Хозяин книжного магазина сидел у прилавка за письменным столом.
— Я вам скажу, что произошло наверху, — сказал он мягким голосом, не имеющим никакого отношения к трехногому ворону на одуванчиковом холме.
— Что? — спросил я.
— Вы сражались в Испании. Вы были молодым коммунистом из Кливленда, Огайо. Она — художницей. Еврейкой из Нью–Йорка, которой казалось, что Гражданская война — это новоорлеанский Марди–Гра[16] разыгранный среди греческих статуй.
Вы познакомились, когда она писала портрет погибшего анархиста. Она попросила вас встать рядом и сделать вид, будто это вы только что его убили. Вы ударили ее по щеке и произнесли слова, которые мне стыдно сейчас повторить.
Вы полюбили друг друга.
Пока вы были на фронте, она прочла «Анатомию меланхолии»[17]и 349 раз нарисовала лимон.
Ваша любовь была скорее духовной. В постели ни вы, ни она ни разу не почувствовали себя миллионерами.
Когда пала Барселона, вы вместе с ней улетели в Англию и сели на пароход до Нью–Йорка. Ваша любовь осталась в Испании. Это был всего–навсего военный роман. И вы, и она любили лишь себя, любивших друг друга на испанской войне. Посреди Атлантики все стало иначе, и с каждым днем вы все больше походили на людей, потерявших друг друга.
Волны Атлантики напоминали мертвых чаек, которые тянули бревна своей артиллерии от одного горизонта к другому.
Корабль воткнулся в Америку, вы расстались, не произнеся ни слова, и с тех пор ни разу друг друга не видели. Недавно мне сказали, что вы до сих пор живете в Филадельфии.
— Значит, это по–вашему произошло наверху? — спросил я.
— Частично, — сказал он. — Да, только частично.
Он достал трубку, набил табаком и поднес спичку.
— Хотите, расскажу, что еще произошло наверху? — спросил он.
— Расскажите.
— Вы пересекли границу Мексики, — сказал он. — На лошади вы въехали в маленький поселок. Люди знали вас и боялись. Они знали, что из пистолета, который висел сейчас у вас на поясе, вы застрелили очень много народу. Поселок был настолько мал, что в нем не нашлось даже священника.
Крестьяне, увидев вас, ушли из поселка. Грубые люди, они не хотели иметь с вами ничего общего. Крестьяне ушли.
Вы стали самым сильным мужчиной в округе.
Вас соблазнила тринадцатилетняя девочка, вы жили с ней в глиняной хижине, не занимаясь ничем, кроме любви.
Это была стройная девушка с длинными черными волосами. Вы занимались любовью стоя, сидя и лежа на грязном полу среди кур и поросят. Стены, пол и даже крыша хижины покрылись вашей спермой и ее секрецией.
Вы спали на полу, подушкой вам служила сперма, а одеялом секреция.
Люди в поселке боялись вас настолько, что ничего не могли сделать.
Через некоторое время она стала ходить по поселку без одежды, и люди сказали, что это нехорошо, а когда вы тоже стали ходить по поселку без одежды и заниматься с ней любовью на спине у лошади в центре зокало, люди испугались и ушли из поселка. Он до сих пор стоит пустой.
Люди не хотят там жить.
Ни вы, ни она не дожили до двадцати лет. В этом не было нужды.
— Вот видите, я знаю, что произошло наверху, — сказал хозяин. Он мягко улыбался. Глаза напоминали шнурки от клавесина.
Я думал о том, что произошло наверху.
— Вы ведь знаете: все, что я рассказал, правда, — сказал он. — Вы видели это своими глазами и чувствовали своей кожей. Дочитывайте книгу и простите, что прервал. Я рад за вас.
Раскрытые страницы книги замелькали все быстрее и быстрее, пока не закрутились быстро, как корабельный винт.
ГОД, КОГДА В ХЭЙМАНСКОМ РУЧЬЕВ ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ПОЯВИЛАСЬ ФОРЕЛЬ
Нет больше старого пердуна. Хэйманский ручей получил свое имя в память о Чарльзе Хэймане, бедолаге–первооткрывателе страны, в которой из–за нищеты, уродства и беспросветности почти никто не хотел жить. В 1876 году он построил себе хижину на берегу ручья, собиравшего всю воду с бесплодного холма. Позже ручей назвали Хэйманским.
Мистер Хэйман не умел читать и писать, и был уверен, что вполне может обойтись без этих навыков. Мистер Хэйман жил случайными заработками год за годом и из года в год.
Сломалась повозка?
Мистер Хэйман починит.
Сгорел забор?
Мистер Хэйман растащит головешки.
Мистер Хэйман питался перемолотой пшеницей и кормовой капустой. Он покупал пшеницу стофунтовыми мешками и молол ее в ступке пестиком. Он сажал капусту перед своей хижиной и ухаживал за ней, как за благородной орхидеей.
За всю жизнь мистер Хэйман так и не узнал, что такое кофе, табак, алкоголь и женщины, считая все это большой глупостью.
Зимой в Хэйманский ручей заплывало несколько форелей, но к началу лета вода высыхала, и ни одной рыбы в нем не оставалось.
Мистер Хэйман ловил одну или две форели и ел их сырыми с перемолотой пшеницей и кормовой капустой; но пришел день, когда он состарился настолько, что не мог больше работать, а дети стали думать, что он дьявол, раз живет один, и боялись подходить к ручью и хижине.
Мистера Хэймана это не волновало. Дети — последнее, что могло заинтересовать его в этом мире. Грамота, дети — все одно, думал мистер Хэйман, молол пшеницу, ухаживал за кормовой капустой и ловил одну иди двух форелей, когда те заплывали к нему в ручей.
Он выглядел девяностолетним стариком тридцать лет подряд, и когда решил, что пора умирать, то так и сделал. В тот год форель не заплывала в Хэйманский ручей, и с тех пор ни разу там не показывалась. После смерти старика форель решила держаться от ручья подальше.
Ступка с пестиком упала с полки и раскололась.
Хижина сгнила.
Кормовая капуста заросла сорняками.
Через двадцать лет после смерти мистера Хэймана люди из рыбнадзора решили запустить форель в окрестные водоемы.
— Сюда тоже? — спросил один из них.
— Давай, — ответил другой.
Они вывалили в ручей полное ведро форели, но не успели рыбы коснуться воды, как перевернулись белыми животами вверх и мертвыми телами поплыли по течению.
ФОРЕЛЬ УМИРАЕТ ОТ ПОРТВЕЙНА
Это не фантазия — из тех, что приходят в голову, пока сидишь в сортире.
Это реальность.
Одиннадцатидюймовая радужная форель мертва. Ее жизнь навеки унес из вод всей земли один–единственный глоток портвейна.
Форель не должна умирать от портвейна. Вполне нормально, если ей сломают хребет и бросят в рыбий садок, или если ее задушит грибок, который, точно команда муравьев цвета сахарного песка, будет ползать по ней до тех пор, пока форель не окажется в сахарнице смертников.
Вполне нормально для форели застрять в запруде, которая к концу лета пересохнет; нормально, если ее поймает птичий или звериный коготь.
Нормально даже, если форель задохнется в реке от грязи и человеческих экскрементов.
Иногда форели умирают от старости, и их белые бороды мирно плывут в море.
Эти смерти естественны и обычны — совсем другое дело, когда форель умирает от глотка портвейна.
Об этом нет ни слова в «Трактате о рыбной ловле посредством удилища» из «Откровений святого Альбанса», изданных в 1496 году. Ни слова в «Советах по ловле рыбы в Меловом ручье» Г. С. Катклиффа, изданной в 1910–м. Ни слова в «Правда дальше, чем рыба» Беатрис Кук, изданной в 1955–м. Ни слова в «Северных мемуарах» Ричарда Фрэнка, изданных в 1694–м. Ни слова в «Я иду ловить рыбу» У. С. Прайма, изданной в 1873–м. Ни слова в «Наживке для ловли форели» Джима Куика, изданной в 1957–м. Ни слова в «Некоторых опытах, относящихся к рыбам и фруктам» Джона Тавернера, изданных в 1600–м. Ни слова в «Река никогда не спит» Родерика Л. Хай Брауна, изданной в 1946–м. Ни слова в «Пока рыба не разлучит нас» Беатрис Кук, изданной в 1949–м. Ни слова в «Рыбаке с точки зрения форели» полковника Э. У. Хардинга, изданной в 1931–м. Ни слова в «Исследованиях Мелового ручья» Чарльза Кинсли, изданных в 1859–м. Ни слова в «Форельном сумасшествии» Роберта Трэйвера, изданном в 1960–м.
Об этом ни слова в «Солнечном свете и сухой наживке» Дж. У. Данна, изданной в 1924 году. Ни слова в «Просто рыбалке» Рэя Бергмана, изданной в 1932–м. Ни слова в «Искусстве ловушек для рыб» Эрнста Дж. Шуберта–младшего, изданном в 1955–м. Ни слова в «Искусстве ловли рыбы в быстрой реке» Г. С. Катклиффа, изданной в 1863–м. Ни слова в «Старой наживке в новой одежде» К. Э. Уолкера, изданной в 1898–м. Ни слова в «Весне рыболова» Родерика Л. Хай–Брауна, изданной в 1951 году. Ни слова в «Специальных удочках для ловли гольца» Чарльза Брэдфорта, изданной в 1916 году. Ни слова в книге «Женщина и рыбалка» Чейзи Фаррингтон, изданной в 1951 году. Ни слова в «Рассказах рыбаков новозеландского Эль–Дорадо» Зэйна Грэя, изданной в 1926–м. Ни слова в «Энциклопедии рыболова» Дж. С. Бэйнбриджа, изданной в 1816 году.
Нигде ни слова о том, что форель может умереть от глотка портвейна.
К описанию Верховного Палача: Мы встали затемно. С чем–то вроде улыбки на лице он вошел в кухню, и мы сели завтракать.
Жареная картошка, яичница и кофе.
— Эй, старый ублюдок, — сказал он. — Дай соль.
Удочки еще с вечера лежали в машине, мы сели и сразу поехали. С первыми лучами солнца мы были на дороге, ведущей в горы, и двигались навстречу рассвету.
Лучи скользили по деревьям и напоминали витрину странного неторопливого магазина.
— Симпатичная попалась вчера девчонка, — сказал он.
— Ага, — ответил я, — тебе повезло.
— Дают — бери, — сказал он.
Совиный ручей был небольшим, всего несколько миль длиной, но в нем водилась хорошая форель. Мы вышли из машины и спустились на четверть мили к ручью. Я размотал удочку. Он достал из кармана пинту портвейна:
— Будешь?
— Нет, спасибо, — сказал я.
Он как следует приложился к бутылке, помотал головой из стороны в сторону и сказал: