– Так значит, она действительно овчарка? – обрадовалась я.
– А что, не видно, что ли? – удивился врач.
– Я не особенно понимаю в собаках.
– Так вам что, не сказали, кого вы покупаете?
– Я её на помойке нашла, – соврала я.
– Странно, – покачал головой доктор. – Такие собаки на помойке не валяются. Прививки делать будем?
– Обязательно.
Джери стоически перенесла прививку, а когда я засунула ее обратно в сумку, чтобы нести домой, осторожно лизнула мне руку. Язык у неё был не очень длинный и немного шершавый.
Через месяц я с гордостью выводила её на поводке и в ошейнике. Она быстро научилась ходить рядом. Я так и не поняла, почему же мою красавицу Джери так глупо передавали с рук на руки, единственное объяснение было, что, возможно, она явилась плодом внеплановой вязки, но выяснять это у меня уже не было никакого желания.
К году Джери полностью соответствовала классическим овчарочьим стандартам. Из чёрной она стала чепрачной. Это означало, что хотя голова, шея, спина, бока и хвост у неё обросли блестящей густой чёрной шерстью, на мордочке, на животе и лапах шерсть стала нежного бежевого оттенка, и выглядело это так, будто светлую лошадку покрыли чёрной попоной – чепраком. А на груди у Джери на бежевом фоне отчётливо вырисовывались два абсолютно симметричных чёрных треугольника, как крылья большой бабочки. Вообще, для собак, как я потом узнала, признаком породы является симметрия в окраске. У Джери симметрия была полной, классической, в точности, как описано в руководствах по собаководству. И даже самый главный признак овчарочьей породы – хвост – был ровно таким, каким полагается быть у самых элитных и дорогих собак, ни на сантиметр ни длиннее и ни короче. Но самое главное, породе соответствовала не только внешность Джери, но ее ум. Овчарки – сторожевые собаки. Джери умела сторожить всё и всех. Она сторожила дом, мои сумки в магазине, меня, отгоняла всех, включая пьяных и гаишников, если кто-то осмеливался подойти ко мне не просто с сердитым видом, а с видом неласковым. Она охраняла нашу машину и даже наш семейный покой. Когда соседи шумели, она начинала лаять, требуя тишины и уважения, потому что шум, по её овчарочьим понятиям, создавал угрозу нашему дому. Она была нетребовательна и не капризна, она выполняла команды с радостью и достоинством, она могла довольствоваться самой простой едой, а когда у меня не было денег на мясо, не просила и не клянчила еду со стола, а ела всегда только то, что клали ей в миску. Как я сейчас понимаю, Джери была идеальной овчаркой. Единственное, что она не выносила совершенно, это когда разбегалось её стадо. Настоящего стада ей, видимо, не хватало по жизни, а наша маленькая семья из двух человек была его заменителем. Но однажды, когда она уже была совсем взрослой, на прогулке за городом мы увидели, как виртуозно она выполняет свою природную миссию. Мы шли по дороге и нагнали стадо коз. Их пас пожилой мужик, который к своим обязанностям относился вполне равнодушно: козы у него забредали в придорожные канавы и легкомысленно удалялись в заросли кукурузного поля.
Этого Джери вынести не смогла. Её никто никогда этому не учил, но она с отчаянным лаем помчалась вдоль стада и очень ловко, мгновенно отыскивая блеющих отщепенцев, толкала их своими боками на дорогу в точности так, как работают хоккеисты в ответственном матче у бортика.
– Эк же, какая собака! Мне бы такую, – сказал мужик, крутя головой. – С такой собакой вообще целый день спать можно.
– Овчарка! – сказал мой муж. – Одно слово. Умнее человека. Чтобы всех козлов загонять в одно стадо.
И мне казалось, что Джери будет жить с нами вечно. С годами она не выглядела старой. Правда, на подбородке у неё появились седые волоски, она немного как бы просела, и желудок её работал уже не так хорошо, как раньше, но она ещё всё так же хорошо бегала. Правда, она уже не прыгала с азартом через ограды, а норовила либо проскочить сбоку, либо подлезть внизу. Но это можно было отнести не только за счёт её возраста, но и за счёт её собачьего ума. Она будто говорила нам: «Не девочка я уже, чтобы как раньше прыгать через заборы». И мы прощали ей её собачью дерзость – отказ выполнять веление хозяев. И она понимала и принимала наше великодушие. Зубы у неё только постепенно стирались, как человеческий брак. Зубы ведь у всех, и у собак, и у людей, начинают портится с годами, и если их не укрепить или не заменить на искусственные, то они разваливаются, иногда и не поймешь с чего. Вроде надкусишь кусочек хлеба или конфету, а он и кряк! Так же и браки. Вроде всё тихо, мирно, ни тебе жёсткой скорлупы внутренних противоречий, ни скуки навязшей в зубах сексуальной карамели, и вдруг взрыв, пожар, наводнение, сломана челюсть, синяк и почему-то как-то очень обидно и по-новому звучит слово «дурак!» или «дура».
В тот тёмный промозглый вечер, когда я ждала мужа, глядя в окно, мы с ним неожиданно, как потом выяснилось для обоих, разругались насмерть. Всё началось с какого-то глупого пустяка. Двадцать лет брака, двенадцать из которых прошли вместе с Джери, были не шуткой. Какой-то пустяк привёл в действие взрывной механизм застарелых обид, и обоим было уже невозможно остановиться. Холод за окном, рано наступившая осень, лето без отдыха, невозможность поехать на юг, нестабильность, усталость, отсутствие денег…
– Если ты не прекратишь истерику, я уйду, – сказал муж, появляясь на пороге ванной комнаты, где я рыдала под звук льющейся из всех кранов леденящей душу воды. Не исключено, что одной из косвенных причин ссоры было как раз отсутствие отопления довольно продолжительное время. Черт её знает, почему и воду отключили в такую погоду.
– Мне надоело, – в голосе его была не угроза, а решимость. И не сами слова, а их тон подстегнул меня к действиям. Слёзы высохли на моих щеках.
– Прекрасно. Ты думаешь, я боюсь остаться одна? – Я выскочила из ванной, раскрыла шкаф и стала выкидывать из него его вещи. В дорожную сумку и на пол без разбора летели его костюмы и галстуки, куртка и туфли. Молнию заело от попавшего в прорезь рукава рубашки.
– Скатертью дорога! – Я кинула сумкой в мужа.
Всё это время Джери лежала в своём углу, положив морду на лапы, почти как тогда, в свой первый день с нами, когда лежала на моём сапоге. Муж попытался вытянуть застрявший рукав из молнии сумки, но у него не получилось.
– Идиотка!
– Сам идиот! – Я бросилась в коридор, распахнула дверь на площадку и вернулась в комнату.
– Всё кончено, – он кинул на меня полный презрения взгляд и пошёл из квартиры.
– Больше не приходи! – прокричала я ему вслед и вдруг увидела в зеркало, как чёрная тень приподнялась с пола и скользнула к двери.
– И эта туда же! За любимым папочкой! – Я была вне себя от гнева. – Ничего! Ткнётся в закрытую дверь подъезда и вернётся обратно. – Я оставила дверь квартиры открытой и ушла на диван рыдать. Из подъезда тянуло сквозняком и тошнотворными запахами чьей-то еды. Зияющая дверь оставалась порталом в прежнюю жизнь, и вдруг эта прежняя жизнь теперь показалась одновременно и невозможной, и прекрасной.
Прошло какое-то время. Я прошла в коридор. Где-то внизу хлопнула дверь. Вернётся, куда он денется, подумала я про мужа.
– Джери! – позвала я. В подъезде стояла какая-то ненатуральная тишина. Ни отдаленных голосов, ни звука лифта, ни дыма… Я оглянулась, собачья лежанка была пуста. – Джери! – громко крикнула я в лестничный проём. Мне послышался её призывный лай, но это мне только казалось, как кажется шум моря в какой-то глупо привезённой с юга раковине. Никто не отозвался.
Наверное, пошёл с ней погулять, подумала я. Сейчас вернутся. Я прошла в кухню и закрыла за собой дверь. Чайник засипел на плите: «Ушлиииии!» Я выключила его, не дождавшись кипения. А что, если он даже не будет входить в квартиру, а просто запустит собаку и… всё? Какая чепуха! Не может быть, чтобы это было так серьезно. Мне смертельно хотелось раздеться и лечь. Он был раздражён, я сорвалась, но не может быть, чтобы наш брак закончился так глупо. Лечь и ни о чём не думать. Закрыть глаза, и всё рассосётся само собой. В конце концов, так уже бывало. Не бывает семей, в которых люди не ссорятся. Я не ругала себя за грубые слова. Они были сказаны не всерьёз. Да и он тоже будь здоров как орал. Бывают моменты, когда молнии гнева приносят радость. Очевидно, в душе тогда высвобождается какой-то душевный озон. Нет, надо просто заснуть. В конце концов, завтра кто-то первый попросит прощение. Не исключено, что это буду именно я, но это будет завтра.
Я легла, но сон почему-то не шёл. Прошло довольно много времени, но никто не вернулся. Не мог же он взять собаку с собой? Да и куда? А если всё-таки он её взял, то куда он поехал? Теперь уже не злость, не ревность, а беспокойство о собаке, как о ребёнке заставили меня встать и снова одеться. Я позвонила. Муж не взял трубку. Я написала СМС. «Собака с тобой?» Пришёл короткий ответ: «Нет».
Твою мать! Я бросилась к окну. Поливал дождь. Место на парковке, где обычно стояла наша машина, было занято какой-то другой машиной. Я дернула раму и закричала в темноту: «Джери!», но никто не откликнулся.
Я ещё сильней заорала: «Джери!» Впопыхах напялила что придётся, помчалась вниз. Хоть бы услышать размашистый бег быстрых лап, цоканье когтей по полу.
На первом этаже открылась дверь.
– Чего орёте?
– Собаку не видели?
– Здесь она была. Я мусор выносил, машина ваша выруливала задом, собака вертелась возле колес. Я подумал ещё, как бы её не задавили.
– А потом?
– Не знаю. Я мусор выкинул да ушёл.
Я обежала вдоль дома, потом по дороге, по которой на улицу выруливают машины. Кругом была тьма, фонари выдавали только жалкие конусы света, заполненные мелкими секущими каплями. Я бежала по обочине и орала её имя, а догоняющие меня машины истерически вихляли от меня в сторону и обдавали брызгами. Неужели она погналась за давно знакомой ей машиной, повинуясь родовому инстинкту собрать всех в стадо, вернуть человека, который был её главным зверем. Кто-то открыл окно: «С ума сошла? Повесься лучше!»