Давний друг ответил уже после одиннадцати ночи.
— Старик, друг мой ситный! Ага! Извини, родной, дела… Ты где, старичок? — Стало ясно, где задержался Родик. — А, у себя дома? Это далеко?
Помолчал. Похоже было, куда-то заглянул.
— Значит, так. Надеюсь, помнишь «Маяк»? А?.. Был уверен. Так вот, завтра, в девять тридцать… А?.. Да какой ты смешной! Не пойдем мы в «Маяк» с утра пораньше. У входа! Я подъеду на машине точно в девять тридцать. Понял? Полковничье удостоверение с собой? Да, что я! Привет, Петь! Завтра в девять тридцать! Salut, mon vieux! [12]
— Знает, что я полковник, — положив трубку, вслух подумал Петр. — И я бы так поступил. Таковы законы нашей жизни. И не мне рассуждать, хорошо это или плохо.
Утром Родион был точен. Шикарно одетый, он подкатил к второразрядному ресторану «Маяк» на черной «волге». Несмотря на благоприобретенную тучную комплекцию, проворно оставил переднее сиденье, с жаром обнял друга. Открыв заднюю дверцу, пропустил Петра и, когда они уселись и машина тронула с места, с чувством произнес:
— Ну, ты хорош! Рад твоим успехам! И Галя хочет тебя видеть. А сейчас поедем в Имэл, — и Родион перешел на французский. — Раньше там был Коминтерн, потом Комитет номер четыре при Совете Министров — это когда мы учились в Академии. Затем этот комитет стал достославным ПГУ. За спиной ВДНХ. Знаешь?
Петр кивнул головой и вспомнил рассказ Хавьера Герреро, к которому так неожиданно однажды тесть затащил его с собой.
По дороге говорили о пустяках. Петр не забыл бытующее в ЦК правило — каждое ухо шофера цековского гаража, скорее всего, принадлежало осведомителю КГБ.
Когда получили пропуска и зашагали по дорожке липового парка, отделявшего проходную от огромного, с колоннами, серого «сталинского» здания ИМЛ, Родион сообщил:
— Тащу сектор, старик. Не по твоей части, но важный! Посмотришь, сразу схватишь атмосферу, которой дышим. Ничему не удивляйся. Об этом посещении Мещерякову ни слова!
В просторном зале собиралось заседание отдела истории Великой Отечественной войны Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС с приглашением ведущих историков и представителей Генштаба Министерства обороны. Уже собралось больше ста человек, а народ все подходил. Маститые ученые солидно переговаривались. Чувствовалось, что тема собрания всех волнует.
Родион пояснил, что предстоит обсуждение недавно вышедшей в свет книги доктора исторических наук А.М. Некрича «1941. 22 июня». 50 тысяч экземпляров разошлись за неделю. В Москве уже на третьи сутки эту книгу нельзя было купить. Она привлекла интерес читателей тем, что была написана на основе данных, взятых из секретных архивов. В том числе из материалов по внешней политике Германии.
Места за столом президиума заняли автор книги, а с ним бывший профессор Военно-политической академии имени Ленина полковник Деборин, генерал-майор Тель-пуховский и профессор, доктор наук, генерал-майор Болтин, которому отвели роль председателя.
Первым получил слово руководитель отдела истории Великой Отечественной войны, доктор экономических наук Деборин, один из авторов и редакторов 12-томной «Истории Второй мировой войны». Он солидно откашлялся и начал:
— Книга затрагивает важнейший и малоисследованный вопрос. Отдел оценивает ее в целом положительно, но его мнение расходится с мнением Комитета по делам печати. Выводы, сделанные автором, понятны, но в книге имеется ряд противоречий. Главный вопрос — причины наших неудач в начальном периоде войны. В разделе «Предупреждения, которыми пренебрегли» все сводится к тупому упрямству Сталина.
В зале установилась напряженная тишина. А Деборин продолжал:
— Это поверхностно. Это означало бы, что со смертью Сталина проблема снята. Но это неверно. Дело не только в Сталине. В одном случае автор опирается на маршала Голикова, бывшего в те годы начальником разведуправления Генштаба РККА. Но Голиков не столько информировал, сколько дезинформировал правительство.
Петр ощутил, как сжалось сердце. Куда клонит профессор?
— Сводки Голикова иногда сплошная дезинформация. Они делились на две части: в первой — «сообщения достоверные», и в них данные о том, что Германия готовит вторжение в Англию, во второй — «сведения недостоверные», и среди них, например, донесения советского нелегала Рихарда Зорге о сроках нападения Германии на СССР. Критику культа личности надо вести глубже. Находились люди, которые составляли различную информацию в угоду Сталину вопреки правде. С них тоже надо спросить. На следующем заседании отдела объективно оценить деятельность Голикова.
Родион нагнулся к уху Петра и прошептал:
— Так говорит, потому как знает, что маршала отправляют на пенсию.
Деборин сделал паузу, извлек из заднего кармана платок, вытер нос.
— Однако в оценке деятельности Сталина не нужно опираться на высказывания Хрущева. Они необъективны. Нельзя все валить на Сталина. Но вернемся к книге Некрича. В ней есть и ряд фактических неточностей. Например, сорокапятимиллиметровые пушки в действительности были бесполезны против немецких танков, и потому правительство сняло их с производства.
В зале зашумели. Раздались голоса: «Неправильно! Сорокопятка прошла всю войну и успешно боролась с танками!», «Не правительство, а Сталин!», «Снятие сорокопяток с производства — преступление!!», «Мы встречали немецкие танки кулаками!», «К началу войны не оказалось никакой противотанковой артиллерии!»
Деборин сложил руки на груди и ждал. Когда выкрики кончились, продолжил:
— Кроме того, из книги Некрича можно понять, что Сталин, Ворошилов, Буденный, Блюхер и другие знали о невиновности группы Тухачевского и тем не менее судили их.
Голос из зала перебил: «Конечно, знали! Еще как!!»
— Но, товарищи, я думаю, что у присутствовавших на суде Ворошилова и Буденного есть совесть и честь.
Теперь зал взорвался всеобщим возмущением. Раздались голоса: «Ворошилов на суд не явился!», «Какая у них совесть и честь!», «Хватит!», «Довольно!»
Деборин пытался еще что-то сказать, но из-за шума, мотая головой, покинул трибуну, и председательствующий предоставил слово доктору военных наук полковнику Анфилову.
— Книга очень хорошая и должна быть оценена положительно, — громким голосом произнес полковник Генштаба. — Что касается противоречий, то, видимо, отдел, представляемый нашим коллегой товарищем Дебориным, не уяснил некоторые вопросы. Прежде всего о чести Ворошилова и Буденного. Ее не было и нет!
Петр опустил глаза. Все, что он читал по-испански и по-французски о злоупотреблениях, творимых Сталиным и его ближайшими соратниками, не укладывалось в сознании, поскольку было продуктом вражеской пропаганды. Но то, что он слышал с этой высокой трибуны святого для него Института марксизма-ленинизма, его ошеломило.
А с трибуны доносилось:
— Многие материалы, хранящиеся в наших архивах, пока, к сожалению, не подлежащие оглашению, дают нам основания делать резко отрицательные выводы в отношении Ворошилова, Буденного, Молотова и многих других, кто правили страной вместе со Сталиным. У меня сердце обливается кровью, когда во время парадов я вижу на мавзолее Ворошилова, лично загубившего тысячи лучших наших военных. Теперь о начале войны. Нет никакого сомнения в том, что если бы наши силы заранее были приведены в боевую готовность, что зависело целиком от Сталина, мы не потерпели бы такого сокрушительного поражения в первый период войны и вообще война не была бы для’ нас столь разрушительной и кровопролитной. Голиков в своих воспоминаниях выглядит героем, а его надо судить. Он имел полный план «Барбаросса», но донес Сталину, что это провокация, направленная на то, чтобы столкнуть нас с немцами. Угодничал и врал, зная, что Сталин придерживается этой позиции. Книгу Некрича предлагаю одобрить.
На трибуну поднялся сотрудник ИМЛ Гурий Заставенко. Он в пух и прах разнес «всенародного старосту» Калинина. Напомнил, что тот выступал перед слушателями Военно-политической академии за две недели до начала войны. И высказался в том плане, что вот, дескать, говорят, что на нас собираются напасть немцы. А мы ожидаем это, и чем скорее нападут, тем лучше. Мы свернем им шею!
Выступавшего поддержал зычный голос из зала: «Старый трепач!», и, когда Заставенко сказал, что не один Сталин виноват, участники заседания устроили шум, не позволивший говорить дальше.
Следующим был полковник Генштаба Дашичев. Он посетовал, что советские исследователи чаще используют зарубежные источники. «Когда наконец будут открыты и сделаются достоянием ученых и писателей наши архивы?» — задал вопрос Дашичев и рассказал о том, что посол Германии в СССР Шуленбург встречался с нашим послом в Германии Деканозовым, а затем и с Молотовым в Москве и что обоим, совершая государственную измену, но пытаясь уберечь свою страну от беды, сообщил, что Германия нападет на Советский Союз именно 22 июня. «Посол плакал, просил привести в готовность вооруженные силы СССР, — может быть, Гитлер струсит. Но ему не поверили. Где настоящие документы об этом?»
Коснувшись роли Голикова, Дашичев прямо заявил, что этот военачальник совершил преступление, и не только тем, что составлял угодную Сталину информацию, но и тем, что завалил искренне помогавшую СССР лучшую зарубежную агентуру. Голиков явился одним из главных инициаторов репрессий в отношении разведкадров в Союзе. Полковник закончил тем, что все тогдашние руководители партии и правительства превосходно знали, что грозило Советскому Союзу, но не нашли в себе мужества выступить за проведение мероприятий по обороне страны. «Однако главная и огромная вина лежит на Сталине!» — закончил он. Но аплодировали оратору далеко не все.
Петр внезапно подумал, что он напрасно оказался в этом зале. Но продолжал внимательно слушать.
Историки Рощин и Василенко, оба сотрудники ИМЛ, осудили Сталина. Первый сказал, что Сталин и его окружение объективно делали все, чтобы ослабить подготовку советского народа к войне, а второй — что по всем объективным возможностям мы могли дать немцам отпор, но Сталин все сорвал.