Люди, на которых он работал, ничего ему не платили. Они сказали, что, когда он вернется в Сан–Франциско, отдадут все деньги сразу. Он согласился на эту работу только потому, что был сломлен — по–настоящему сломлен.
Он ждал денег, рубил среди снега елки, спал со скво, готовил себе скудную пищу — на хорошую у них не хватало средств — и мыл посуду. Потом засыпал на кухонном полу, укрывшись летной курткой.
Когда елки наконец увезли в город, хозяева сказали, что денег у них все еще нет. Пришлось торчать в Окленде и ждать, пока они продадут деревья и соберут нужную сумму.
— Замечательная елка, м'эм.
— Сколько?
— Десять долларов.
— Слишком дорого.
— Вот прекрасная елка всего за два доллара, м'эм. На самом деле, это только половина елки, но ее можно поставить у стены, и она будет прекрасно смотреться, м'эм.
— Беру. Я поставлю ее около барометра. Эта елка точно такого же цвета, как платье королевы. Беру. Два доллара, говорите?
— Совершенно верно, м'эм.
— Добрый день, сэр. Да–да… Ах–ха… Да–да… Что вы говорите? Вы хотите положить рождественскую елку в гроб вашей тетушки? Да–да, понимаю… Такова была ее воля… Сейчас посмотрим, чем я смогу быть вам полезен, сэр. Да, размеры гроба у вас с собой? Замечательно… Вот вам прекрасная гробовая рождественская елка.
В конце концов он получил свои деньги, приехал в Сан–Франциско, съел стейк в ресторане «Ле Буф», запил «Джеком Дэниэлсом»[48] отправился на Филмор, нашел молодую черную проститутку и отвел ее в отель «Водопад Альберта Бэйкона».
На следующий день он нашел на Маркет–стрит самый дорогой канцелярский магазин и купил в нем за 30 долларов ручку с золотым пером.
Он отдал ее мне со словами:
— Пиши ею, только сильно не нажимай, потому что перо у этой ручки золотое, а все золотые перья очень впечатлительны. Через некоторое время они вбирают в себя личность писателя. И никто другой уже не может ими писать. Ручка становится чем–то вроде тени. То есть единственной ручкой. Береги ее.
Я слушал его и думал о том, что это прекрасное перо для рыбалки в Америке может сделать с прижатыми к бумаге прохладным дыханием зеленых деревьев, берегом ручья, нежными полевыми цветами и темными плавниками рыб.
ПРЕЛЮДИЯ К МАЙОНЕЗНОЙ ГЛАВЕ
«Эскимосы проводят среди льда всю жизнь, но в их языке нет слова, означающего лед»
— «Человек: Первый миллион лет», М. Ф. Эшли Монтэгю[49]
«Человеческий язык в чем–то подобен, а в чем–то радикально отличается от средств коммуникации животных. Несмотря на то, что у нас нет точного представления об истории эволюции, существуют различные гипотезы, отвечающие на вопрос о происхождении языка. Есть, к примеру, теория «бу–бу», суть ее в том, что язык развился из попыток подражать голосам животных. Или теория «динь–дон» — что он вырос из обмена звуковыми сигналами. Или «пух–пух» — язык начался с окриков и восклицаний… У нас нет способа узнать, говорил ли прачеловек, останки которого находят сейчас при раскопках… Язык не оставляет следов — по крайней мере до того, как становится письменностью…»
— «Человек и природа», Марстон Бэйтс[50]
«Сидя на дереве, животное не может создать культуру» — «Примат, как основа человеческой механики»
— из книги «Сумерки человечества», Эрнест Альберт Хутон[51]
А если по–простому, то я всегда мечтал написать книгу, которая заканчивалась бы словом майонез.
МАЙОНЕЗНАЯ ГЛАВА
3 февраля 1952 г.
Дорогие Флоренс и Харв.
Эдит сейчас сказала, что скончался мистер Хорош. Видит Бог, наши сердца разрываются от самого глубокого сострадания, которое только возможно на этом свете. Он прожил долгую счастливую жизнь и сейчас наверняка находится в лучшем мире. Знаю, что его смерть не была для вас неожиданностью, и как хорошо, что вчера вы смогли его навестить, несмотря даже на то, что он вас так и не узнал. С вами наши молитвы, любовь и надежда на скорую встречу.
Да благословит вас Господь.
Любящая мать и Нэнси.
P. S.
Как жаль, что я забыла дать вам с собой майонез.