— Что же теперь делать?
— Жить. Жизнь, брат, у нас одна. Другой не будет. Держись, Петр. Ты честный мужик. Ты для них — бельмо на глазу.
Глава XIДАНТОВЫ КРУГИ АДА
Лайнер «Эр-Франс» оторвался от взлетной полосы. Мишель Род внезапно ощутил, как он устал. Каждую клеточку его тела защемила безудержная тоска по девочкам. Он нежно обнял Глорию, откинул спинку кресла, привлек ее к себе. Мишель не знал о чем думала его жена, но на ее глаза все чаще накатывались слезы. И это не были слезы счастья.
Дома Глория сделалась еще более замкнутой и набожной. Теперь она все чаще бывала в церкви. Мишель вдруг утратил сон от мысли, что станет с ним и его делом, если Глория во время исповеди, впав в отчаяние, обронит хоть слово священнику, прося у него отпущение ее грехов именем Христа. «Неужели генерал Прожогин именно этого и хотел?» — пронеслась в сознании тревожная догадка.
Запретить жене бывать в церкви он, естественно, не мог. Да и священники обязательно заинтересовались бы причиной такого поведения своей прихожанки. А уж там до истины один шаг.
Как-то вечером Глория, уложив спать дочерей, включила телевизор, села на диван напротив, уставилась в экран, но не видела, что там происходит. Мишель подсел рядом, вернул жену в бренный мир и честно признался в своих опасениях.
— Я ненавижу тебя за обман! — гневно сверкнула глазами жена.
— Но я люблю тебя! У меня нет на свете никого дороже, чем ты и девочки! — закричал Мишель.
— Ты любишь свое дело! Грязное дело! Чем ты занимаешься? Это грех! Большой грех! Ты сгоришь в аду! И нас ввергнешь в геенну огненную.
— Глория, милая, любимая, это мой долг! Моя работа — это священный долг перед людьми, которые строят самую счастливую жизнь на земле. И вовсе не преступление. И потом: ladrón ouc roba a ladrón, tienecien anos de perdón[20]. Тебе это хорошо известно. Ты ведь знаешь, Глория, я ничего не делаю против Мексики, твоей страны. Я получаю секреты США, государства, которое обокрало твою родину, отняло у нее половину территории, — Мишель явно играл на патриотических чувствах жены.
Он говорил еще минут десять, страстно и убедительно. Глория слушала его с закрытыми глазами. Но вот ее бледные щеки начали слегка розоветь, и она произнесла:
— Я не враг ни себе, ни моим дочерям. Какой позор! Я живу в страхе, но я воды в рот набрала. Это муки ада! Если хочешь, чтобы я, наши девочки были счастливы, оставь свое дело!
— Глория, потерпи! Это действительно скоро может случиться.
Мишель произнес эту фразу, не ведая сути ее, и сам испугался. «Как скоро? и что может случиться?»
Антонио Варгас Макдональд заканчивал работу над рукописью книги, в которой пытался оценить, как развивались Мексика и Советский Союз после своих грандиозных революций. Некоторые выводы ошеломляли, другие приводили в трепет, но Мишель, слушая, старался казаться безучастным.
Как-то Варгас, принимая у себя Мишеля с Глорией, представил им пожилого немца, который вот уже пятнадцать лет являлся гражданином США и проживал в Майами.
— Он — знаток Советской России, — сказал Антонио, когда, мужчины принялись за аперитивы.
Мишель никак не среагировал, и тогда, чтобы произвести эффект, немец добавил:
— Я попал в плен к русским. Прожил с ними более десяти лет. До войны окончил химический факультет Гамбургского университета. Не сидел в лагерях, а работал за решеткой в их секретных КБ. Я видел там всего… по горло! — И немец чисто по-русски показал жестом руки, что это значит.
Это тоже не заинтересовало Рода, и тогда человек, явно преждевременно состарившийся, с отвислым животом и серыми, часто мигающими глазами, заявил:
— Содержу букинистической магазин, часто бываю в Мехико. Здесь иной раз встречаются диковинные вещицы. И недорого. А дон Антонио своей книгой произведет ФУРОР.
Теперь Мишель сделал вид, что заинтересовался, а сам внимательно изучал нового знакомого, который поразительно не был похож на немца от рождения.
— Этим летом я третий раз летал в Россию. Я так надеялся, что их система покажет всему миру образец, — сказал польщенный дон Антонио. И в этот момент супруга пригласила гостей к столу.
Когда же после обеда служанка подала кофе в библиотеку, а хозяин разливал по рюмкам коньяк «Хеннеси», немец, который довольно прилично научился у кубинцев говорить по-испански, вновь вернулся к теме, волновавшей дона Антонио.
— Первые удары по своей системе нанесли сами русские. Коллективизация и раскулачивание уничтожили миллионы лучших крестьян. Это были крепкие хозяева. Они выращивали хлеб и излишки продавали в Европу. Им на смену пришли бездельники, пьяницы, люмпены. Чего можно было ждать от них? Воровства? Пьянства? Затем так называемые «чистки». Сталинские репрессии выбили из фундамента советской системы лучшие кадры, которые, по Сталину, «решают все». Были уничтожены настоящая интеллигенция и лучшие рабочие, Сталин нанес смертельный удар по генофонду страны. И накануне такой большой войны. Россия была ослаблена репрессиями, это и подтолкнуло Гитлера к войне.
Хозяин взял из папки, лежавшей на письменном столе, страницу с английским текстом, отпечатанным на пишущей машинке, и принялся читать:
— «Из руководящей страной компартии численностью в 2 миллиона 850 тысяч членов было репрессировано 1 миллион 250 тысяч, то есть 45 процентов».
— Этот секретный документ мистер Ганс мне привез в прошлый раз, — и дон Антонио продолжил чтение: — «Из состава руководящего органа компартии ЦК ВКЛ/б было ликвидировано 79 процентов его членов». Это трудно поддается объяснению.
— Действительно, а отчего это у русских случилось? — спросил Род так, чтобы не казаться совсем уж безразличным.
Ответил немец.
— Многие считают это прихотью Сталина. А по-моему, это есть закономерность пролетарской революции. Раз пролетарий пришел к власти — это и Дарвин бы объяснил, — он не может терпеть над собой более совершенных, более развитых, более подготовленных людей. Это природа! В Мексике генералы революции, в основном бывшие крестьяне, в лучшем случае сельские учителя, тоже взялись за нечто подобное. Но им не позволили развернуться. Наша буржуазия оказалась крепче.
Мишелю было неприятно вести подобный разговор, и, слава Богу, за ним зашла в библиотеку Глория. Она сослалась на то, что плохо себя чувствует, и они уехали.
Расшифровав телеграмму, Род был ошеломлен. «Что происходит? Чертовщина какая-то! Всего полгода, как был в Москве! И никто словом не обмолвился. Опасались, что могу отвергнуть кандидатуру? Хреновина! Подготовить нелегала-радиста — нешуточное дело. Одна отработка легенды что стоит! Не менее года. А выправление документов? А он немец, бежавший из ГДР. И тоже фотограф!»
Порассуждав еще, Мишель немного успокоился и сказал себе, что надо подождать более развернутой ориентировки или разъяснения резидентуры. И все-таки последней мыслью было: «Не беспокойство же за меня руководило там… генералом Прожогиным».
Пришло разъяснение на Девятнадцатого. А еще через полтора месяца Род в аэропорту, затерявшись в толпе встречающих, узнал нового члена своей резидентуры. Белокурый, чем-то напоминавший Есенина, уверенный в себе малый и, конечно же, весь обвешанный фотокамерами.
Внешне он понравился Мишелю. Хорошо разбирался в аппаратуре, имел нужные навыки. Однако Род уловил что-то царапнувшее его сознание, когда вновь прибывший сообщил, что должны прийти деньги и он откроет собственное фотоателье.
Вскоре волнения Рода прибавились. Он отметил, что Девятнадцатый изучал страну, агентурную обстановку, все прочее с ленцой. В расшифровках телеграмм допускал огрехи. Род три месяца возил его с собой, пока решился полностью передать ему всю радиосвязь и прочее, что было связанно с обязанностью радиста.
Кошмарных снов, от которых последнее время Род часто просыпался, добавилось.
Однажды, сделав замечание Девятнадцатому, Род неожиданно произнес:
— Знайте, что каждый сделанный вами вывод обязан опираться на факты. Можно опираться и на интуицию, но выводы из информации, направляемой в Центр, в обязательном порядке должны основываться или вытекать из фактов.
Сделал большие глаза и Девятнадцатый.
— А, собственно, меня выводы и факты не очень волнуют. У меня другие обязанности.
Облегчения не принес, а лишь усугубил положение и доверительный разговор с шефом резидентуры. Они оговорили, Как лучше организовать транзит в Бразилию нелегала, прибывшего из Западной Германии. Среди агентов резидентуры был влиятельный немецкий коммерсант, имевший вес в колонии своих соотечественников в Мехико: нелегалу необходимы были хорошие мексиканские «ксивы». Не раскрывая личности коммерсанта, шеф взялся за обеспечение документов и, прежде чем распрощаться, доверительно сообщил:
— Один из моих молодых сотрудников учился с ним. Ты доволен новым радистом? Держи ухо востро! Кроме смазливой внешности… нет у него ничего за душой. Ан нет! Есть! Красиво поет, виртуозно играет на гитаре. Начкафедры, старый хрен, ты должен знать этого генерала, покровительствовал. Охоч был до баб! У него в столице была вторая квартира. Там твой радист часто бывал. Приводил знакомых девочек. Потому балбес и получал только пятерки. К тому же он еще сын ответственного работника ЦК. Понимаешь? Приехал проветриться. Такого даже отец никуда лучше пристроить не мог.
Всю дорогу домой полковник Серко обдумывал ситуацию. Судя по всему кончаются золотые денечки дружной, хорошо скоординированной работы его нелегалов. Из Центра подсунули явно негодный кадр. Может быть, для них там не так и важно, чем мы тут занимаемся? Тревожило, что за последний год, с лета 1972, заметно снизились как количество, так и особенно качество, ценность привозимых ему из США секретов.
Яша Лившиц — или ему так показалось? — становился обузой. После приезда в Мехико его жены Сони Лившиц, Яша Моисес стал все чаще критиковать то, что происходит в Союзе. Нетрудно было догадаться о причине: рассказы Сони о ее житье-бытье в Одессе. Моисес Либер прежде многого не знал.