Миров поколебался. Но потом махнул рукой: а почему бы и не просветить старого знакомого?
Они спустились на площадку перед входом в Библиотеку Ленина и тут Миров многое рассказал подполковнику Серко о том, что происходит в стране, в низах партии, в ее верхах. Как-никак он работал в Госкомитете, существовавшем на правах отдела ЦК КПСС, переводил беседы Микояна, Косыгина, Хрущева.
Более другого в память Петра Серко врезалось суждение Мирова о том, что Хрущева напрасно, по-глупому обозвали «кукурузником». Идея была правильной, разумное внедрение культуры маиса в экономику СССР могло спасти животноводство, поправить положение с хлебом. Однако бездушное и бездумное угодничество, вирус подхалимажа «чего изволите-с?» испохабили идею. Недруги же Хрущева, не прощавшие ему XX съезда, критику Сталина, «оттепель», которые могли обернуться опасными последствиями для их собственного благополучия, стали действовать по принципу «чем хуже, — тем лучше». Уничтожили вековые поля льна, приказали сеять кукурузу в районах ей потивопоказанных: в Карелии, Архангельской области, на Севере. И это маисовым зерном, привезенным из южных штатов США! Наносился явный вред, но он ударял по Хрущеву.
Запомнилось и мнение, что смена самодуристого генерала армии Серова на посту председателя КГБ бывшим комсомольским вожаком Шелепиным ничего разумного в работу их ведомства не внесла. Его «комсомольскую» линию продолжил Семичастный — тоже, должно быть, ставленник Аджубея, зятя Хрущева, умело продвигающего людей своей команды на высокие, ключевые посты. Конечно, с ними приятнее, чем со стариками, есть о чем поговорить, охотно выслушают, но куда эти «семейные кланы» заведут страну?
Запечатлелся и такой рассказ. Летом 1961 года Хрущев возвращался из очередной поездки за рубеж. Его сопровождали Громыко, другие высокие лица и в том числе Г.А. Жуков, председатель Госкомитета по культурным связям. Хрущев за поездку, очевидно, сумел оценить эрудированность и общую культурную стать верноподданного служаки, всем известного журналиста Юрия Жукова и — не иначе в поддатии — предложил возглавляемому им Комитету сочинить проект доклада Хрущева на предстоящем XXI съезде КПСС. Многие, кто встречал Хрущева на аэродроме или смотрел прилет по ТВ, почесали затылки, увидев, как вслед за хозяином страны из самолета вышел Жуков. Чинопочитание, табель о рангах в крови чиновничества России, а в социалистической, как ни странно, они приняли уродливые, гипертрофированные формы.
Громыко, естественно, пошел атакой на Жукова. В отделах ЦК, где стала известна «волюнтаристская шалость» генсека с проектом доклада, Громыко поддержали. Чувствуя неладное, Жуков побежал на поклон к патриарху советской дипломатии. Клялся ему в верности, заверял в отсутствии честолюбивых замыслов, упрашивал дать ему пост посла в Бразилии. Громыко ничего конкретно не обещал, но Жуков и этого места не получил, а вскоре был снят с поста председателя Госкомитета по культурным связям и посажен на стул обозревателя газеты «Правда». В Комитет назначили другого бывшего комсомольского вожака, Сергея Романовского, и Миров сообразил, что Комитету скоро придет конец. Зная систему и порядки: предложил что-либо новое, — иди осваивай, руководи, а мы поглядим, не получится — накажем. Миров предложил издавать газету «Московские новости» на испанском языке.
— Значит, из Комитета уходите? — спросил Петр.
— Через пару месяцев, наверное. Сейчас подыскивают средства.
— А что Куба? Бывали там?
— Бывал. Надежда! У власти люди с университетскими дипломами. Это может стать прекрасным примером!
— Но почему Кастро ни с того ни с сего объявил свою революцию социалистической?
— Вынудили обстоятельства. Следовало выбирать между Америкой и СССР. Американцы, естественно, сделали бы из них что-то вроде колонии. А Кастро взяли бы в плантаторы. Сейчас же он вождь народа, всеобщий любимец и герой. Ну, а случись какая напасть — Советский Союз поможет.
— Да, Кастро для нас, — ценный кадр. А кадры решают все. Беда только в том, что в кадровики попадают, как в критики, — неудавшиеся художники и литераторы, не самые лучшие, как должно бы быть. И они, совершенно естественно, набирают в свои штаты себе подобных. Ох, боюсь я такой кадровой политики. Она еще нам аукнется. Меня предупреждал об этом генерал Петров Иван Ефимович пусть земля ему будет пухом.
— Так рассуждают все порядочные люди, которые не об утробе своей думают, а о пользе отечества. Таким был и генерал Алексей Игнатьев. Вы, конечно, читали «Пятьдесят лет в строю». Три издания, одно за другим! Книгой зачитывались, и в армии тоже, правда, лишь вплоть до капитана. Вот когда была развилка! Ан, утонул глас вопиющего в пустыне! Мы пошли иной дорогой и во всех энциклопедиях прописали, что Игнатьев — граф, это звучало как ругательство. А сколько он сделал для СССР. Спас двести двадцать пять миллионов золотых рублей, принадлежавших царской России, сохранил в банках Франции для Советского Союза. Вот они, золотые кадры! Но ценят ли их кадровики?
Они расстались друзьями.
На вторые сутки к Глории и Галине Александровне была приставлена переводчица, которая возила их, пока Серко занимался делами, по городу и музеям. Мишель и Глория прошли тщательный медицинский осмотр. ГРУ необходимо было, помимо всего прочего, пополнить дело жены своего сотрудника данными физиологического порядка: антропометрия, группа крови, отпечатки пальцев и пр. Глория объясняла задержку менструации нервным возбуждением, но врачи сообщили ей, что она беременна. Более других была обрадована Галина Александровна, которой Глория пришлась по душе и сердцу.
После ряда новых попыток склонить Глорию к сотрудничеству генерал-лейтенант, возглавлявший Управление, отдел которого вел резидентуру Пятого, распорядился «оставить все как было».
Петр Серко, его мать и жена провели три недели в Алупке, в одном из лучших санаториев ВЦСПС. По возвращении подполковника поздравили с назначением заместителем резидента, оставляя за ним обязанности радиста, и сообщили, что в Мексику, для выполнения «активных мероприятий» резидентуры, скоро будет направлен из Перу крепкий и много раз проверенный агент Гонсалес, которому присвоен номер Девятый. Приятной новостью было и то, что резидентура Пятого увеличивалась на одну штатную единицу. С этой целью через два-три месяца из Италии будет переброшен в Мехико капитан ГРУ, прекрасный мастер-ювелир с итальянским паспортом и неуязвимой легендой. Не меньшую радость принесло и известие о том, что выделяется специальная сумма денег на приобретение Тридцать седьмым нового автомобиля.
Уже в конце пребывания в Москве Пятый сообщил информацию, полученную от Сорок четвертого, что дознаватели ФБР, не обнаружив следов Мориса Блоха в Мексике, возвратились в США, где Келли продолжал стойко держаться и было похоже, что скоро будет выпущен, — Петр узнал, что бывший заместитель Пятого (Девятый) прилетел в Москву, где был отправлен на пенсию «по состоянию здоровья».
Подполковник Серко испросил разрешение и повстречался со своим любимым педагогом-наставником по Академии полковником Бубновым. Петром руководили ностальгические чувства, а не желание «покрасоваться», похвастать успехами. Из головы не шел разговор с Мировым. Петр и сам, к сожалению, видел, что ни одно обещание Хрущева улучшить жизнь трудящихся Союза на практике не осуществилось. Тем не менее потенциальные враги «душили» его в объятиях и восхвалениях.
Бубнов порадовался успехам своего ученика, но на откровенный разговор не пошел. Меж тем Петр отметил у своего бывшего наставника некую понурость, отсутствие прежней реакции на шутки. И сам уход от тем, касавшихся положения дел в стране, в армии, в Академии, как и беседа с Мировым, оставляли тяжелый осадок на душе. Всплыл в памяти случай на последнем курсе Академии. Однажды капитан Серко дежурил, был начальником караула. Неожиданно ему довелось присутствовать на разборе дисциплинарного проступка слушателя первого курса. Новый начальник курса, недавно пришедший из Разведупра Киевского военного округа полковник Свиридов в присутствии всего курса, стоявшего перед ним в строю по стойке смирно, изрек: «Впредь знайте, если кто один из вас ослушается, не выполнит приказа — отвечать будет отделение. Если отделение не выполнит приказа — пострадает весь курс!» Тогда этот «аракчеевский» прием широко обсуждался в Академии. Серко спросил:
— А как сложилась судьба полковника Свиридова?
— Преуспевает и процветает! Получил генерала и должность заместителя начальника Академии, — полковник опустил глаза, и стало так тихо, словно они вдвоем были единственными живыми существами на всей планете.
После долгой паузы Серко посетовал на то, что, как ему казалось, среди сотрудников аппарата «Аквариума» как-то потускнел царивший прежде дух товарищества, заметнее стало чинопочитание, и спросил: чем можно объяснить, в чем состояла причина роста предательства, почему увеличивается количество случаев перехода офицеров ГРУ на сторону противника?
И тут умный, прежде всегда уверенный в себе опытный разведчик и прекрасный педагог вновь ушел от прямого ответа и лишь сказал:
— Одна у человека родная мать, одна у него и родина. Ей мы служим, а не Свиридовым.
Беседа, которой так ждал Петр, в сущности не состоялась, и распрощались они как-то по-казенному.
Глории многое понравилось в Москве, и она плакала искренними слезами, когда расставалась с полюбившейся ей Галиной Александровной. Та же только кусала губы. Петр осыпал мать поцелуями и ускорил момент прощания. Долгие проводы — лишние слезы.
Маршрут домой лежал прежним путем и с прежними документами. Он был отработан на самом высоком профессиональном уровне. В Риме они вместе со своими паспортами, с которыми прилетели из Мексики, получили и счет за проживание в течение полутора месяцев в пансионате «Джулия Ланцетти». Нервное вздрагивание Глории днем и ночью на каждый стук в дверь гостиничных номеров, как она вскоре поняла, было явно излишним. И это в большей степени, чем подношения, полученные в Москве, и шикарные подарки дочурке, отцу, сестрам и подругам, купленные в Копенгагене и Риме, успокоило ее нервы. Она на следующий же день после возвращения домой помчалась к врачу и убедилась, что ей следует готовиться и ждать второго ребенка.