хорошо, как я себе и представлял. Она издает звуки, которые пронзают меня, словно
искры, взрывающиеся на коже. Я хочу замедлиться, быть мягче и прочувствовать каждое
прикосновение, но это непросто, когда она рядом, толкает меня к стене на камбуз, ее руки
двигаются вверх и вниз вдоль моего тела.
Ей нравится моя кожа – я знаю, потому что она говорит мне – и ее пальцы скользят
по каждому дюйму моего тела, пока ее рот занят моим. Довольно скоро, ее
необузданность позволяет мне перейти к более активным действиям, а не просто
завороженно смотреть на нее, и я затаскиваю ее на палубу, расстегивая ее маленький
свитер, чтобы прикоснуться своими губами к ней, попробовать пульс на ее шее. Я хочу
трогать ее своими руками, прикоснуться к сладкому месту между ее ног, чтобы она
задыхалась, кусала и умоляла меня.
У меня встает – быстро − но у меня с собой ничего нет.
Я отрываюсь от нее, издавая стоны, потому что она спустила мои штаны до колен и
взяла в руку мой член, и было бы так легко сделать то, чего мы оба так хотим.
− Подожди, – говорю я, пытаясь абстрагироваться от того, насколько хорошо она
ощущается на моих пальцах, и насколько лучше будет, когда ... − У тебя есть что−нибудь?
Мы встречаемся взглядом в темноте, и я вижу, как до нее доходит смысл того, что я
имею в виду.
− О. − Она сглатывает, ее дыхание прерывистое. − Я не. Я не думала, что ...
Мы смотрим друг на друга, конечно, каждый из нас взвешивает сотни причин, по
которым нам не следует делать этого, с единственной, насущной, по который все же
следует. Я хочу ее. Но она не заслуживает сложностей, связанных с таким опрометчивым
решением. И независимо от того, насколько хороша она на вкус или запах, и сколько
времени мы потратили впустую, мы можем подождать еще один день.
Я поглаживаю ее, пока она не начинает дрожать, пока не начинает умолять, пока не
откидывается назад с облегчением, а затем прижимаю ее к себе. Пока она восстанавливает
дыхание, я рассказываю о чем−то, что приходит мне в голову – о лодке, рыбе, моей семье, а затем я прошу ее рассказать мне больше о том, как это – жить вдалеке от воды, о гребле.
Слышать, как кто−то, кем ты увлечен, говорит, что любит то же, что и ты, но немного
по−другому, это как слушать поэзию. Ее голос ровный и спокойный. Немного хриплый. И
я чувствую себя на седьмом небе, когда она рядом со мной, прижимается ко мне.
Звуки шагов раздаются откуда–то сверху, из тени, и, когда мы оба застываем и
медленно садимся, мы понимаем, что нам не послышалось.
Мое сердце стучит, а тело покрылось гусиной кожей.
− Там кто−то есть.
Шаги затихают, и я слышу, как человек поднимается по лестнице. Я надеюсь на
лучший сценарий − что один из моих братьев случайно наткнулся на нас, или кто−то из
экипажа просто забыл свой свитер или кружку с кофе, – а не кто−то с камерой, заснявший
это на пленку.
Эмми поспешно одевается, но я не могу видеть выражение ее лица в темноте. Знала
ли она?
− Здесь была камера? – говорю я, прикладывая палец к ее подбородку и наклоняя ее
лицо к своему.
Она смотрит на меня, широко раскрыв глаза.
− Что? Понятия не имею.
Я наклоняюсь в поисках одежды, пока не нахожу свою толстовку.
− Проклятье.
− Леви, я этого не делала.
Я хочу верить ей. Честное слово. Я не хочу, чтобы нас с Эмми превратили в
мыльную оперу.
Она поправляет свой свитер, и я не могу поверить, что всего пару мгновений назад
она прижималась ко мне, практически обнаженная, рассказывая о воде. За исключением
того, что ее губы опухли, волосы растрепаны, и она выглядит чертовски красивой.
− Тебе стоит уйти, – говорю я ей.
Волны накатывают на причал, разбиваясь о корпус лодки, интересно, океан всегда
такой громкий, как и сейчас, пока я жду, когда она что−нибудь ответит.
− Да, – наконец, говорит она. – Пожалуй.
Глава 5
Я даже не стал ехать домой. Было гораздо проще убраться с лодки и спуститься вниз, чем просить кого−то помочь мне добраться до моего дома и дотащить меня до входной
двери по грязной дороге.
Вообще я не очень пессимистичный парень; во всяком случае, я – единственный, кто
говорит Финну и Колтону трезво смотреть на вещи, когда их что−то печалит. Но я также
признаю, что отсутствие у меня цинизма доставляет мне массу неприятностей.
Возможно, Эмми ничего не знала, может быть, это и правда. Но, похоже,
единственный безопасный способ двигаться дальше – это идти на поправку, работать на
лодке, ловить рыбу и оставить любовные драмы своим братьям.
Я уже проснулся к тому времени, когда они возвращаются на борт следующим
утром, и я рассказываю им, что произошло.
Финн тихо слушает, а затем отпускает проклятие, когда поднимает глаза и видит, как Мэтт и Джайлс идут к нам на палубу. Они носят одежду, которая, предположительно,
должна выглядеть поношенной, но выглядит слишком хорошо и наверняка стоит
запредельно. Джайлс поднимается по лестнице в паре замшевых кроссовок. Мэтт одет в
белую льняную рубашку.
− Вы двое выглядите нелепо, – говорю я.
Все поворачиваются ко мне. Подобное мог сказать Финн, или, что более вероятно.
– Колтон. В последнее время в меня кто−то вселился.
Мэтт ухмыляется, когда оказывается полностью на палубе.
− Кто–то встал не с той ноги.
− Мне не нравится игра под названием «Эмми», – говорю я ему прямо. − Слишком
непонятная.
Он качает головой.
− Мы должны были поговорить с ней об этом, ты знаешь. Как вести себя перед
камерой.
− Хорошо, – говорю я, скептически. − Но вчера ночью вы перешли все границы.
− Прошлой ночью? – в замешательстве спрашивает Мэтт.
Джайлс встает на ноги.
− Она согласилась помочь тебе, но нам пришлось ее уговаривать, чтобы заставить
появиться в кадре, – говорит Мэтт, хотя мой взгляд сосредоточен на Джайлсе. − И она не
взяла денег, если это как−то поможет. Она сказала, что мы можем заплатить ее маме, если
нам нужно куда−то деть деньги. Она вроде собирается строить новую веранду, –
добавляет он, слегка пожимая плечами.
Я смотрю на него. Финн тоже застыл, наблюдая за Джайлсом.
−Ладно, – говорит Джайлс спокойно, даже, когда на него все глазеют. − Да, это я был
вчера. Кто−то увидел, как Эмми вернулась на лодку, и я отправил вниз Дейва. Мы, правда
получили неплохие кадры. Ему удалось снять тебя ... ну, после. Мы еще не решили, что
будем делать с этим. С точки зрения производства, новые отношения – после свадьбы
Финна и череды цыпочек Колтона – были бы кстати для диверсификации наших личных
мотивов. Но с твоей точки зрения, чувак? Леви, – говорит он, улыбаясь. – Не облажайся в
этот раз.
Я уверен, что они знают, где ее найти, и я недолго думаю и спрашиваю. Если Эмми
вернулась в Викторию, это будет полный отстой. Но мне также нравится мысль, что, наблюдая за ней все эти годы, я узнал ее достаточно хорошо, чтобы быть уверенным, что
она не уедет из города, не сказав последнего слова.
Получается, Мэтт дал мне подсказку с верандой: строительство уже началось, и
здесь ее мама, она раздает указания неловким рабочим, несущим брусчатку для новой
дорожки. Я вижу Эмми в окне верхнего этажа, и когда я зову ее, она смотрит на меня.
Даже на расстоянии я могу понять, что она настроена чертовски решительно.
Я видел, как она делала такое же выражение лица перед чем–то вроде
математического теста или эстафеты на весеннем фестивале в нашей школе. Мое сердце
ускоряет бег от волнения и нервов.
Эмми выходит на улицу и направляется ко мне.
− Я занята, – говорит она. − Ты хочешь, чтобы я подыскала тебя новую медсестру?
Я смеюсь.
− С ногой все в порядке. Я пришел поговорить.
− Приходи позже.
− Позже?
Она смотрит, пытаясь скрыть улыбку.
− Мама уйдет. Я буду здесь.
Я смотрю мимо нее на дом, стоящий лицом к воде, громадное серое каменное здание, в котором она выросла. Это правда, по прошествии многих лет он порядком обветшал от
соляных брызг и ветра. Веранда практически обрушилась, окна нужно заменить, но
фундамент крепкий. Этот дом простоит, пока Земля не сойдет со своей орбиты.
− Когда ты возвращаешься обратно в Викторию? – спрашиваю я.
− Пока не знаю.
− Тебе не нравится там?
−Мне там нравится, – говорит она, ее челюсть напряжена. − Но здесь мне нравится
больше.
− Здесь не так много пациентов, которым нужен уход, – говорю я.
− Пациентов достаточно, но все они невероятно упрямы, – говорит она, – или ведут
себя, как малые дети.
Это заставляет меня рассмеяться, и я тянусь к ней, прижимая ее к себе.
− Я знаю, что это не ты подстроила все прошлой ночью.
− Ты знаешь это сейчас, – поправляет она.
− Я всегда признаю, если я не прав, – говорю я ей, целуя ее шею. − Прости меня, Эмми.
Она дрожит под моими губами, и я чувствую, как ее руки скользят по моим плечами.
− Правда?
− Правда.
Когда той же ночью она открывает мне дверь, я едва не роняю букет цветов, которые
сжимал в кулаке. Эмми надела короткое платье и сапожки. Ее волосы распущены, струятся по плечам. Она смотрит на меня так, как будто знает меня, как будто я был тем, к кому она так давно стремилась, кого ждала.
Эмми принимает цветы, благодарит меня поцелуем в щеку. Вчера на лодке мы
практически занимались сексом, но сегодня она – сама скромность, ведет меня на кухню, где пахнет кипящим томатным соусом, базиликом и чесночным хлебом из духовки.
− Как прошел твой день? – спрашивает она.
− Хорошо. Спокойно.
Она мычит, кивая, и я смотрю, как она ставит цветы в вазу и относит ее на
подоконник.