имать. Да еще такую сумму! — Дима, очевидно, жалел десятку.
— Да не занимал я!
— А что же они тогда?
Валерик рассказал все, как было.
— Теперь они от тебя до самой смерти не отстанут, — выслушав историю, сказал Рафаил. — Только никаких денег давать не надо. Наверняка они эту курточку загнали снова.
— Ты что, не понял? Курточку снял Али-Баба — Лимон тут ни при чем.
— Еще как при чем! Фирма у них одна: Али-Баба со своей кодлой снимает, а Лимон с Аликом продает. Раньше я думал, у них работа сезонная, то есть зимой, по шапкам только, но, выходит, они и летом тоже.
— Скажи еще, связаны с иностранным посольством, — не поверил Дима.
— Насчет посольства не знаю, — серьезно сказал Рафаил. — Об этом мне Али-Баба ничего не говорил.
— Он что, твой знакомый? — удивился Валерик.
— Он мне двоюродный братан.
— Может, и Ара братан?
— Ара — не, вообще не знаю такого.
— Ну вот что, — поразмыслив, сказал Дима, — раз у тебя такой могущественный родственник, дуй к нему, поясни, как получилось. Этот конфликт, я думаю, можно уладить мирным путем.
— Бесполезно. Я все-таки двоюродный, а не родной. Даже если бы я был родным, он бы все равно меня не послушал и от лишней курточки не отказался. Удавится прежде…
Катька все не могла уняться, принялись все вместе ее успокаивать. Дима выставил ей пузырьки из-под лекарств, моточек бинта, шприц для изготовления тортов.
— Лечи давай Шурика, ставь на ноги. Видишь, у него боба?
Закипел суп, срочно начистили в него картошки, нашинковали капусты, не забыли и про морковку.
— Почему-то все хорошие люди держатся поодиночке, а плохие вместе, — сказал Валерик.
— Не обязательно, — возразил Рафаил. — Вот милиция, например…
Мощный, как через мегафон, голос прервал его.
— Жильтмены! — это Лимон прильнул к замочной скважине, сложил ладони рупором. — Вы окружены! Если не выплатите контрибуцию в полном объеме, возьмем вашу хавиру штурмом!
— Пойти напомнить, чей я все-таки двоюродный братан?
— Тс-с, — в одно мгновение Дима оказался около Катьки, схватил шприц, набрал в него пены, которую периодически снимал с кипящего супа в блюдце, подкрался к двери.
— Повторяю! — разорялся Лимон. — Если в течение трех минут не..
В этот момент Дима давнул на шприц — струя ударила в замочную скважину. Лимон закашлялся, грязно заругался… Бам! — несколько дощечек выломилось из двери, образовав оконце.
— Ах ты гад! — после недолгого остолбенелого молчания заорал Дима, щелкнул замком, рванул оставшуюся часть двери на себя, бросился в коридор.
Дима Мрак «распсиховался». С ним иногда такое случалось. Вообще он спокойный, рассудительный и даже излишне терпеливый человек, но иногда срывался. Зная это, даже Лимон предпочитал с ним не связываться. Во дворе любили вспоминать такой случай. Однажды Лимон выскочил во двор — на руках боксерские перчатки. Изображая из себя мастера спорта, прыгал перед Димой Мраком, нанося один удар за другим. Дима лениво отмахивался, пока Лимон не изловчился и не зацепил его с левой в глаз. «Ах, искры!» — взревел тогда Дима — это у него от удара в глазах вспыхнуло — и, вложив в ответный удар все свое возмущение и немалую силу, поверг противника в глубокий нокаут.
Кодла скатилась вниз по лестнице. Дима вернулся ни с чем.
Сварили суп. Разлили по тарелкам, начали есть, тут услышали гитарные переборы, Лимон гнусаво запел:
А беби, беби, беби!
Я твой дегенерат.
Набей, набей, набей меня —
Я только рад!
— Концерт бесплатно послушаем, — сказал Рафаил.
— За десять рублей, — уточнил Дима. Он уже успокоился и как ни старался «распсиховаться», не мог, а значит, не мог выполнить просьбу Лимона, которую тот выражал через песню.
В конце концов кодла ушла, пора уже было и ребятам расходиться по домам, но не хотелось в этот день расставаться. Сначала наладили дверь, прилепив выпавшие дощечки пластилином, попили чаю, поговорили, а времени уже час ночи.
Так и заночевали.
Утром чуть свет проснулись от крика:
— Проклятье какое-то, господи! В коридоре наплевано! Грязь несусветная! А дверь!.. С дверью-то что сделали! Наказание инквизиторское!
Димина мама приехала, догадался Валерик.
Хлопнула дверь, и второй голос продолжал:
— Вот он где, мучитель! — не мог не узнать Валерик второй голос. Вдвоем у мам получалось довольно эффектно. Димина мама первым голосом, Валерикина — вторым. Сначала по очереди, потом в унисон.
— Ну что раскричались?! — заворочался на своей постели Дима. — Поспать не дадут! Суп лучше ешьте, я сварил…
— Ничего страшного не произошло, — вклинился еще один голос, — главное, все живы и здоровы.
И Вадим Петрович здесь.
С четверть часа, наверно, обе мамы кричали, а Вадим Петрович их успокаивал, потом инициатива перешла к нему. С его слов получалось, что Дима, Валерик да и Рафаил отличные, в принципе, ребята. Обе мамы сначала оспаривали эту точку зрения, но потом согласились с ней, как ни странно. И все бы благополучно завершилось, если бы не соседка. Явилась некстати, начала выговаривать за вчерашний вечер. Оказывается, она — да и не только она, весь подъезд, — наблюдали за тем, что происходило на лестничной площадке. Поскольку наблюдение велось через замочные скважины, картина была искажена и, надо сказать, не в лучшую сторону.
И тут началось дознание. Несмотря на то, что Вадим Петрович сдерживал пыл расходившихся родителей, досталось ребятам крепко.
Глава тринадцатаяЖИЗНЬ ВЕЩЕСТВА
Снег выпал к середине декабря. Снегу радовались, как чуду.
Студия надела валенки, мягко выкатилась из ДК прямо к дверям автобуса.
Долгожданные зимние этюды!
— Мы в лесу, — приложил палец к губам Вадим Петрович.
И в самом деле, лес стоял такой тихий и торжественный, что шуметь и кричать в нем было бы кощунственным.
Черный полушубок мелькал впереди, Вадим Петрович шел осторожно, чтобы не потревожить облакастый, щедро лежащий на лапах и лапушках елей снег. Так же осторожно, гуськом, шли за ним ребята. Валерик перегнал Диму и Рафаила, там дальше, за поваленным деревом, за густыми кустами должен был открыться пейзаж, который ждал, хотел увидеть, — строгий, несколько даже угрюмый, с неразгаданной красотой. Тропка сделала зигзаг, вырулила к железнодорожной насыпи. Мимо со страшным грохотом промчалась электричка.
— успел разглядеть Валерик. От поднятого электричкой ветра упал с елок снег.
Электричка отгрохотала — и снова тихо. Но тишина эта больше ничего волшебного для Валерика не таила. Если пойти по тропке дальше, наверняка придешь на барахолку.
Тропка снова вильнула в глубину леса и через минуту вывела на уютную полянку.
— Располагайтесь, ребята, — сказал Вадим Петрович.
И каждый, найдя свою точку, с которой природа представлялась наиболее привлекательной, раскладывал рисовальные принадлежности. Только Валерик ходил неприкаянный. Куда ни посмотри — везде безлистые березовые ветки, колючие, обронившие снег лапы обломанных елок. Подумал о Лильке: почему не поехала на этюды? Алик — понятно: воскресенье у него рабочий день. А Лилька?..
Вадим Петрович подошел к Валерику, посмотрел вопросительно.
— Не хочется что-то рисовать, — сказал Валерик.
— Ну, не рисуй. Я думаю, на этюдах это не так важно. Можно посмотреть и запомнить. Хотя и запоминать не обязательно. Главное, понять, почувствовать…
Он присел на корточки, принялся разглядывать снег, как какое-нибудь чудо. Снег в ложбинке темнел, был мокрым и пористым, впитывал влагу из непромерзшего еще до дна ручья, живое струение которого едва чувствовалось, и стоило только легонько дохнуть холодам — оно прекратится, снежная мякоть начнет прорастать кристаллами, застекленеет.
— Смотри, — сказал Вадим Петрович и принялся наговаривать почти бессвязное: — Вода! Это не просто H2O. Чудесное вещество, в котором множество тайн. Жизнь воды, она разнообразна, удивительна… Звонкие кристаллы и мягкая волна… капля, океан, туман и пар — это, брат, вода. Вода, — он наборматывал, наборматывал, а у Валерика начинала зябнуть спина — сырость подступала снизу и впитывалась всей кожей.
Снова прогрохотала электричка.
«А зачем мне все это? — загнанно подумал Валерик. — Жизнь вещества, все эти тонкости… Чужая душа, сочувствие траве и камню, когда меня никто не понимает, мне никто не сочувствует?!»
— Ты чего? — очнулся Вадим Петрович. — Замерз?.. Пойдем в автобус.
Валерик мотнул головой: а, все равно. Пошел к автобусу.
— Какой-то ты стал безучастный — во всем.
— Вон электричка поехала на Чувякиш, а мы на этюдах…
— Ну и что? Какая связь?
— Почему люди так по-разному живут?
— Вот ты о чем… Так, видишь ли, было во все времена. Были купчики, были толстомордые и сытые. Но были и декабристы, бессребреники, Пушкин был.
— Но купчикам-то лучше живется!
— Это ты напрасно — лучше. Хуже! Только штука в том, сами купчики этого не понимают.
— Так ведь проще, как они… Имей только две извилины: одну — чтобы купить, другую — чтобы продать…
— Ты все-таки кого имеешь в виду? Конкретно?
Все как будто ослепли. Вадим — художник, а тоже!.. Алика — вот кого! — хотелось выкрикнуть Валерику, открыть наконец всем глаза, но он сдержался, ведь нехорошо, взять вот так да и наклепать…
— Есть у меня один знакомый… да не один он, многие так живут… как маршаны, купить-продать… А потом издеваются, с помощью кретинов, которым и человека убить ничего не стоит.
— У меня тоже есть такие знакомые… у кого нет. Но это бездарно — разменивать жизнь на этикетки. Ничего за ними не видят. Бедные они. Нет у них ничего. Потому что все настоящее богатство на глубине: и радости настоящие, и горести, и красота.
— Жили бы, как хотели, а то еще и другими распоряжаются.