— Понимаешь, Бен, — сказал Обембе, — жителей Умуофии удалось завоевать, потому что они не были едины.
— Верно, — согласился я.
— Белые люди были общим врагом племени, и оно победило бы, если бы сплотилось в борьбе. Знаешь, почему наши братья погибли?
Я покачал головой.
— Точно потому же: между ними не было единства.
— Да, — пробормотал я.
— А знаешь, почему Ике и Боджа были разъединены? — Обембе, решив, что я не знаю, не стал ждать и ответил сам: — Пророчество Абулу. Они умерли из-за пророчества Абулу.
Он с отсутствующим видом поскреб тыльную сторону левой ладони и даже не обратил внимания, что на сухой коже остались белые следы от ногтей. Некоторое время мы сидели в тишине, а мой разум заскользил в прошлое, точно по отвесному склону.
— Наших братьев убил Абулу. Он — наш враг.
Голос Обембе надломился, и слова прозвучали как шепот из дальнего конца пещеры. Я, конечно, знал, что Икенна преобразился под действием проклятия, но не думал винить в этом одного Абулу, как сделал сейчас брат. Да, безумец посеял страх в душе Икенны, и все же я не спешил возлагать на него всю ответственность за гибель брата. Однако Обембе объяснил, как обстоит дело, и я понял: так оно и есть. Пока я размышлял, Обембе подтянул колени к груди и обнял их. При этом он зацепил пятками простыню, обнажив часть матраса. Затем обернулся ко мне и — упираясь одной рукой в кровать, так что она промялась до пружин, — пронзил сжатым кулаком воздух.
— Я убью Абулу.
— Зачем тебе это? — ахнул я.
Некоторое время Обембе сквозь быстро набухающие слезы рассматривал мое лицо.
— Я сделаю это ради наших братьев, которых он погубил. Я убью его ради них.
Я ошеломленно смотрел, как Обембе запирает дверь и отходит к окну. Потом он запустил руку в карман шортов. Два раза чиркнул спичкой. На третий раз щелкнуло, и коротко вспыхнул огонек. Я поразился, увидев, как Обембе — силуэт в слабом свете спички — сует в рот сигарету. Струйка дыма потянулась в окно, исчезая во тьме ночи. Я чуть из кровати не выскочил. Я не знал, не догадывался, не понимал, что и как произошло.
— Сигаре… — дрожащим голосом залепетал я.
— Да, только ты молчи, не твое это дело.
В мгновение ока силуэт брата обернулся властной фигурой, что нависла надо мной, окутанная сигаретным дымом.
— Скажешь папе с мамой, — произнес Обембе, глядя на меня полными тьмы глазами, — и усилишь их боль.
Он выдохнул дым в сторону окна, а я в ужасе воззрился на брата: он был всего на два года старше меня, и вот он курил и при этом плакал, как ребенок.
Характер Обембе формировали книги. Они стали его видениями, он верил в них. Теперь-то я понимаю: во что веришь, то часто становится постоянным, а что постоянно, то может стать нерушимым. С Обембе так все и было: раскрыв свой план, он отстранился от меня и стал прорабатывать детали замысла — ежедневно, куря по ночам. Он читал еще больше, иногда сидя на мандариновом дереве, растущем на заднем дворе. Он осуждал мою неспособность стать храбрее ради братьев и жаловался, что я не хочу ничему учиться на примере героя романа «И пришло разрушение»[15] и не готов бороться против общего врага, безумца Абулу.
Хотя отец и пытался вернуть прежние времена, как до его отъезда из Акуре, — девственно чистые дни нашей жизни, моего брата его старания оставили равнодушным. Сердце его не могли согреть даже новые фильмы: отец купил боевики с Чаком Норрисом, новый фильм про Джеймса Бонда, кино под названием «Водный мир» и даже нигерийский ужастик «Жизнь в путах».
Обембе где-то вычитал, что если изобразить какую-то проблему в виде рисунка и наглядно представить, в чем она заключается, то это поможет ее решить. Он целыми днями делал схематичные наброски планов отмщения. Я же сидел в сторонке и читал. Как-то, спустя примерно неделю после нашей размолвки, я наткнулся на его рисунки. Они напугали меня. На одной схеме, выполненной остро заточенным карандашом, брат метал камни в Абулу, и безумец падал замертво.
На другой, изображающей свалку и фургон Абулу, Обембе — палочный человечек — с ножом в руке крался к машине, а я — следом за ним. В отдалении стояла роща деревьев, рядом паслось стадо свиней. Внутри грузовика — в разрезе — он же, Обембе, отсекал голову Абулу, словно Оконкво, убивающий судебного стражника.
Наброски ужасали. Я вглядывался в них, держа листы в трясущихся руках, и в этот момент Обембе вернулся из туалета, куда отлучился минут на десять.
— На что это ты смотришь? — яростно вскричал он и толкнул меня так, что я, не выпуская рисунков, упал на кровать.
— Отдай! — гневно велел Обембе.
Я бросил листки в его сторону, и Обембе подобрал их с пола.
— Не трогай больше ничего у меня на столе! — прорычал он. — Слышишь, ты, болван?
Я лежал, прикрыв голову рукой. Боялся, что брат меня ударит, однако он просто спрятал рисунки в шкаф, под стопку одежды. Затем отошел к окну. С соседнего двора, отделенного от нас высоким забором, доносились крики — ребята гоняли мяч. Почти всех мы знали: Игбафе, например; он вместе с нами ходил рыбачить на речку. Сейчас его голос то и дело раздавался громче остальных:
— Да, да, пасуй мне. Пинай! Пинай!! Пинай!!! Эх, ну что ты делаешь?
Смех, а затем быстрый топот ног, бурное дыхание. Я сел на кровати.
— Обе, — как можно спокойнее позвал я брата.
Он не ответил: мычал себе под нос какую-то мелодию.
— Обе, — снова, чуть не плача, позвал я. — Ну зачем тебе так нужно убивать безумца?
— Все просто, Бен, — сказал брат, да так хладнокровно, что нервы у меня не выдержали. — Я хочу убить его, потому что он убил наших братьев. Он не заслуживает жизни.
Когда Обембе, рассказав мне историю Оконкво, в первый раз заявил о планах убить Абулу, я решил, что он просто подавлен и в нем говорит гнев. Но сейчас, услышав в его голосе мрачную решимость и увидев рисунки, я испугался, что он настроен серьезно.
— Зачем, зачем тебе… убивать человека?
— Вот видишь, — отмахнулся Обембе, хотя слова мои сочились тревогой, и слово «убивать» я почти прокричал. — Ты даже не знаешь зачем. Ты уже забыл наших братьев.
— Я не забыл их, — возразил я.
— Забыл. Помнил бы — не сидел бы тут, глядя, как Абулу, убив наших братьев, продолжает жить.
— Неужели мы обязаны убить человека-демона? Разве нет иного пути, Обе?
— Нет, — покачал головой Обембе. — Послушай, Бен, раз уж мы испугались вмешаться, когда братья дрались и убили друг друга, то не должны бояться отомстить за них сейчас. Мы должны убить Абулу, иначе не видать нам покоя. Мне не будет покоя. Маме с папой не будет покоя. Из-за Абулу мама рассудка лишилась. Он нанес нашей семье незаживающую рану, и если мы не убьем этого безумца, ничто уже не станет прежним.
Обембе говорил так убежденно, что я не знал, как ответить, и сидел, оцепенев. Брат исполнился железной решимости; каждую ночь он сидел на окне и курил — обычно голый по пояс, чтобы футболка не пропахла дымом. Он курил, кашлял, отплевывался и то и дело прихлопывал на себе москитов.
Когда к нам постучалась Нкем, лепеча, что ужин готов, Обембе открыл и сразу же закрыл за собой дверь — только свет из гостиной успел мелькнуть в проеме, и снова наступила темнота.
Прошло несколько недель, и Обембе, не сумев убедить меня, отдалился. Вознамерился все сделать один.
Ближе к середине ноября, когда сухой гарматан сделал кожу людей пепельно-белой, наша семья уподобилась мыши, которая, точно первый признак жизни, показывается из-под обломков выжженного мира. Отец открыл книжную лавку. На сбережения и при щедрой поддержке друзей — особенно мистера Байо, который обещал навестить нас и которого мы очень ждали, — он арендовал однокомнатное помещение всего в двух километрах от королевского дворца. Местный плотник смастерил большую вывеску, где на белом фоне красной краской вывел: «Книжная лавка Икебоджа». Вывеску повесили над входом. В день открытия отец взял нас собой. Большую часть книг он выставил на деревянных полках, пахнущих лаком. Для начала отец закупил четыре тысячи книг, сказал, что расставлять их придется несколько дней. Запас хранился в мешках и коробках в неосвещенной кладовой. Стоило же отцу туда сунуться, как в зал выскочила крыса. Мать гортанно рассмеялась — впервые с тех пор, как умерли наши братья, — и долго не могла успокоиться.
— А вот и первый покупатель, — заметила она, пока отец гонялся за крысой. Та была вдесятеро быстрее, чем он, но вот наконец — под наш дружный смех — крыса все-таки шмыгнула вон.
Отец, отдышавшись, рассказал, как одного его коллегу из Йолы постигла странная напасть: его дом наводнили крысы. Коллега долго терпел их полчища, прибегая лишь к помощи обычных мышеловок: не хотел, чтобы крысы дохли неизвестно в каких углах дома и гнили там, пока их не найдут. Другие меры оказались тщетны. Но вот одним ясным днем, когда к нему пришли двое коллег и он угощал их, в гостиной показались две крысы. Они немало смутили хозяина дома, и он решил: с него хватит. Переселил на неделю всю семью в отель и посыпал в каждом уголке и закуточке дома порошком «Ота-пиа-пиа». Когда же семья вернулась, то обнаружила дохлых крыс везде: они валялись даже в обуви.
В центре лавки, лицом к двери, отец поместил рабочий стол и кресло. На стол он поставил вазу с цветами и стеклянный глобус, который Дэвид, опрокинув по неосторожности, разбил бы, если бы отец не успел его поймать.
Едва покинув лавку, мы застали ссору на другой стороне улицы: в окружении толпы зевак дрались двое. Не обращая на них внимания, отец указал на крупную вывеску у дороги: «Книжная лавка Икебоджа». Только Дэвиду пришлось объяснять, что название составлено из имен наших умерших братьев. Затем отец отвез нас в супермаркет «Теско» и купил нам пирожных, а на обратном пути решил поехать по улице на задворках нашего района, по узкой дорожке, с которой были видны скрывающие реку Оми-Алу заросли крапивы. По пути нам попалась труппа танц