У Ви было красивое дагестанское имя, но я называла ее просто Ви.
Ви мне досталась вместе с комнатой от ее бывшего мужа. Мы с ним когда-то приятельствовали, но ЛитИнстиут его испортил. Он начал писать рассказы с библейскими аллюзиями и на этой почве возомнил себя великим прозаиком, перестал ходить на занятия, бухал и вообще потерял человеческие контуры. В конце концов его выгнали из института и из общаги. Я как раз перессорилась со своими соседками и переселилась в комнату к Ви.
— Воткни сильнее, пусть идет кровь! — низким голосом приказала Ви в телефон. — Я буду лизать твою окровавленную грудь.
Я закатила глаза. Чтобы меня умаслить, соседка достала замороженные котлеты и жестами спросила, сколько разогреть на меня — одну или две.
— Abiens, Abi! — буркнула я вослед, когда она выплыла в коридор со сковородкой.
Ви раньше работала ночной охранницей в Академии водного транспорта, и будущие моряки водили вокруг нее хороводы. Она была — как Шахерезада: глаз не отвести — тоненькая, с черными волнистыми волосами и родинкой над губой. Потом ей надоели ночные смены. К тому же, они с Олей в этом году выпускались и копили на съемное жилье.
Мы втроем ездили в Лит, болтались по Тверскому бульвару и ходили на оперу в Большой театр. Денег на билеты у нас не было, но по студенческому можно было получить проходки на самые дешевые места, откуда было видно половину сцены. Так я полюбила оперу. Мы наряжались, бродили по театру, и, стоя на верхнем балконе, я рыдала над судьбой Мими, Виолетты, Чи-чио-сан и прочих страдательных покойниц.
Как-то в антракте я сфотографировала Ви в коротком блестящем платье на фоне красной портьеры. Ви выложила эту фотку на «Авито» с подзаголовком: «Ищу работу». В объявлении говорилось, что она готова помогать по хозяйству, но рассмотрит и другие предложения.
Предложения не заставили себя долго ждать. Прямые непристойности мы отметали сразу. Но люди нас все равно удивляли.
Так мы и нашли телефонного извращенца. Он платил пятьсот рублей за двадцать минут разговора и звонил чуть ли не каждый день. За те же пятьсот рублей в начале своей репетиторской карьеры я ехала на другой конец города и проводила полуторачасовое занятие.
Звонки превратились в рутину.
— Да, да, — изображала Ви страстную госпожу, — ты хочешь, чтобы я на тебя помочилась?
Это она вернулась с котлетками, шипящими на сковородке.
— O tempora, o mores! — воскликнула я.
Надо признаться — мой латинский минимум сводился к сотне обязательных пословиц, так что я могла цитировать только банальности.
Ви попрощалась с клиентом и призвала меня к трапезе.
— Задолбал он, — сказала я.
— Да он безобидный…
— Ты только не говори ему, где учишься! А то будет — как с Олей.
А было так. Оля решила устроить личную жизнь и дала объявление в газету. «Взрослый и свободный», — перечислила она немногие требования к кандидату. Такой способ знакомства в эпоху интернета казался ей романтичным.
— Как в книгах! — мечтательно вздыхала она.
Кандидат нашелся. Они писали друг другу письма, цитируя Мятлева. Спустя год Оля ворвалась в нашу комнату с воплем: «Па-ма-ги-те!» Мы заперлись на замок и держали оборону, пока ее пылкий поклонник на манер кота Леопольда барабанил в дверь с ласковым: «Ольга, выходи!» Потом охранник вытолкал его на улицу. Оказалось, переписка оборвалась, когда Оля узнала, что ее избранник сидит в тюрьме. Она перестала отвечать на полные томления письма и забыла эту историю как страшный сон.
И вот ее поклонник освободился, разыскал нашу общагу, проник в нее, представившись Олиным отцом, и даже узнал у охранника номер комнаты «своей дочери». Дальше он пал на колени, перегородив выход, вытащил какое-то ломбардное кольцо и стал нараспев читать: «Как хороши, как свежи были розы/ В моем саду! Как взор прельщали мой!» Оля на автомате выпалила «…моей страной мне брошенные в гроб», ударила мужика какой-то вазой по башке и перебежала в нашу комнату, где мы заперлись на замок и ждали спасения.
Ви была еще более легкомысленна, поэтому я переживала из-за ее попыток найти работу.
Как-то она попросила съездить с ней на собеседование. На «Авито» ей предложили подработку уборщицей в квартире, но зарплата была подозрительно высокой.
— Мне еще эпитеты к Одиссею готовить, — попыталась я отвертеться.
Львов вел у нас не только латынь, но и античку. Как-то он задал за неделю выписать все эпитеты из «Одиссеи».
— О, хитроумная! О, бесстрашная! О, советами равная Зевсу! Не бросай меня, — взмолилась Ви. — А то будешь скорбеть, когда мою тухлую шкурку приволокут бродячие собаки из какой-нибудь канавы!
— Ага. Лучше, чтоб они приволокли две наших шкурки, — мрачно согласилась я.
Мы поднялись в пафосную новостройку в дорогом районе. Дверь нам открыл пузатый мужик. Он был улыбчивый и обходительный. Хороший мужик. Только голый. Он даже обрадовался, что мы пришли убираться у него дома вдвоем, и спросил, не смутит ли нас, если он будет ходить голым, ведь он всегда так ходит дома. Его хозяйство приветливо смотрело на нас.
Мы с Ви пошептались и рассудили, что мы не можем запретить незнакомому мужику ходить по своему дому, как ему нравится.
— Ну, в чужой монастырь со своим уставом… — скептически заметила я.
Ви незаметно пырнула меня локтем. Она боялась, что мужик не даст нам денег. Мы быстренько помыли полы, посуду и протерли пыль. Наш работодатель все это время спокойно занимался своими делами, а в конце — поблагодарил, вручил крупную купюру и предложил выпить чаю. Мы забрались за барную стойку.
— Вы, значит, юные писательницы? — завел он светскую беседу.
— Trahit Sua Quemque Voluptas, — не совсем к месту, в виду ограниченности латинского запаса ответила я.
— Omnia Praeclara Rara, — вежливо заметил мужик.
Когда нижняя часть его тела была прикрыта барной стойкой, он выглядел почти приятным человеком.
— Amor Gignit Amorem, — сказала Ви, обратившись к тому же набору пословиц, который Львов требовал на экзамене и навсегда заколотил в наши головы.
— А знаете, что я люблю? — обрадовался хозяин квартиры.
— Что же? — недоверчиво спросили мы.
— Я люблю голые тела. Но вы не думайте, я не извращенец. Мне просто нравится смотреть на красивые тела, — смущенно пояснил он.
— Боязнь эстетики есть первый признак бессилия!.. — процитировала Ви Достоевского.
— Вот и я говорю, — согласился мужик, сраженный нашей интеллектуальной изобретательностью. — Поэтому в следующий раз не могли бы вы тоже раздеться?
Я смекнула, куда дело катится, и ущипнула Ви под столом с намеком, что нам пора.
— Нет, это нам не подходит, — отказалась Ви, хотя я расслышала в ее бархатном голосе некоторые колебания.
— Очень жаль! — расстроился мужик. — Но ничего. Просто поболтать как-нибудь заходите.
Мы раскланялись и поехали домой.
На улице отовсюду лезла весна, лизала дома влажным, теплым языком, у метро торговали подснежниками и медом. Возле общаги мы встретили Олю. Она сидела на скамейке и глядела в весеннее небо, которое тогда было таким же юным и веселым, как мы.
— Хорошо как! — сказала Оля.
Ее лицо поглаживало солнце.
— Ага, — сказали мы.
Качели
— Ты чего здесь сидишь?
У качелей стояла девочка лет шести в зеленой футболке, похожая на кузнечика.
— Просто сижу, — буркнул Иван, отнимая бутылку от губ и жмурясь на пучелобое летнее солнце.
— Дай покачаться?
Он тяжело вздохнул и сделал еще один большой пивной глоток. У его ног припарковались две коричневые бутылки: пустая и полная.
На детской площадке не было никого, кроме Ивана, солнца и надоедливой девочки. Ни детей, ни родителей. Не было слышно птиц. Даже кошки попрятались в тень. Жара обрушилась на Москву, как плоская каменная плита, припечатавшая высокую, ветреную жизнь. Теперь все гнездились в вентилируемых сотах многоэтажного жилья, пили холодный квас и кутались в мокрые полотенца.
— Ты пьешь пиво? — не унималась девочка.
— Слушай, отстань, а? — сказал Иван раздраженно. — Еще от тебя не хватало выслушивать…
Девочка издала звук, похожий на мяуканье, свернувшееся клубком на первом звуке. Она прислонилась спиной к голубой опоре, похожей на жирафью ногу, и тоже поглядела вдаль. На ровную челку леса, видневшуюся из-за новостроек.
— Папа тоже пьет, — сказала она равнодушно.
Иван прекратил листать телефонную ленту. Ему понравилось, как говорила девочка. Как-то легко, как будто бабочка махала крыльями. Без осуждения.
— А ты чего здесь шарахаешься? Где предки? — Спросил он, еще раз обежав взглядом пустую площадку.
— Маму жду.
— А она где?
— В магазин ушла за сырками. Я ее попросила купить. Вот и жду.
Иван понимающе кивнул:
— И моя девушка сырки любит.
— Ты ее тоже из магазина ждешь?
Он задумался. Поставил новую пустую бутылку на песок и открыл третью краешком зажигалки.
Пока в его голове прыгали мысли, девочка опять спросила:
— Дашь покачаться?
Иван посмотрел в сторону подъездов, выкативших на тротуар горячие языки лестниц.
— Я ее как бы жду. Но не из магазина. А вообще…
— А откуда?
Иван протер тыльной стороной ладони лоб — из-за жары прорезались капли пота. Потом он оглядел собеседницу, изучил ее маленькую фигурку в зеленой футболке с мамонтенком, у которого блестели на свету уши и хобот из бисера.
— Ладно, покачайся, — разрешил он, уступая место. — Ушла она от меня. Вроде как.
— Ты поэтому пьешь? — девочка уселась на деревяшку.
— Вот не надо только делать из меня алкоголика, — повысил он голос и тут же испугался самого себя, такого, от которого, наверное, и ушла девушка.
Но Кузнечик была невозмутима. Она старательно раскачивалась взад и вперед.
— Вначале я ей таким нравился, целиком, как есть, а потом перестал.
Иван нарисовал носком ботинка расстроенный смайлик на песке.