Через трое суток Двенадцатый сообщил: «Колоться не надо. Ветеринар-кинолог сказал, что пес не страдал бешенством».
В начале 1972 года в Мехико прилетал агент, который получал военные секреты от бывшего ученика Роберта Оппенгеймера. В «Аквариум» ушел ценный материал, в том числе по ракете, которая совсем недавно поступила на вооружение американских бронетанковых дивизий, по бортовой станции поиска и подавления противоракетных локаторов, по комплекту различных приборов, защищающих американские межконтинентальные баллистические ракеты в полете от попыток их уничтожения.
Через несколько лет Род узнал, что эти материалы способствовали созданию мощной советской баллистической ракеты.
Имея оперативную ориентацию, Род дал задание агенту постараться, сколько бы это ни стоило денег, раздобыть технические данные о недавно изобретенных в США новых поворотных турбинках на ракетах. Они были намного миниатюрнее, но гораздо мощнее прежних.
Через три месяца агент прибыл в Мехико за деньгами, а через две недели привез документацию еще и по новому механизму раскрытия стабилизаторов ракет.
К празднику Победы Серко получил телеграмму: «Полученная от вас документация — одна из наиболее ценных за последнее время. Поздравляю вас и личный состав руководимой вами резидентуры. Спасибо. Вы лично представляетесь к награждению орденом Красного Знамени. Степанов».
То был псевдоним самого начальника ГРУ генерала армии Петра Ивановича Ивашутина. Полковник Серко из местных газет и сообщений «Голоса Америки» знал, что Политбюро ЦК КПСС, лично товарищ Брежнев высоко ценили организаторские способности Ивашутина, под началом которого ГРУ, добывая ценные военные секреты, приносило значительную экономию военных расходов и укрепляло обороноспособность страны.
На этот раз они с Глорией летели в Москву через Париж и Вену. Встретивший их в столице Австрии человек превосходно владел английским, и Петру не нужно было ничего переводить жене.
После завтрака встречавший их накануне «коммерсант» повез их на рю де Лозанн, в дом, где до войны в скромной квартире на третьем этаже размещался центр известной теперь на весь мир резидентуры Шандора Радо. Затем они прошли пешком по той же улице до другого дома, где находилась и действовала радиостанция «Роланд», принадлежавшая другой крупной нелегальной резидентуре ГРУ, шефом которой был польский генерал Мрачковский.
Петр неожиданно поймал себя на мысли, что именно в этом заключается ответ на вопрос, почему Центр был так настойчив в том, чтобы с ним обязательно летела Глория. «Непременно будут вновь склонять ее к сотрудничеству! — подумал Серко. — Зачем? Глупо! Разбередят старые раны. А результат? Создадут еще большие трудности в моей работе. Куда смотрит Мещеряков? Надо дать понять моему коллеге. Пусть донесет в Центр до нашего, там появления».
На аэродроме Шереметьево их встречали старые знакомцы, Владимир Николаевич и седовласый Виктор. Генерала Сергея (Валентина Мещерякова) не было — он теперь работал военным атташе в одной из капиталистических стран. Вместо него приехал, в элегантном гражданском костюме, контр-адмирал Бондарь, как впоследствии выяснилось, ответственный работник ГРУ, у которого были неотложные дела к полковнику Серко.
Интуиция не обманула Петра. Владимир Николаевич и полковник Виктор не имели прямого интереса к их появлению в Москве, поскольку занимали должности в других направлениях. Эта работа для них была как бы общественной нагрузкой. Руководство ГРУ возложило на них разовую задачу — вновь попытаться завербовать Глорию. А вот Бондарь горел нетерпением. Он и увез полковника Серко сразу к себе, поручив Владимиру Николаевичу отвезти и разместить Глорию в Доме на набережной, в той же самой шикарной квартире.
Контр-адмиралу следовало в срочном порядке готовить решение по эвакуации в Латинскую Америку через Мексику одного из ценных нелегалов, находившихся в Западной Германии, затем выяснить, каким образом тайник резидентуры для связи с ним, предложенный взамен старого, оказался, с вложенным в него пакетом… на мусорной свалке.
Серко вспомнил, как будто это случилось всего час назад, и первую встречу, и то, как он противился переходу на новый тайник, и как испортил из-за этого в свое время отношения с шефом. Когда Петр увидел его в первый раз, невольно вспомнил американские фильмы, где фигурируют советские офицеры. Как могли направить на ответственную работу такого карикатурного типа? По его верхоглядству тогда случилось ЧП — пропал пакет. Счастье, что его люди с огромным трудом все-таки смогли отыскать пакет на свалке. Шеф вначале был взбешен, но, оценив ситуацию и чем она ему грозит, стал умолять летевшего в Москву Серко сделать так, чтоб на Ходынке не последовало оргвыводов и, упаси Боже, в Мексику не был бы послан следователь ГРУ. Шеф, бездарность которого в сравнении с родственником Рокоссовского была очевидна, больше всего опасался, что его промахи могут стоить ему карьеры.
Пожалуй, впервые в своей жизни Серко скрыл правду. Он уже сообразил, что правдолюбцы в «Аквариуме» нынче не ко двору. Все ждали от него реляций об успехах.
Еще сильнее испортилось настроение Петра, когда, довольный встречей, контр-адмирал Бондарь проводил полковника в кабинет его нового непосредственного начальника. Тот оказался давним знакомым. Из-за тяжелого дубового стола навстречу ему поднялся генерал-майор. Очевидно, по такому случаю он у себя в кабинете и облачился в военную форму.
Полковник Серко сразу вспомнил этого ревнителя бумажного благополучия, встречу на скамейке сквера Св. Каталины в Койоакане, перед самой женитьбой, горючие слезы Глории, свой явно постыдный бросок за помощью к Мирову. Однако вновь над ним властвовали обстоятельства.
Когда Бондарь вышел, генерал Прожогин предложил Серко сесть и произнес дружелюбным тоном:
— Надеюсь, былое травой поросло. Давайте начнем наши отношения заново. Кто старое помянет, тому глаз вон!
Снова Петр был вынужден поступать не по своему разумению и воле. Так решительным образом складывалась его жизнь. Однако, кивнув в знак согласия, Серко безбоязненно и даже нагловато заявил:
— Надеюсь, генерал, ты понимаешь, что тебе ни к чему встречаться с Глорией?
— С этого я и хотел начать. Она у тебя — сталь. Владимир Николаевич уже звонил. Категорична, как приказ, — удачливый генерал говорил, ни на минуту не забывая, сколь высоким было мнение Ивашутина и его заместителей о деятельности полковника Серко.
Петру показалось, что генерал хотел было сказать: «упряма, как ослица».
— Переубедить Глорию свыше моих сил, — уже миролюбиво добавил Петр. — Да и стоит ли стараться? Резидентура и без нее работает неплохо.
— Ты прав, полковник! Давай на этом поставим точку. Главное, что у тебя хорошо идут дела.
В течение часа они оговорили план пребывания Серко в Москве и отдыха в Крыму, но когда Петр вошел в свою казенную квартиру на Каменном мосту, он застал Глорию в слезах. «С Крымом не получится, — решил про себя Серко. — Надо как можно скорее возвращаться».
Вечером следующего дня Петр поехал к Родиону. Уже по тону телефонного ответа Гали накануне он почувствовал, что у них нелады. Возможно, и до развода дело дошло. Однако оказалось хуже. Родион уже ждал решения ЦК о поездке в одну из африканских стран, где, как сказал заведующий отделом, будущий генсек Константин Черненко, «надо налаживать строительство социализма».
Друзья выпили, поговорили. В память врезались слова Родина: «Ты помнишь, в прошлый раз мы говорили об «оттепели»? С ней покончено. Заморозки начались. Ты это учти?»
Выпили еще по рюмке. Родион стал конкретизировать свои выводы:
— Если такие, как Черненко — две извилины в голове, начинают командовать в ЦК, что ты хочешь? И такие, как я, там уже не нужны. Смущаем! Так что Африка для меня, Петя, — почетная ссылка сроком не менее чем на четыре года.
— Чем же это кончится?
— Не знаю. Сталинщина выгодна номенклатуре. Уж коли уселся на теплое место, так и сиди пожизненно. Но Сталин ленивых за жопу брал. И этим был неудобен. Нынешний не берет. Сам бездельничает и другим позволяет. Кончится это плохо. Проспят они царствие небесное, как пить дать, проспят. И Сталин им по большому счету уже не нужен. Но его принцип: «Не пущать!», «Не сметь!», «Не рассуждать!» вполне сгодится.
Не прибавила оптимизма и встреча с Мировым. С ним Петру удалось встретиться за день до отлета из Москвы.
Миров сообщил, что ему все надоело, он не может больше терпеть интриг мелких людишек, строящих жизнь во имя карьеры и готовых на любые подлости. К тому же ему внезапно закрыли выезд за границу. И он решил оставить работу в АПН, заняться сочинением книг, тем более что у него вышла из печати одна и была на подходе другая.
— А почему закрыли выездную визу? — спросил Серко. — Мне говорили, что ты возвратился с Кубы на коне и должность имеешь ответственную.
— А почему вообще вокруг столько безобразия? — ответил Миров вопросом на вопрос, но, чуть подумав, сказал: — Тут может быть одна из трех, а то и все три причины вместе взятые. Первая. Мои бывшие коллеги, а двое из дружков стали генералами и хозяйничают как раз в контрразведке, решили меня наказать за уход из ПГУ. Вторая. Кто-то из моих новых коллег из зависти настучал. На подлые выдумки мы мастаки, нас не хватает на вдумчивые, серьезные дела. Третья. Сработала общая тенденция зажима тех, кто может делать что-то толковое, нужное, что подчеркивает непривлекательность серости. А серость прет из всех щелей! Возможна и четвертая причина. Бывшим коллегам искренне показалось, что я могу драпануть из их рая. В «раю» я им мешаю, а удеру — их зависть задушит.
Серко вспомнил Акапулько, акваланги, бывшего майора Расплетина, но ничего не сказал, а Миров продолжил:
— Эти люди слепы! Их предшественники, делавшие революцию и побеждавшие Гитлера, жили идеями. А эти живут инстинктами. Диву даешься, как таких породил советский строй. Но по большому счету, этот строй им больше не нужен. Они взяли от него все, что могли. И готовы продать за понюшку табака. За жирную пищу и личный комфорт.