сть где-нибудь на свете!
Помутился ум у Палунко от безрассудной радости, показалось ему, что опьянел он, взыграло сердце его, захлопал он в ладоши, побежал по золотому песку как мальчишка быстроногий, перекувыркнулся два-три раза как шаловливый озорник.
Понравилось это Морскому Царю. У Морского Царя ноги тяжёлые, а ещё тяжелее голова его воловья. Засмеялся громогласно Морской Царь, а так как лежал он на золотом песке, то песок вокруг него заволновался от его смеха.
— Какой ты лёгкий на ногу, — сказал Морской Царь Палунко, сломил у себя над головой жемчужную ветку и подарил Палунко. Приказал затем Морской Царь морским вилам вынести на золотых подносах кушанья отборные и напитки медовые. Ест, наслаждается Палунко вместе с Морским Царём за столом коралловым.
Когда Палунко отобедал, спросил у него Царь Морской:
— Чего ты ещё, мужичок, желаешь?
А разве легко бедняку пожелание высказать, если он никогда хорошей жизнью не живал и хорошей жизни не видал. И так ему с дальней дороги есть хотелось, да и плохо он насытился кушаньями отборными и напитками медовыми, что и скажи Морскому Царю:
Уж если спрашиваешь ты у меня, Царь Морской, то желаю я, чтобы приказал ты подать мне поднос варёной лебеды.
— Удивился этому Царь Морской, задумался, но тотчас вспомнил, засмеялся и сказал Палунко:
— Эх, братец мой, дорогая у нас лебеда, дороже жемчуга и жемчужин: далеко от нас она растёт. Но уж если тебе так захотелось лебеды, пошлю я вилу заморскую, принесёт она лебеды из твоего края. Но за это ты ещё три раза передо мной перекувыркнись.
А когда Палунко весело, ему ничего не трудно сделать. Вскочил он на лёгкие ноги свои, глядь! — а вокруг него собрались и вилы морские и заморские и челядь царская посмотреть на это чудо-чудное.
Разлетелся Палунко по золотому песку, перекувыркнулся раз, перекувыркнулся два, перекувыркнулся три как белка, а Морской Царь и вся его челядь громко смеялись над его проделками.
Но веселее и громче всех смеялся один маленький мальчик: это был царевич, которого завели себе для игр и шалостей вилы морские. Сидит царевич в золотой колыбельке в шёлковой рубашечке. По колыбельке разбросаны жемчужные бубенчики, а в руке у мальчика золотое яблоко.
Когда Палунко перекувыркнулся, а мальчик так весело засмеялся, оглянулся на него Палунко. Посмотрел на царевича — и удивился: это сынок его маленький, Влатко.
Вот тебе и на! Тотчас же всё надоело Палунко. Он даже и подумать не мог, что всё это ему так быстро надоест!
В одно мгновение переменился в лице Палунко — рассердился, но немного спустя, придя в себя, подумал: «Смотри-ка, куда шалунишка-то наш забрался, царит в играх да шалостях, а мать его дома с горя онемела».
Сердится Палунко, не может смотреть ни на себя, ни на сына в этом дворце, но ничего на говорит: боится, как бы его от мальчика не его отогнали. Поэтому стал он слугой у сына своего, Влатко маленького, думая про себя: «Как только останусь с ним наедине, напомню ему об отце и матери, убегу с ним, уведу от злого царя сына своего, вернусь с ним к матери»
Как надумал, да так и сделал. Однажды остался он с мальчиком наедине и шепнул царевичу:
— «Давай, сынок, убежим с тобой из дворца».
Но Влатко был маленьким и уже долго на дне морском жил, отца-то и забыл. Улыбнулся он, царевич маленький, и подумал: «Шутит Палунко», — и ножкой толк его:
— Ты не мой отец, ты шут, кувыркающийся перед Морским Царем.
Поразили эти слова в самое сердце Палунко, от гнева чуть не лишился он сознания. Отошёл в сторону и от большого горя расплакался.
Собралась вокруг него челядь Царя Морского и друг с дружкой начали перешептываться:
— Видно, большим вельможей он на земле был, если от жизни такой расплакался.
— Ей-богу, таким же богатым я был, как и Царь ваш Морской. Был у меня ребёнок, который с бородой моей играл, была жена, чудеса из чудес мне сказывавшая — а лебеды, братья мои, сколько хочешь было, не нужно было за неё ни перед кем кувыркаться! — говорил обиженный Палунко.
Удивилась челядь такому его богатству и оставила его одного печалиться о своём былом счастье.
А Палунко и дальше продолжал быть слугой у царевича. Исполнял все сыновьи желания, думая про себя: «Уговорю я его уж как-нибудь бежать со мной». Но царевич с каждым днём всё озорнее и озорнее становился, и чем дальше дни текли, тем всё больше считал он Палунко шутом.
II
Пока всё это происходило в морском царстве, жена Палунко жила в доме одна-одинёшенька и грустила. В первый вечер огонь в очаге поддерживала и ужин готовила, но так и не дождавшись Палунко, огонь погасила и больше уж не зажигала.
Стоит бедная немая всё время на пороге, ничего не делает, не варит, не убирает, не плачет, не причитает, а терзает себя жалостью да печалью. Даже совета ей не у кого попросить да и не может: ведь немая она. Не может она и по морю за Палунко пойти поискать его: горе да печаль её сковали.
Что же делать бедняжке? И вот однажды собралась она и пошла в далёкое загорье, где мать её в земле лежала. Не успела она встать над могилкой матери, как вдруг появилась перед ней красивая лань.
Заговорила лань на своём языке:
— Не сиди и не грусти, дочка моя, сердце твоё с горя разорвётся, дом твой развалится. Каждый вечер готовь ты для Палунко ужин, а после ужина тонкую кудель трепли. Если не вернётся Палунко, ты на рассвете бери его ужин да эту трёпаную кудель да тонкую свирель двойную и иди в скалистые горы. Там на свирели играй, змеи и змейки к тебе приползут, ужин съедят, а чайки этой куделью гнёзда свои обложат.
Хорошо дочка запомнила, что ей мать наказала, да так и сделала. Каждый вечер ужин готовит, после ужина кудель треплет. Не возвращается Палунко. Тогда на рассвете берёт его жена двойную свирель, несёт в скалы ужин и кудель. Там на двойной свирели играет; если тоненько играет на правой свирели, выползают из скал змеи и змейки. Ужином угощаются, жену Палунко на своём языке благодарят. А когда она на левой свирели играет, прилетают чайки и их детки, кудель в свои гнёзда уносят и жену Палунко на своём языке благодарят.
Каждый день она так делала — вот уж и месяц три раза возвращался, а Палунко всё нет да нет.
Опять тяжёлая скорбь охватила бедняжку и снова пошла она на материну могилку. Вышла и стала перед ней лань, и жена ей на своём немом языке сказала:
— Вот, мама, я всё так делала, как ты мне наказывала, а Палунко всё нет да нет! Не могу больше ждать его. Не броситься ли мне в море или лучше разбиться о скалы?
— Дочка моя, будь верна Палунко. Страшную муку он испытывает. А ты послушай, как ему помочь. В одном далёком море есть чудо-юдо рыба морская, у неё золотой плавник, а на плавнике яблоко золотое. Если изловишь эту рыбу в лунную погоду, облегчишь Палунко его страдания. Но до этого моря можно добраться только через три пещеры заоблачные: в первой пещере змея исполинская живёт, мать всех змей, она море мутит и волны делает; во второй пещере — птица гигантская, мать всех птиц, она бурю выпускает; ну а в третьей — золотая пчела, матка всех пчёл, она молнии посылает. Пойди, дочка, к этому морю, ничего с собой не бери кроме удочки и тоненькой двойной свирели, но если попадёшь в большую беду, оторви свой правый рукав, белый, неподшитый.
Всё запомнила дочка. На другой день в лодку села, поплыла в открытое море и ничего с собой не взяла кроме удочки и двойной свирели. Носило её по морю в лодке туда-сюда, пока не принесло к тому месту, где увидела она три пещеры, покрытые тяжёлыми облаками.
У входа в первую пещеру высунула грозную голову свою змея исполинская, мать всех змей. Страшная голова весь вход загородила, тело в пещере вытянулось, а огромным хвостом себя обмахивала, море мутила и волны делала.
Нельзя к ней даже было и близко подойти, но тут вспомнила жена Палунко о своей свирели и в правую начала дуть и пальцами перебирать. Она играет, а из всех сторон, дальних, скалистых и водных, спешат, плывут змеи и змейки. Приплыли, поспешили змеи пёстрые и змейки маленькие и стали просить змею исполинскую:
— Пропусти, мать наша, эту бедняжку на лодке через твою пещеру. Она нам всем много добра сделала, каждое утро на рассвете нас кормила.
— Через пещеру сегодня никого пропустить не могу: мне сегодня нужно большие волны делать, — отвечала им страшная змея. — Но если она вам всем много добра сделала, и я ей отплачу добром: пусть выбирает или тяжёлый слиток золота или шесть ожерелий жемчужных.
Но нельзя прельстить бедную женщину ни жемчугом, ни золотом, и она так ответила змее на своём языке:
— Я приплыла сюда ради маленького дела, ради чудо-юдо рыбы морской из моря неизвестного. А если я много добра сделала, то пропусти меня через свою пещеру, змея исполинская.
— Пропусти её, мать наша, — стали в один голос просить змеи и змейки, — смотри, скольких нас она кормила, скольких выкормила. А ты ляг да поспи немножко, мы вместо тебя будем море мутить.
Не могла змея отказать таким просьбам своих детей да и спать ей хотелось тысячу лет. Пропустила она бедную женщину через пещеру, а сама вытянулась вдоль пещеры и, такая огромная, уснула. Но до того, как уснуть, приказала змеям и змейкам:
— Хорошенько море мутите, дети мои, а я немножко посплю.
Прошла немая жена Палунко через пещеру, остались змеи и змейки в пещере. И вместо того, чтобы море мутить, они стали его ласкать да успокаивать.
Выплыла жена Палунко из первой пещеры, подплыла ко второй, а в ней птица гигантская, мать всех птиц. У входа страшную голову высунула, железный клюв разинула, а огромные крылья по пещере раскинула, крыльями машет, бурю выпускает.
Принялась жена Палунко в левую свирель играть. Слетелись со всех сторон серые чайки и их детки, стали упрашивать страшную птицу пропустить бедняжку через пещеру, потому что она им много добра сделала: Каждый день трёпаную кудель для гнёзд приносила.
— Не могу пропустить её сегодня через пещеру: страшную бурю буду выпускать. А если она. вам много добра сделала, добром ей и отплачу: дам ей живой воды из своего клюва железного — дар речи ей верну.