деревья.
В это время послышался громкий лай собак. Опанас Гаврилович чутким ухом уловил человеческий голос.
— Приехали! — вскрикнул Шерали и кинулся в сени. За ним последовал Опанас Гаврилович.
— Кто это? — спросил Шерали, увидев чью-то грузную фигуру.
— Я, — последовал ответ, — Равчук!
— В чем дело? Что случилось? Отчего так поздно? Да говорите же! — засыпал его Шерали вопросами, но тут же вспомнил, что гостя надо пригласить в комнату. — Заходите, заходите, Михайлыч.
Все трое вошли в комнату. Опанас Гаврилович прошел к столу и ждал, пока Равчук снимет с себя плащ. Шерали нетерпеливо поглядывал на гостя: когда же он скажет о цели своего прихода.
Равчук не стал снимать с себя плаща. Он только откинул капюшон и, подойдя к столу, тяжело опустился на стул. Хозяева дома смотрели на его хмурое лицо, — глаза Равчука были прикрыты густыми кустистыми бровями. Молчание длилось долго. Никому не хотелось первым нарушить его. Наконец не выдержал Опанас Гаврилович:
— С нашими случилось что-нибудь? Говори!..
— С вашими? — удивленно переспросил Равчук. — Нет, про ваших ничего не знаю.
Шерали и его тесть облегченно вздохнули.
— Я принес весть погорше… Беда!
— Беда? — переспросил тревожно Опанас Гаврилович.
— Война! — выдохнул Равчук.
— Как война?
— Началась война…
— Брось, Михайлыч! Что это с тобой? Или выпил лишнего?
— Кто же с кем воюет? — наклонился всем телом Шерали к Равчуку.
— Немцы. С нами. Гитлеровские фашисты перешли границу. Сегодня на рассвете. Дела! — Равчук медленно повернулся к Шерали и посмотрел на него. — Уже много захватил немец. И… Червонный Гай тоже, наверное, взял.
— И Червонный Гай?! — Опанас Гаврилович и Шерали в ужасе переглянулись. — Не может быть! Там же Тамара с Галей!
— Значит, может… — проворчал бородач. — Сейчас все может быть.
— Откуда все это тебе известно?
— Знаю… Представляю…
Равчук, оказывается, был на разъезде и узнал там о начавшейся войне. Разговаривал с Козловым.
— Он и дал для вас записку, вот она, — закончил Равчук свой короткий рассказ, вытаскивая из кармана сложенный листок бумаги.
Шерали выхватил записку и, развернув, прочитал:
«Хотел добраться до вас. Но пока нужно работать. Что будет — неизвестно, что делать — не знаю. Будем вместе, видно, встречать беду. Будьте осторожны. Твой друг Степан».
Опанас Гаврилович и Шерали не могли прийти в себя. Только несколько минут назад все было ясно в жизни — и настоящее и будущее.
Война!
Шерали смотрел на записку Козлова и не верил этим коротким, видно, наспех нацарапанным строкам. Хотелось о чем-то спросить Равчука, о большом, основном, а он выяснял подробности.
— Когда Козлов дал записку?
— Утром.
— Что же раньше не принес?
— Трудно с разъезда выйти.
Шерали почувствовал, что он говорит не о том. Да, война…
Только сейчас вспомнил о радиоприемнике. В этой суматохе его ни разу не включали. Шерали резко поднялся, стал подключать батареи.
Наконец мигнул зеленый огонек, и в тихую комнату лесника ворвался военный марш. Он гремел победно, злорадно, торжествующе.
В постели заворочался Бахтияр — марш мешал ему спокойно спать.
— Выключи, Шура, — не выдержал, наконец, Опанас Гаврилович.
Старик встал и подошел к внуку, укрыл его одеяльцем, наклонив голову, прислушался к ровному дыханию Бахтияра.
— Пусть спит… — и, повернувшись к Шерали, проговорил: — Что ж, снова придется свидеться… Старые знакомые… Да… Война…
Шерали ходил по комнате, заложив руки за спину. О войне он знал по книгам, по кинофильмам. Если бы он сейчас был в армии! Там все ясно: ты идешь в строю с товарищами, в руках у тебя оружие. А сейчас?
— Что же, батя, выходит, мы… позади… за немцами остались? А где же наши? Где? Где Тамара?
Старик откашлялся, прежде чем ответить: думал, как сказать.
Нужно взглянуть… Выбраться хотя бы к разъезду.
Повернувшись к Равчуку, Опанас Гаврилович предложил:
— Ты пока возвращайся к себе, сиди дома…
Равчук поднялся и, накинув капюшон на голову, молча направился к двери. Уже взявшись за скобу, он повернулся и буркнул куда-то в пространство:
— До свидания! — и захлопнул за собой дверь.
А лес гневно шумел, и по оконным стеклам дробно барабанили крупные капли дождя.
Тесть и зять долго сидели, придавленные бедой. Молчание прервал Шерали:
— Удивляет меня, батько: если фашисты находятся в Червонном Гае, почему сюда не идут? Что их удерживает?
— И не придут! — ответил старик. — Они боятся леса. Они будут разбойничать в селах и городах, на больших дорогах. Наших лесов боятся. Мы их знаем с восемнадцатого года, когда они пришли на Украину. Они и тогда боялись леса пуще черта.
Шерали проговорил медленно, задумчиво:
— Если бы иметь оружие…
Подойдя к тестю, он обнял за плечи:
— По-моему, батько, не худо бы сейчас узнать, как дела на разъезде, Степана Ивановича вызвать сюда надо. Здесь действительно тише… Лесная глушь. Здесь бы сообща и решили, что делать. Не сложа же руки сидеть…
— Сидеть сложа руки душа не позволит… — согласился Опанас Гаврилович. — А что делать, тоже ума не приложу.
НА РАЗЪЕЗДЕ
Шерали решил сам проехать к разъезду, если и там немцы, то хотя бы издалека, из леса посмотреть, что делается. Взглянуть на врага, который был совсем рядом.
Привыкнуть к мысли о войне Шерали по-прежнему не мог. Казалось, пройдет еще день, второй и все встанет на свое место.
А в небе бесконечным потоком шли самолеты. Словно скопившись где-то за лесом, за огромной черной тучей, они выжидали удобного момента, нужной минуты, чтобы рвануться в спокойный июньский простор.
Но Шерали пока еще видел смутные контуры войны.
…Убедившись, что на разъезде нет ни одного немецкого солдата, Шерали выехал из леса.
Куда девалась традиционная тишина «Лесного»!
Степан Иванович, обхватив голову руками, старался не обращать внимания на крики толпы, которая стремилась втиснуться в каморку телеграфа.
— Когда будет поезд?
— Почему нет поезда?
— Предатель!
— Ждешь немца!
Вероятно, до этого Степан Иванович делал попытки отвечать людям, потому что изредка он брался за горло, тяжело кашлял.
Иногда над толпой, перекрывая ее шум, раздавался истерический женский крик:
— Пропали! Пропали!
Крик повисал в воздухе, и тогда толпа на секунду смолкала. Увидев Султанова, Степан Иванович подбодрился. Он осмотрелся, словно хотел найти выход. Но в это время истерический голос снова приглушил шум толпы:
— Пропа-али!
Воспользовавшись короткой паузой, Степан Иванович взял инициативу в свои руки.
— Товарищи! Все поезда от Червонного уже прошли. Ничего не будет. На большак! Там идут машины.
Толпа замерла и вдруг, рванувшись с места, бросилась с перрона.
Степан Иванович сел и облегченно вздохнул. Шерали продолжал растерянно смотреть на него.
— Проходите, товарищ Султанов, — пригласил начальник разъезда, — отдохните с дороги. Тоже на поезд?
Тон у Степана Ивановича был далеко не дружеский. Взглянув еще раз на Шерали, начальник разъезда понял, что тот не собирается уезжать.
— Страшное творится, — как бы извиняясь за свой прием, продолжал Степан Иванович. — Страшное…
Конечно, Шерали видел все происходящее.
— Действительно, больше поездов не будет, — пояснил начальник разъезда. — Пройдет один, без остановки… Из Червонного… Набит до отказа. Вот, чтобы не создавать паники, я… и обманул людей.
Он повернулся к телеграфистке:
— Что там, Аня, нового?
Пока телеграфистка рассматривала узкую ленту, Степан Иванович не то обратился к Шерали, не то рассуждал сам с собой:
— А почему, собственно, обманул? Там, на большаке, конечно, идут машины. Этот состав проскочит — и все. Можно закрывать, свертывать…
Телеграфистка резко повернулась.
— Вам, Степан Иванович, из Червонного…
Козлов вскочил и выхватил ленту из рук девушки. Пробежав глазами сообщение, он непонимающе посмотрел на телеграфистку.
— Это все, — оправдываясь, словно именно она в этом виновата, прошептала девушка. — Оборвалось.