Опустив глаза, я отправляюсь в туалет. Только бы не встретить сейчас Вольдемара! Ещё ничего не потеряно. Неважно, что я никогда не встречала его раньше. Это просто оттого, что я по средам ходила на каток редко. Но если он так хорошо катается, мы непременно ещё встретимся с ним. Я больше не надену эти противные фигурки. Пускай на мне будут старенькие коньки, но я буду мчаться на них, как стрела. Я увижу его, небрежно подъеду и скажу:
– Привет! Не узнаёшь? А это я, твоя знакомая неумеха…
Но всё-таки последняя надежды, что вот сейчас, именно в этот момент Вольдемар разыскивает меня по всему катку, не шла из головы.
Возле большого мутного зеркала в облезлой деревянной раме я стаскиваю с головы пуховую шапку с печально застывшими на ней островками растаявшего снега и тщательно расчесываюсь. Всё-таки, если не валиться на лёд каждую минуту, то я – очень даже ничего. У меня большие глаза. И волосы пушистые, золотые. Как Дударев говорит: «Кожукова, пригни башку, из-за твоей лохматости доску не видно». Куда я задевала носовой платок? Ой, плакала, как дура… Две малышки позади меня красят губы по очереди одной губной помадой. У матери слямзили небось. Ну, пятиклассницы, наверное. Максимум из шестого – и уже туда же! Ну и молодёжь пошла! Я вздыхаю и взглядываю на часы. Тоже дедушкин подарок. Пора домой. Надевать пока мокрую шапку не хочется. Я приоткрываю дверь, выглядываю и, прихрамывая, выхожу в коридор. В душе свербит. Нужно напоследок всё-таки пройтись по всей раздевалке. Где-то же он должен быть, мой Вольдемар? А если он всё-таки ждёт меня на трибуне? Но если я уже выйду на улицу, невозможно стыдно будет повернуть назад. Что я, ненормальная, что ли, за ним бегать?
Я иду, небрежно поглядывая по сторонам. Вот мужской гардероб… Здесь его нет… дальше тоже… Тут прокат, а напротив, в небольшом зальчике несколько столиков от буфета. А… Да, это они! Вон Вольдемар, с ним чернявый и ещё один парень, которого я раньше тоже никогда не видела. А ещё две девчонки. Одна высокая, в вышитой дублёнке, а рядом… Нет, не может быть, это же моя одноклассница Галка Моргунова собственной персоной. Стоит без коньков, без шапки, но в модных высоких сапогах и искусственной рыжей шубке. В школу она так не ходит! Краем сознания я сразу вспомнила о своих стареньких сапогах с потёртыми носками. Как ни замазывай их кремом, а всё равно видно, что они не новые.
А в их компании, видимо, весело! Все красные, как из бани, на столике на тарелке несколько пирожков, стаканы наполовину налиты… А вот что это чернявый наливает тайком из своей куртки? Такого же цвета, как чай?
Вольдемар что-то весело рассказывает девчонке в дублёнке и широко показывает руками. А та хохочет во всё горло и картинно закатывает глаза…
Ну, что это я, как дура, всё время собираюсь заплакать? Ой, это же Галка глядит в мою сторону… Я отворачиваюсь. Только бы она меня не узнала!
Оказывается, я стою, привалившись к прилавку проката. Седой морщинистый дядька с одним пустым рукавом единственной рукой убирает с прилавка сданные кем-то мокрые коньки. Он подвигает их к самому краю прилавка, жилистым пальцем с выпуклым почти квадратным ногтем стряхивает на пол с лезвий коньков тёмный снег и уже тогда всей пятернёй захватывает сразу оба конька и несёт их в ячейку. Вот он возвращается, я стою, низко опустив голову.
– Тебе чего, девочка?
– Ничего…
Только бы дядька меня не прогнал. Мне почему-то очень хочется смотреть на ту компанию дальше. Особенно на Вольдемара и эту девчонку в дублёнке. Почти как в кино…
– А ты что, девочка, катаешься на этих коньках?
– …Что?
Тёмный палец прокатчика утыкается в мои фигурки.
– На этих коньках нельзя кататься.
Я не понимаю.
– Почему?
– Падать всё время будешь. Это же специальные коньки. Для спортсменов. Они только для прыжков. Для тренировок. Видела, какой у них нижний зубец? Этим зубцом специально упираются в лёд для опоры перед тем как прыгнуть. А ты что, на них пробовала кататься?
Я молчу, огорошенная.
– У меня они только первый день…
Дядька деловито одной рукой снимает с моей шеи коньки и показывает мне зубцы. Действительно, самый нижний намного больше всех остальных, и торчит вперёд и вниз как огромный зуб.
– Ты что, не видела?
– Я не знала…
– Понятно… – Прокатчик вытягивает из пачки папиросу и прищурившись смотрит на меня. – Ну, давай я тебе сточу этот зуб. И будешь нормально кататься.
У меня только восемьдесят пять копеек, и я стесняюсь спросить, сколько это стоит.
– Развязывай! – Он берёт одной рукой мой конёк и внимательно, с прежним хитрым прищуром рассматривает его со всех сторон.
– Хорошие коньки. Сталь настоящая. Где такие взяла?
– Дедушка купил…
– Понятно…
Краем глаза я слежу, как чернявый, заливаясь от хохота, наполняет опять чем-то стаканы, все выпивают и теперь компания, разобрав с тарелки пирожки, направляется в мою сторону.
– Ну, подожди здесь минут десять. – Дядька забирает коньки и скрывается в задней комнатке с табличкой «Мастерская». Я у самого края прилавка сжимаюсь в комок.
– Алька, это ты, что ли? – Кто-то хлопает меня по спине. Я поворачиваюсь с самым независимым видом. Галка Моргунова достаёт мне едва до подбородка. Ого, она подстриглась, и вместо косы её тёмные волосы теперь уложены в модную стрижку. Под мальчика.
– Что ты здесь делаешь? – спрашивает Галка.
Чернявый, Вольдемар и девица в дублёнке, подхохатывая, медленно движутся мимо меня.
– Да, вот, – небрежно, но довольно громко говорю я. – Жду. Пока мне мастер сточит зубец. У меня теперь настоящие спортивные коньки для прыжков. И с этим зубцом кататься было просто невозможно.
Но Вольдемару нет никакого дела до моего зубца. Чернявый и незнакомый парень идут впереди. Вольдемар с девицей в арьергарде. Я очень ясно вижу знакомый красный рот, и этот рот, хищно улыбаясь, шевелится у самого уха этой очень красивой девчонки.
Галка тоже сморит на них, но ещё не оставляет меня в покое.
– Эй, подождите меня, я сейчас! – громко говорит она своим друзьям, и Вольдемар, привлечённый её выкриком, на мгновение приостанавливается и утыкается взглядом в меня.
– Привет! – рассеянно кидает он мне и удаляется вместе с девицей. Чернявый, уже отойдя на пару шагов, ухмыляясь, мельком взглядывает в мою сторону и вместе со своим спутником двигается дальше. И они все четверо уплывают вдаль, как зафрактованный на праздник пароход увозит вдаль по реке чьё-то счастье.
– Ты видишь, у меня новая стрижка?
Галка эффекто проворачивается на одной ноге с явным желанием продемонстрировать мне свои обновки.
– Вижу.
– Мне идёт? – Она поворачивает голову в одну сторону, а потом в другую.
– Не знаю.
Стрижка Галке идёт, и вообще, она выглядит очень взросло, не то что в школе, но я специально не хочу это говорить. Пускай не воображает.
– Ну, ладно, мы тогда пошли!
– Пока. – Я отворачиваюсь с деланым равнодушием и некоторое время ещё вожу пальцем по деревянным разводам прилавка. Какая же я дура! Вообразила, что он будет скакать по трибунам, разыскивая меня…
– Вот, готово! – Я поднимаю голову. Мастер кладёт на прилавок коньки. Нижний зубец теперь не только не выдаётся, он даже немного меньше других, остальных. Я достаю из кармана всю мелочь.
– Вот у меня только… Я в следующий раз могу занести…
– Да, ладно, не надо! – с усмешкой говорит мне мастер. – Не видел я раньше таких коньков. У наших-то, ленинградских…
– Спасибо большое!
– Будешь теперь порхать на них, так не остановишь! – дядька вытаскивает новую папиросу.
– Спасибо вам! – снова повторяю я. Двое мальчишек, тесня меня, бухают на прилавок ещё две пары коньков, и дядька начинает их ругать за то, что мокрые принесли, не отряхнули.
Я забираю свои фигурки и тихонько отчаливаю по направлению к выходу. Компания стоит недалеко от той самой трибуны, на которой оставил меня Вольдемар.
Подняв независимо голову, я прохожу мимо. Никто на меня не смотрит. Последнее впечатление – рука Вольдемара обхватывает за талию незнакомку в дублёнке.
– Граждане катающиеся! До закрытия катка остаётся ровно полчаса! – доносится до меня строгий мужской голос из громкоговорителя. И тут же снова: «Томбе ла неже…» Я вздыхаю. Как верно, но не справедливо: «Падает снег. Ты не придёшь сегодня вечером… И моё сердце кричит от одиночества и боли».
На кухне, из тазика с тёплой водой дедушка отмачивает мне прилипшие к ранам на коленях колготы, а мама в голос ругается:
– Говорила же я тебе, папа… Нечего ей всякую ерунду было покупать. У неё завтра контрольная. Как она пойдёт? Что она напишет? Ей надо думать о том, как в институт поступать…
И совсем поздно, когда я уже в постели, звонит Галка.
– Алька, дашь мне завтра французский списать? А то я сегодня, сама видела, не успела…
Мной одолевают злобные чувства. Но голос у Галки сейчас довольно заискивающий, вовсе не такой, как на катке.
– Ладно, дам, – сонно говорю я, и ковыляю назад в постель.
Перед глазами у меня коньки, мастер из проката, Вольдемар, чернявый, Галка, ещё почему-то Марина Владимировна по-французскому и вышитая дублёнка красивой незнакомки. Мне горько, но как-то одновременно и сладко. Может быть, на будущий день рождения дедушка тоже мне подарит дублёнку… Надо будет осторожно его попросить…
Я уже почти засыпаю и перед самым провалом в сон думаю, что вот задачку по математике мне завтра перед контрольной действительно придётся проверить у Любки Ландсберг. А то она у меня как-то подозрительно не сходится с ответом.
Дворничиха
Мы возвращались с моей собакой с прогулки. Во дворах между домами осень раскрашивала прежде зелёное в красное и золотое. Не сильно ожидаемое уже московское солнце просвечивало между стремительно оголяющихся ветвей, и на душе так же, как в воздухе, было свежо, терпко, пронзительно грустно.
Собака моя, крупная и обученная всем премудростям собачьей службы, шла рядом неспешно, без поводка, принюхиваясь к чему-то в кучках сметённых к краю асфальта листьев, поглядывая строго на голубей, разгуливающих по газону вокруг островка высыпанной им каши.