Я потянул сильнее и в то же время слегка сдавил.
Это привело её в такой восторг, что она начала храпеть и хрюкать, как-боров. Её дыхание стало громким и прерывистым.
— Поцелуй меня, — потребовала она.
— Что? — сказал я.
— Ну давай же, поцелуй меня.
И в этот момент я увидел её рот. Я увидел сверху её огромный рот, который медленно опускался на меня, начиная открываться. Он опускался вес ниже и ниже, открываясь всё шире и шире, и внезапно желудок мой словно бы перевернулся вверх дном, и я оцепенел от ужаса.
— Нет! — завизжал я. — Не надо! Не надо, мамочка, не надо! — Ничего кошмарнее этого рта, доложу я вам, мне в своей жизни видеть не доводилось. Я просто не мог вынести его приближения. Если бы кто-то стал совать мне в лицо раскалённый железный прут, то, клянусь, меня бы это меньше испугало. Мощные руки сжимали меня, придавив вниз так, что я не мог пошевелиться, а рот продолжал расти и расти, и вот он уже прямо у моего лица — огромный, влажный, зияющий. Секунда — и он меня накрыл.
Я оказался внутри этого чудовищного рта, лёжа на животе вдоль языка и упираясь ногами в заднюю стенку глотки, и инстинктивно чувствовал, что, если сейчас же не выберусь, то буду проглочен живьём — как тот крольчонок. Я чувствовал, что мои ноги начинает затягивать в глотку; я быстро выбросил руки, схватился за передние зубы на нижней челюсти и держался за них смертной хваткой. Моя голова была у самых губ, и в щель между ними я мог видеть маленький кусочек внешнего мира: солнечный блик на полированном деревянном полу домика, и стоящую на этом полу гигантскую ногу в белой теннисной туфле.
Мои пальцы крепко сжимали край зубов, и, несмотря на всасывающее действие изнутри, мне удалось медленно подтянуться к дневному свету, но тут верхняя челюсть опустилась на мои суставы и стала вгрызаться в них так яростно, что мне пришлось сдаться. Вперёд ногами я начал сползать вниз по горлу, пытаясь схватиться по пути хоть за что-нибудь, но всё было таким гладким и скользким, что это не удавалось. Проскользнув мимо последних коренных зубов, я уловил взглядом золотую вспышку, а затем, через три дюйма, увидел над собой то, что, наверное, является нёбным язычком, свисавшим, как толстый красный сталактит со свода гортани. Я схватился за него обеими руками, но эта штука выскользнула из моих пальцев, и я опустился ещё ниже.
Я помню, что звал на помощь, но с трудом мог расслышать собственный голос из-за шума, производившегося дыханием владелицы горла. Всё время дул странный, перемежающийся ветер — то очень холодный (когда она вдыхала), то очень жаркий (когда выдыхала).
Мне удалось зацепиться локтями за острый мясистый ободок — должно быть, подгортанник — и на какую-то секунду я завис в этом месте, сопротивляясь всасыванию и скребя ногами по стенке гортани в поисках упора, но горло мощно сглотнуло, меня отбросило и снова потащило вниз.
С этого момента мне больше не за что было цепляться, я опускался всё ниже и ниже, пока мои болтающиеся ноги не достигли верхних пределов желудка, где медленная и сильная пульсация перистальтики охватила мои щиколотки, увлекая меня ниже, ниже, ниже…
Высоко надо мной, во внешнем пространстве, звучал невнятный гул женских голосов: — Не может быть…
— Но дорогая моя Милдред, это ужасно…
— Он сошёл с ума…
— Какой кошмар! Что он сделал с твоими губами…
— Сексуальный маньяк…
— Садист.
— Кто-то должен написать епископу…
И затем, громче, чем все остальные, голос мисс Роуч, по-попугайски визгливо сыплющий ругательствами:
— Этому ублюдку чертовски повезло, что я его не убила… Я говорю ему, слушай, говорю, если мне понадобится удалить зуб, я обращусь к дантисту, а не к какому-нибудь идиотскому священнику… Тем более, я не давала ему никакого повода…
— А где он сейчас, Милдред?
— А чёрт его знает. В этой проклятой беседке, наверное.
— Девочки, пойдёмте вытащим его оттуда!
Боже мой, Боже мой. Оглядываясь на всё это теперь, спустя три недели, я диву даюсь, как я прошёл через этот ужас и не лишился рассудка.
С такой бандой ведьм, как эта, шутки плохи, и если бы им по свежим следам удалось схватить меня и беседке, то они в своей ярости разодрали бы меня на клочки.
А если не так, то они схватили бы меня за руки-ноги и поволокли, как лягушку, в полицейский участок по главной улице посёлка, с леди Бердуэлл и мисс Роуч во главе процессии.
Но, разумеется, они меня не поймали.
Тогда они меня не поймали, и до сих пор они меня не поймали, и если фортуна не отвернётся от меня, то, думаю, у меня есть все шансы навсегда скрыться от них — или, по крайней мере, на несколько месяцев, пока они забудут это происшествие.
Как вы догадываетесь, будучи отстранён от активной общественной жизни, я вынужден заниматься исключительно собой. И мне думается, что литература наиболее спасительное занятие в моём положении, поэтому по многу часов в день я забавляюсь составлением фраз. Я отношусь к каждой фразе как к маленькому колёсику, и недавно я загорелся идеей собрать сразу несколько сот фраз и соединить их наподобие шестерёнок, одно к другому, зубец к зубцу, и чтобы колёсики были разного размера, вертелись в разные стороны и с разной скоростью. Я то и дело пытаюсь приладить колёсико побольше к совсем маленькому — таким образом, чтобы большое вращалось медленно, а маленькое вертелось за ним быстро-быстро и жужжало.
Филигранная работа, однако.
Ещё по вечерам я пою мадригалы, хотя мне ужасно недостаёт моего клавесина.
И всё-таки это место не так уж плохо, я устроился здесь вполне комфортабельно. Это небольшое помещеньице, расположенное, как я подозреваю, в верхней части двенадцатиперстной кишки, непосредственно перед тем местом, откуда она начинает закругляться вниз, прикрывая собой правую почку. Пол здесь достаточно ровен и, в сущности, это было первое ровное место, на которое я наткнулся во время жуткого спуска по внутренностям мисс Роуч, иначе бы я вообще не смог остановиться. Надо мной находится какое-то отверстие, которое я определил как привратник желудка, — там, где желудок переходит в тонкий кишечник (я до сих пор помню некоторые из тех диаграмм, что показывала мне мама), а подо мной, в стенке, маленькая забавная дырочка, соединяющая поджелудочную железу с нижней частью двенадцатиперстной кишки.
Немного причудливая обстановка для человека с такими консервативными вкусами, как у меня. Я лично предпочитаю дубовую мебель и паркетный пол. И всё же есть здесь одна вещь, которая меня очень радует.
Это стены. Они такие приятные и мягкие, словно подбиты ватой, и преимущество их в том, что можно до посинения биться о них головой без всяких последствий.
Что удивительно, здесь находятся ещё несколько человек, но, слава Богу, исключительно мужчины. По неясной для меня причине все они одеты в белые пиджаки и без конца носятся вокруг, притворяясь страшно важными и занятыми. На самом же деле это компания редкостных идиотов. По всей видимости, они даже не подозревают, где находятся. Как-то я попытался сказать им, но они не пожелали слушать. Подчас они так раздражают и злят меня, что я теряю терпение и начинаю кричать; тогда лёгкая тень подозрительности пробегает по их лицам, и, медленно пятясь назад, они говорят: «Ну-ну, успокойтесь. Успокойтесь, викарий, будьте умницей. Успокойтесь».
Ну что это за разговор!
Однако есть здесь один старичок (он приходит ко мне каждый день после завтрака), который намного ближе к реальности, чем остальные. Он человек цивильный и с достоинством, и одинок, я полагаю, лишь потому, что больше всего ему нравится сидеть тихонько в моей комнате и слушать, что я говорю. Плохо только, что, едва мне стоит заговорить о нашем местонахождении, как он тотчас же принимается уговаривать меня бежать отсюда с его помощью. Сегодня утром он снова завёл шарманку, и у нас разгорелся настоящий спор.
— Но неужели вы не видите, — терпеливо произнёс я. — Я не хочу бежать отсюда.
— Но дорогой мой викарий, почему же нет?
— Я вам ещё раз повторяю — потому что снаружи они за мной охотятся.
— Кто?
— Мисс Элфинстоун, мисс Роуч, мисс Прэтли и все остальные.
— Что за ерунда.
— Не ерунда! И мне сдаётся, что вы и сами скрываетесь от них, только не хотите в этом признаться.
— Нет, друг мой, я от них не скрываюсь.
— Тогда позвольте мне узнать, что же, в таком случае, вы здесь делаете?
Этот вопрос загнал его в тупик. Он просто не знал, что на него ответить.
— Бьюсь об заклад, что вы волочились за мисс Роуч, и она проглотила вас точно так же, как и меня.
Бьюсь об заклад, что именно так и было, только вам стыдно в этом признаться.
Когда я сказал всё это, он вдруг так растерялся и поник, что мне стало его жаль.
— Хотите, я спою вам песню? — сказал я.
Но он, не ответив, поднялся и тихо вышел в коридор.
— Не отчаивайтесь! — крикнул я ему вслед. — Больше оптимизма! Разве нет бальзама в Галааде?