Какая-то женщина в старой вязаной шапке стояла у одного из баков ко мне спиной и что-то складывала в чёрный пластиковый пакет. Под ногами у неё валялись затоптанные капустные листья, картофельные очистки, ещё какая-то дребедень. Я выкинула свой немудреный хлам и повернулась, чтобы уйти.
– Ёкалэмэнэ! – сказала она. – Кого я вижу!
Настоящие греческие боги не только никогда не улыбаются, но и не стареют. На меня же из-под нелепого головного убора уставилось старое, морщинистое лицо.
– Извините, – сказала я и сделала шаг, чтобы пройти.
– Танька, это ведь ты? Чё притворяешься?
Теперь уйти стало неудобно.
– Женя… Слушай, мы о тебе только сейчас вспоминали…
– Кто это вспоминал?
– Семь человек из нашего класса. Тебе никто не сообщил? Витю Жукова сегодня похоронили.
– Витька умер? Пипец. – Она засмеялась легко, как раньше, запрокинув лицо и открыв рот. Вот теперь-то ей точно было зачем его прикрывать, но она этого не сделала. Мне были отчетливо видны несколько металлических зубов и в дырках между ними голые десны.
– Не думала я, что он так рано Богу душу отдаст. Правду говорят, что каждому своё.
Мы все ещё стояли у помойки. Пластиковый пакет Женя так и держала в руках.
– Ты идешь? – спросила я. – Мне в сторону метро.
Она поколебалась. Сначала двинулась, будто тоже хотела идти, но остановилась. Видно было, что что-то её удерживает у этого контейнера.
– Тогда… пока? – Я пошла вперёд по узкой асфальтовой дорожке. Она неловко заложила руку с пакетом за спину и пошла за мной. Потом остановилась.
– Таньк, погоди!
Я обернулась. Она смотрела на меня и как-то нехорошо улыбалась. Прежде русые волосы, теперь плохо выкрашенные в какой-то несуразный чёрный цвет, выбились из-под шапки. И улыбка была уже не прежняя, а какая-то злая.
Боже, – подумала я, что же с ней стало?
– Здесь постой, – сказала она. – Я сейчас. – И она быстро вернулась к баку, наклонилась, извлекла из его парного нутра обкромсанный кочан капусты и стала обдирать его цепкими кривыми пальцами. Складывала обрывки листьев в свой старый пакет и поминутно заглядывала, достаточно наполнился или нет. Оборвав весь кочан, она выхватила из бака еще что-то похожее на морковку, отправила туда же, закрыла пакет и пошла ко мне.
– Ну, вот, – сказала она. – Теперь расскажи, чё там с Витькой случилось?
– Рак, – сказала я и пожала плечами. – Теперь у многих. Говорят, рак очень помолодел. На работе, наверное, нервничал много.
– На работе, да… – повторила она. – Я часто видела, как к его подъезду машина за ним приезжала. А жена его на «Тойоте Сamry» ездит. Иногда его самого видела.
– Подглядывала, что ли?
– Чего мне подглядывать. Вон мой подъезд, первый этаж. Из окошка и так все видно. Если хочешь знать, не он мне отказал, а я ему.
– В смысле, отказал?
– В том самом и смысле. Замуж звал. А я не пошла. – И она равнодушно, но с достоинством шмыгнула носом. – Не веришь?
Я молча пожала плечами.
– Разве мой брат его матери был бы нужен? – Я опять промолчала, а Женя по-бабьи опечалилась. – То-то я смотрю у их подъезда сегодня много машин… Я ведь внука в нашу школу вожу. Каждое утро мимо Витькиного дома гуляем туда-обратно.
Я удивилась:
– У тебя внук?
– А что?
Мне в общем-то не было никакого дела до перипетий Жениной жизни. Я уже приготовилась окончательно распрощаться, но она остановилась.
– В принципе, малой мне как бы не совсем внук. На самом деле я ему тётка. Он сын брата моего. Но для школы проще – бабка и бабка, меньше расспросов.
– А мать ребёнка где? – не удержалась я.
– А что мать, – Женька вздохнула. – Ребёнка растить это ведь не хиханьки да хаханьки. Сама, наверное, уже знаешь. Невестка честно попробовала, даже старалась. Но не выдержала, уехала от нас через месяц, как родила. Сказала, что родителей повидать, а я и искать не стала. Старшего вырастила и этого не брошу.
– Брат-то хотя бы помогает?
Она вздохнула.
– Ну, помогает, конечно, когда не пьёт. Главное, чтобы домой не водил, пускай бы сам к бабам шёл. А то ведь комната одна, малой всё видит. Мы с ним тогда в кухню уходим. В кухне лучше, теплее, диванчик. Мы на нём вместе спим. И еда всегда есть. Я щи наварю – капуста, крупа. Если ещё сметана да хлеб, вообще хорошо. Малой там и уроки делает, при мне. Сам-то отвлекается, задачки не может решать.
Я вспомнила капустные листья у неё под ногами.
– Слушай, у тебя карта есть? Давай я тебе денег переведу.
Она удивилась, но не так, чтоб сильно.
– А давай. По номеру телефона. – Она никогда не была «душной», вот и сейчас спокойно залезла куда-то под пальто, под кофту, пошарила где-то на животе. – Если не спрятать, так ничего не найдёшь. Или продаст, или бабе какой подарит.
Она всё ворчала, пока я делала перевод. Когда телефон тренькнул, она проверила.
– Дошло. – Оценила сумму. Казалось, только теперь в первый раз на меня внимательно посмотрела, но не поблагодарила. Только хохотнула как-то странно. – Вот и жизнь прошла. И у всех пройдёт. А пока-то смейтесь, девки. Всё хаханьки.
Она снова полезла под пальто, спрятала телефон в штаны, повернулась и пошла, неся свой пакет. И дождик пошёл. И стало совсем темно. Я постояла ещё немного, глядя ей вслед, и побежала к метро.
Молоко, хлеб и др.
Таня стояла в прихожей на одной ноге, на другую натягивала сапог. Мельком кинула взгляд на каблук, хорошо, что набойка цела. Извернулась, глянула на другую ногу, уже обутую, – кажется, тоже, чинить пока не надо. Застегнула молнию на сапоге, завязала на талии пояс пальто, натянула на лоб берет. Всё. Теперь – Тимоша.
Тимка стоял ещё в колготках и кофточке. Волочил за лямки комбинезон. Таня сняла с крючка его шапку, шарф.
– Давай, Тимош, одеваться.
Специально для одевания в коридоре поставлена была скамеечка. Скамеечку отдали соседи, у них дети уже выросли, а Тане с Тимошей в самый раз, дерматиновый верх, дээспэшный низ. Отличная штука. В цвет тумбочки с зеркалом.
Сейчас, чтобы было быстрее, Таня села на скамейку сама. Сына взяла на руки, натянула комбинезон, потом резиновые сапожки – тоже достались от соседей, но от других, не тех, что отдали скамейку, поставила малыша на ноги.
– Держись, не падай! – Варежки оставила болтаться на верёвочках, завязала шарф, напялила шапку с помпоном – синяя с красным, очень Тимоше идёт, сама ещё летом ему связала, повернула к двери.
– Шагай!
Тимоша всем своим видом – лицом, глазами, рукой показал в угол.
– Лопата?
Тимоша решительно направился к стоящей в углу лопате.
– Ладно. И лопату возьмём, и машинку, только сам будешь нести, договорились?
Тима любил эту машинку. Поднял с пола, зажал в руке. Голубая легковушечка. Передние дверцы и капот открываются. Обязательно брал её с собой, когда ходил гулять. И лопату любил. Красную, пластмассовую, с голубой ручкой в виде буквы «Т».
– Тим, пошли! Нам надо к открытию после перерыва успеть.
Маленькая машинка ладно поместилась в маленькую ладошку. Тимка зажал её крепко, чтобы не потерять.
– Держись за меня! Опаздываем!
Таня открыла дверь, подхватила одной рукой сумку, лопату, другой сына и побежала со всем этим своим богатством вниз по лестнице. На ступеньках ещё подумала, положила ли в сумку кошелёк, талоны и записку. Записку писала на всякий случай, по привычке из прошлой жизни, когда ещё можно было что-то купить в магазинах. А теперь был такой дефицит всего, что даже записку она писала на обратной стороне листка календаря. 11 ноября 1990 года. К тому же после рождения Тимы она предпочитала всё записывать на бумажки. В голове, на улице и в стране была такая круговерть, что всё не упомнить.
Купить.
1. Молоко.
2. Хлеб.
3. Банку для сметаны (взять с собой)
4. Мыло
5. И др.
Под этим «др.» могло подразумеваться всё, что угодно. И порошок стиральный, и майонез. Сметану, сгущёнку или майонез вместе никогда не продавали – либо то, либо другое, либо третье, но банка всё равно бы пригодилась в любом случае. Исчезли куда-то все упаковки. Сметану, майонез и даже сгущёнку привозили в бидонах, и если посчастливится застать этот привоз, вот она, баночка, наготове. На масло, колбасу, сыр, сосиски, а также мясо или курицу Таня и не рассчитывала. Исчезли куда-то продукты из магазинов. Женщины продавали в переходах колготки, трусы, лифчики, блузки, посуду, краску для волос, а иногда даже сосиски, сыр, макароны – кто что мог достать и у кого что было в запасах, всё теперь служило или для обмена или для пропитания. Натуральный продукт. Ещё у Тани в сумке лежали талоны на крупу. Так и было написано. «Талон. Взрослый. Крупа манная. 0,5 кг. Ноябрь. 1990 год». Таня свой талон ещё не отоварила. Не привезли пока манку, но на Тимошин талон она в прошлом месяце всё отоварила. И муку, и пшёнку, и даже полкило риса. Так что жить было пока можно. Хлеб в магазинах тоже был, недаром писала она когда-то сочинение в школе «Хлеб всему голова». Странные тогда были времена, а сейчас ещё страннее. Не правильно по-русски так говорить, но по-другому и не скажешь. Да и говорить не хотелось, о чём говорить? Без молока не сваришь кашу ребёнку, надо добавить хоть чуть-чуть. Конечно, в войну и не такое ели, голодали, но сейчас не война. В общем, некогда Тане было задумываться, пришлось выживать. Тимофей кашу любил. Да и вообще он всё любил – и кашу, и блинчики, и просто из чашки молока попить. Чашка была ещё Танина, с медведем. А если ещё и хлеб свежий привозили… Недаром Таня молоко и хлеб всегда в списке ставила на первые места.
Дверь из подъезда ногой настежь.
– Всё, Тима, вставай на ножки.
Эх, катается же кто-то на их коляске! Оставили разок у магазина, отошли на двадцать метров на голубей посмотреть. Пока голубей хлебной коркой кормили, коляску увели. Тимоша маленький, а понял, что коляску у них украли. Плакал навзрыд, слёзы катились размером с витаминковое драже – А, В1, В6, РР и С. В холодильнике витаминки у Тани стоят, в баночке с завинчивающейся крышкой. Врач прописала Тимоше по одной три раза в неделю. Нужно бы их сейчас Тане самой попить. А то ещё только ноябрь, впереди зима, а сил совсем нет. Вот и сейчас вся уже мокрая, а впереди ещё магазин и прогулка заодно. Это ещё на улицах снега нет, а так совсем силы потерять можно на нечищеных дорожках с ребёнком на руках.