– Белоручка наша Маринка! – говорила мать. – По врачам ходить с ней замучишься, если на её выкрутасы внимание обращать.
Почему она почти целый год готовила Димке, она сама не понимала. Она готовила, её не тошнило, она этому радовалась. Сейчас Марина жарила хека, и её снова рвало, она бегала в туалет, возвращалась в кухню, перевертывала тушки на сковородке и снова бежала в туалет. Рыжий смотрел на всё это без сочувствия.
Когда рыба была готова, Марина сложила её в глубокую тарелку, поставила тарелку на подоконник и стала есть, стоя, глядя в окно. Рыжий вспрыгнул рядом и стал коситься в сторону хека, несмотря на то, что уже был сыт. Марина дала ему.
Хек казался Марине невкусным, сухим, противно пах, но она ела и думала обо всём, что с ней случилось. Нет, думала она, я ведь на самом деле не ревнивая, не истеричка. Это Димка меня сделал психопаткой. Это его вечное спокойствие. Я слишком боялась его потерять. Тот, кто всегда спокоен, не любит. И не волнуется.
Марина закрыла форточку, машинально глянула вниз. Женщина в розовых шароварах возилась в клумбе. Марине ужасно захотелось на улицу, на солнце. Она взяла ключи и пошла из дома. Высокая, красивая, стройная. У неё ещё всё впереди. Ещё будет кому жарить рыбу. Не только коту.
Светлана, закончив грядку ирисов, готовилась к штурму землицы напротив. Куплю в садовом центре красивый кустарник и розы, думала она. Буду за ними ухаживать, поливать… Сергей-то Викентьевич, выписывая её после операции, правильно сказал, что жить она теперь может в полную силу, не нужно ей ничего бояться, во всём для неё полное раздолье, там-то теперь ничего уже у неё нет. Хороший он был гинеколог, женщин жалел, относился к ним нежно. Только ошибся он в главном. Он ведь имел в виду жизнь половую, а ей теперь это совершенно не надо. И это так здорово оказалось, что она даже не ожидала. Полная свобода! Плевать она хотела на этих мужиков, пошли они куда подальше… Ей бы вот этот магазинчик да маленький домик с садом.
Света разогнула спину, подняла глаза и увидела, как та самая женщина с удивительной стрижкой, что вечно покупала рыбу для кота, вываливается из подъезда и с воплем падает в только что вскопанные, нежные ирисы.
– Охерела совсем?
– Я сейчас сдохну, – сказала женщина и перевернулась на спину.
– Ни хрена себе, – обалдела Света. – Обкололась, что ли? Или обнюхалась?
Марина лежала в клумбе, не в силах вздохнуть. На грудь будто навалилась громада дома, и весь мир представал перед ней опрокинутым в каком-то фантастическом свете. Перевёрнутый дом, синенький магазин, зелёного цвета помойка, на асфальте разводы от дворницкой метлы и кучки прелых листьев, машины вверх ногами и посторонняя женщина в розовых шароварах перед ней на корточках. Но вот как будто кто-то поднял изнутри её грудную клетку, и в ушах бешено заколотилось сердце.
– Что со мной? – спросила Марина.
– Не знаю. Я тут была, ты вышла из подъезда и прямо вниз, рыбкой на землю. «Скорую» вызвать?
Марина почувствовала внутри себя странную пустоту, как будто она, лежа на земле, одновременно летит по небу. Одна. Без Димки. А кот за ней, вытянув лапы и хвост. Подошли несколько прохожих. Вышла чья-то бабушка с внуком, посмотрела на Марину, взяла внука за руку и увела. Какой-то мужчина с криком выскочил из подъезда и стал стучать в окно первого этажа палкой.
– Сволочи! Уроды! Обесточивать надо подъезд, когда с электричеством что-то делаете! Разложили провода на полу! Меня из-за вас током дёрнуло! Я на вас в суд подам!
– Точно, – сказала Марина. – В подъезде провода были, а свету не было. А я и не поняла. Это у меня будто озарение наступило.
– Выпить хочешь? – спросила Света.
– Ага, – кивнула Марина.
– Тогда пошли. У меня сегодня праздник. Я хозяйкой осталась. Может, и ненадолго. Но хоть на сколько, а всё равно моё.
Марина попыталась встать и встала сначала на четвереньки. Света помогла ей и подтащила к лестнице.
– Напьются же тётки, хуже мужиков, – сказал кто-то из прохожих.
Марина взялась за перила, и они со Светой, медленно ступая обеими ногами на каждую ступеньку, вошли в магазин.
Хиханьки да хаханьки
После похорон мы приехали на поминки. Это были уже не первые поминки в нашем классе. На дни рождения мы не собирались лет двадцать, а вот на поминки в третий раз. С другой стороны, дни рождения что отмечать? А поминки… Ещё и повод собраться, как ни смешно, как ни грустно.
Умер Витька Жуков, наш одноклассник. Ещё молодой, как теперь говорят. Генерал. На самом деле он был уже то ли генерал-полковником, то ли генерал-лейтенантом, я не очень разбираюсь в званиях, но мы все про Витьку так и говорили: «Витька-генерал». Головокружительная карьера.
Генералом был и его отец, и Витька со своей семьёй жил всё в том же доме, где жили его родители, и я сегодня, когда украдкой осматривала комнату, где мы собрались, никак не могла понять, та ли это самая комната, в которой Витькина мать когда-то накрывала нам стол с чем-нибудь вкусным, или другая. Витькина мать идеально вела хозяйство. А теперь квартира у них вообще занимала целый этаж.
Народу было много. Витькиной жене, а теперь вдове, было не до нас. К ней все время подходили какие-то солидные дядьки, кто в военном, кто в штатском, а мы сидели в своём углу и тихонько разговаривали под закуску и водку. Вспоминали не только Витьку, но и других. Якубовский в Америке, Любочка в Израиле, Петя крутой бизнесмен, а ты, Танька, всё кропаешь там чего-то для своего издательства?
– Все кропаю.
– Слушайте, а помните Соколову? Она ушла после восьмого. Кто-нибудь знает что-нибудь про нее?
Кто-то сказал: «Да, по-моему, она и живет, где жила».
– А как ее звали? Маша?
Я сказала: «Женя».
Оборачиваясь назад во время уроков, я видела на предпоследней парте Женю Соколову. Женя обладала совершенно греческими, классическими чертами лица. Про её греческие черты нам сказал пожилой учитель рисования – Женин тёзка, Евгений Палыч. Он, по-моему, к грекам и к Соколовой неровно дышал, поэтому на уроке в качестве модели вместо пирамид и кубов выставлял нам Артемиду в короткой тунике, а когда Жени не было, то гипсовый бюст Платона с отбитым носом.
Фигура у Женьки тоже была почти как у Артемиды, но её лицо с закрытыми глазами (а на уроках они почти всегда были закрыты, потому что Женька на занятиях элементарно спала) точно просилось в наши ученические альбомы. А спала Женя на уроках, потому что осталась жить одна с братом, сильно моложе её, в крошечной однокомнатной квартирке недалеко от школы. Никто не знал подробностей, но поговаривали, что их родители-алкоголики куда-то сгинули, а скорее всего, были посажены.
Мы, конечно, не представляли себе, что значит пятнадцатилетней девчонке одной воспитывать и кормить маленького брата.
Класс у нас был дружный.
«Жень, пойдёшь вечером на дискотеку в «Орбиту»? Или: «Женька, у Смирновой днюха. Приглашает всех на мороженое. Гони деньгу на подарок, но лучше в баксах, не в деревянных».
Как я заметила, греческие богини в музеях никогда не улыбаются, но Женька часто смеялась, простовато прикрывая ладошкой рот, и это сильно портило её образ.
– Да ну вас, девки, – отвечала Женька. – Баксы на подарок это вам не хиханьки да хаханьки. Мне тётка лавэ раз в месяц присылает. А брат вчера что учудил. С почты пришла, на стол пачку положила, на кухню только вышла, вернулась – не хватает. Ох, добьётся он у меня. – И Женька при этом покатывалась со смеху. – Представляете? Сам малец, а курить уже начал. Мамка бы его до смерти излупила, но я не бью, он же маленький.
Как мы понимали, Женька даже гордилась братом и тем, как его воспитывает. «Женька – молоток», – говорили мы и с чистой совестью шли без неё в кафе и на дискотеку. «Ну, да, вот так получилось, а что сделаешь? Мы-то разве виноваты? Каждому своё». И когда Женька ушла после восьмого, незаметно исчезнув из наших повседневных забот, мы про неё практически не вспоминали. А училась она совсем не плохо, особенно по математике, некоторые из нас даже у неё списывали.
Несколько раз после окончания школы я видела её по вечерам с Витькой Жуковым, когда он из своего военного училища приходил домой в увольнительные, и это было для меня удивительно. Потом я их встречать перестала, а через некоторое время была приглашена в числе других одноклассников к нему на свадьбу. Витькина невеста, кстати, показалась мне в сравнении с Женькой сушеной воблой, но, вероятно, у него был свой взгляд на эти вещи. Сейчас тёмный траурный платок делал её лицо бледным и строгим, а возраст смягчил рыбьи кости лица, так что Витькина вдова показалась мне ныне даже не некрасивой. Но к нам она ни разу не подошла. Впрочем, за что её осуждать?
– Пора идти, ребята. – Мы выпили в последний раз за землю, которая воображаемым пухом покрыла Витькин гроб, и подошли к вдове попрощаться.
На улице было хорошо, как-то по школьному, будто мы вышли после уроков и захотелось оглянуться и посмотреть, где, в какой куче собранной палой листвы валяются наши сумки. Не хотелось расходиться, но меня ждали дела, и я, обнявшись по очереди со всеми, быстро пошла по дорожке к метро.
Район остался прежним, его не коснулись ни реновация, ни какие другие события, только пара новых одноподъездных башен воткнулась между моим бывшим домом и школьным стадионом. Теперь стадион оградили забором, а раньше мы бегали прямиком через футбольное поле. Я пошла по новой дорожке мимо забора, а незнакомая девочка с белой кудлатой собачкой, поравнявшись со мной, почему-то поздоровалась, а я умилилась. За стадионом выстроили загородку для мусорных баков, теперь она была выкрашена в симпатичный зелёненький цвет. Раньше баки были ободранные, тёмные, ржавые, и бывало, что летели в них вырванные страницы из моего дневника. Сейчас в кармане у меня скопились испачканные бумажные салфетки, мокрый носовой платок, какие-то ненужные чеки. Вытащив мусор из кармана, я подошла к помойке.