Мельников-Меламед из Института истории АН СССР, похвалив Некрича, разнес содержание договора Молотова-Риббентропа и закончил выступление словами: «Сталин охотно вступил в антикоминтерновский пакт! Это показывает его лицо, и мы не имеем права обходить стороной проблему Сталина».
Доктор исторических наук Кулиш, бывший профессор Военно-политической академии, предложил выйти за рамки обсуждения культа личности и вины Сталина. Кулиш поставил вопрос: соответствовало ли советское руководство своему положению? «Нет! — повысив голос ответил он. — Не соответствовало! Нужно исследовать то, что поставило Сталина, не соответствующего своей должности, неограниченным правителем партии и государства».
Между тем Петр видел, что добрая половина зала не очень-то довольна ходом обсуждения, но по каким-то причинам никто из них не решается выступить в защиту Сталина. Тут на трибуну стал подниматься сгорбленный старик, и Родион пояснил: «Евгений Александрович Гнедин, в свое время главный помощник Литвинова, просидел с тридцать девятого шестнадцать лет, полностью реабилитирован». Гнедин сказал, что он в течение двух лет перед войной составлял информацию для наркоминдела. Сталин и Молотов, по его словам, прекрасно знали, что Германия вот-вот нападет. Почему же тогда Сталин палец о палец не ударил для укрепления обороноспособности СССР?
Последним перед перерывом слово получил известный историк Слезкин. Ведущий сотрудник Института истории АН СССР высоко оценил обсуждаемую книгу и заявил, что Сталин творил дела, которые вполне можно назвать преступлением, но виноват он не один. Следует разобраться в том, как и почему сложились условия, при которых каждый врал, стараясь угодить начальству. Петр запомнил фразу: «Отказ от правды во имя собственного благополучия является тяжким преступлением».
В столовой Института марксизма-ленинизма кормили, как, вероятно, стали бы кормить при коммунизме. Обед с черной икрой и лососиной, из пяти блюд, стоил 1 рубль 17 копеек. В ресторане не отделались бы и сотней, подумал Петр. Но к деликатесам он отнесся равнодушно. Горячие выступления историков не выходили из головы.
После часового перерыва слово получил сотрудник Института истории АН СССР, сын командарма 1-го ранга Якира, расстрелянного Сталиным без каких-либо на то оснований. Из его выступления полковник Петр Серко узнал, что Сталин задержал развитие советского вооружения, уничтожив многих выдающихся военных конструкторов, в том числе создателей ракетной техники Тихомирова, Бокаури, Курчевского и Лангемака — автора знаменитой «Катюши». Далее Якир обратил внимание на то, что некоторые предыдущие ораторы, упоминая Сталина, говорили: «Товарищ Сталин», и сказал как отрубил: «Никому, а тем более нам, он не товарищ!»
Из зала раздались возгласы: «Правильно!» Тогда слово попросил Телегин, генерал-лейтенант из Московского военного округа, и попытался было обелить Сталина.
— Книга Некрича острая, — сказал он, — но автор некритически относится к иностранным источникам, особенно к мемуарам. В них мало правды. — Раздались возгласы: «А в наших мемуарах?» — Да и в наших много вранья. — Когда смех присутствующих поутих, генерал продолжил: — Нужно помнить, что на мемуарах лежит налет «хрущевщины».
Поднявшийся в зале гул не позволил старому генералу закончить свое выступление. Сменивший же его профессор Петровский, сын старого большевика, ближайшего соратника Ленина, заявил, что действия Сталина помогли фашистам в Германии и Италии прийти к власти и потому Сталин — преступник.
— Товарищ Петровский, — перебил говорившего председательствующий генерал Болтин. — В этом зале, с этой трибуны нужно выбирать выражения. Вы коммунист?
— Да!
— Я не слышал, чтобы где-нибудь в директивных решениях нашей партии, обязательных для нас обоих, говорилось о том, что Сталин — преступник.
— Двадцать второй съезд партии постановил вынести Сталина из мавзолея за преступления перед партией. Это значит, он преступник. Сталина нельзя обелять. Так можно оправдать любого диктатора. Сказать им: «Твори, что хочешь! Тебя все равно оправдают!»
Потом на трибуне появился писатель Снегов и заявил, что нельзя быть коммунистом и мягко говорить о Сталине, который предал и продал коммунистов, уничтожил почти всех делегатов XVII съезда партии, почти всех членов ЦК, не избравших, как выяснилось, его генеральным секретарем в 1934 году, предал Испанскую республику, Польшу, всех коммунистов во всех столицах мира.
Деборин попытался оправдаться:
— Никакой новой доктрины я не создавал и не ставил своей задачей защищать Сталина. Относительно выступления Снегова. Мы уже не раз слышали все, что говорил Снегов. Он поет по нотам из враждебного нам лагеря. Надо, товарищ Снегов, определить, к какому лагерю принадлежишь.
— Я с Колымы!
— Нужно будет проверить все это. — В зале раздались неодобрительные возгласы: «Телефон дать?», «Опять за старое?», и Деборину не дали произнести более ни слова.
Явно чтобы разрядить накалявшуюся обстановку и закруглить обсуждение, на трибуну поднялся Некрич. Поблагодарил за благожелательные отзывы и пообещал исправить упущения, имевшие место в книге.
Для справки истребовал минуту Снегов.
— Я думал, что участвую в научной дискуссии. Деборин вместо научных доказательств привел «доводы» образца тридцать седьмого года. Но нас лагерями не запугаешь! Мы не дадим себя запугать! Сейчас не то время, и прошлое не вернется!
Зал ответил аплодисментами, и заключительное слово взял Болтин, позицию которого ни Петру, ни Родиону так и не удалось определить. Генерал закончил словами:
— Нужно еще многое изучить, проанализировать… Тогда мы доподлинно выясним, что повлияло на нашу неподготовленность к войне.
Спорить с ним не стали, и заседание закрылось.
Как перед заседанием, во время перерыва, так и по окончании дискуссии к Родиону подходили многие: друзья и те, кому было «положено». Подошел и Некрич. Поздравив автора, Родион тихо сказал: «Позвоните, надо бы встретиться за ужином».
Когда они оделись и шли по усыпанной песком дорожке к проходной, Родион спросил:
— Ну, что скажешь, старик?
Петр долго молчал. В голове стоял полный сумбур. Советское воспитание побуждало критически отнестись ко многим оценкам. Но новые открывшиеся факты терзали душу. Он ответил кратко:
— Здание дает трещину…
— Дает… Потому что строители оказались неквалифицированными. Был проблеск — двадцатый и двадцать второй съезды, но скинули Хрущева, и потянуло холодом. Оттепели, судя по всему, конец. Вот и притащил тебя сюда, чтобы ты увидел ее всплеск. Больше Некрич писать не будет. Кому она теперь нужна, правда о войне, о Сталине?
Тут их нагнал генерал Болтин.
— Ну, как тебе показалось? — спросил он Родиона.
— Никто не мог сказать толкового слова в защиту Сталина. Были ошибки, мы их осудили, но ведь он какую великую державу слепил!
Вечером того же дня Петр обнял Галю, теперь превосходно его вспомнившую. Ее дитя, десятилетний малый, воспитывался бабкой и дедом и жил у ее родителей. Она сама, по словам мужа, «прекрасно проводила время» в одном из закрытых военных НИИ.
Мужчины вскоре захмелели, поскольку «исторически важных» тостов было много. Когда закусили, пошел разговор за жизнь. Оба клялись, что годы не ослабили их дружбы. Жене Родиона их разговор быстро наскучил, и она ушла смотреть телевизор.
Ближе к двенадцати она возвратилась и, послушав мужа, авторитетно заявила:
— Петр, не слушай ты его! Это все влияние его отца. Мой твердо верит в правоту Сталина. Все, что он делал, правильно! Просто Гитлер обманул. Вот и причины трагедии сорок первого. Все так говорят. Ну, большинство…
— Эх ты, «стратег», — иронически проехался по ее адресу Родион. — Да твой Сталин находился в прострации неделю. Его разыскать не могли.
— Ну, это вообще галиматья какая-то, — отрезала Галя и, забрав графин с коньяком, ушла на кухню.
— Где же правда, Родион? — вновь оседлал своего конька его старый друг.
— Видишь ли, Петь, это, конечно, рискованно, то, что я тебе говорю, но есть ученые, которые настроены резко против Сталина. У них факты…
— А не кончится это для них Колымой? — хмель на этот раз быстрее обычного оставлял сознание Петра.
— Старик, все может быть! Ты, конечно, меня извини, но разве ты не понял кое-что из моего ответа генералу Болтину? C’est la vie. Хочешь жить — умей вертеться.
Глава VIIIРОДНЫЕ ТУМАНЫ
Небольшой городок Чугуев встретил полковника Серко ненастным, угрюмым утром. Он приехал сюда повидать брата матери, единственного близкого родственника, пока еще пребывавшего среди живых. Мать Петра скончалась в середине прошлого года, и он ее не хоронил. Разведчик-нелегал лишен возможности даже отдать последний долг родному человеку. Что поделаешь…
Такси поблизости не было. Когда Петр совсем отчаялся, к месту, где он стоял на тротуаре, подкатила черная «волга», и шофер любезно предложил: «Подвезу, хозяин, и недорого возьму». Выбора не было.
Заложив в багажник свой объемистый чемодан и назвав адрес, полковник услышал:
— К кому-то в гости приехали? В миг довезу, но прежде обязан заехать за сестрой.
— Валяйте!
— Не беспокойтесь! Ежели в гости да в одиночестве, останетесь довольны.
Полковник не ответил, а словоохотливый шофер продолжал:
— Никак из Штатов приехали кого навестить? — И не услышав ничего в ответ, заверил: — Говорю, без дураков, останетесь довольны.
Смысл этих слов Петр понял, лишь когда они подъехали к неказистому домику дореволюционной постройки. Шофер посигналил с улицы и вошел во двор. Возвратился он быстро:
— Пару минут! Только оденется.
Действительно, очень скоро перед машиной появилась молодая женщина привлекательной наружности, которая ловко юркнула на переднее сиденье и представилась:
— Люба Марченко, незамужняя.
Брат Любы дополнил многозначительно ее характеристику: