– Действительно, – бормотнула Люка, окидывая маменьку взглядом, – но следует признать, ты ведь часто в розовом появляешься. Кстати, Зюка тут ехидничала. Стоило тебе в понедельник уйти, как она завела: «Нико одно и то же перешивает. Похоже, у нее совсем с деньгами швах. То присобачит рюшки, то оторвет и полагает, что никто этого не замечает. Ну я, конечно, вижу, что платье одно и то же, но никогда не стану…»
– Глупости, – рявкнула маменька, – как тебе это, синее?
– Шикарно, – закатила глаза Люка.
– Ах, там концерт начинается, Вава, найди мне место, – защебетала Николетта.
Я взял маменьку под острый локоток и подвел к креслу. Николетта плюхнулась на парчовую обивку. Остальные гости тоже устроились поудобней. Поскольку самые лучшие места принято уступать дамам, малочисленная мужская часть тусовки сбилась у окна. Я присоединился к «юношам». Отлично, пока певец будет выводить рулады, я отдохну. Но не тут-то было. Престарелый профессор Николай Семенович, милый, но практически глухой старик, спросил у другого великосветского тусовщика, литературного критика Сергея Петровича:
– Сережа, о чем он говорит?
Сергей Петрович, тоже крайне приятный во всех отношениях мужчина, большой знаток поэзии Серебряного века, тонкий ценитель вин и сигар, к сожалению, очень плохо видит, поэтому он отреагировал соответственно.
– Где?
– Вон, у рояля.
– Кто?
– Мальчик-блондин, размахивает руками. Может, он стихи читает?
Сергей Петрович вытащил из кармана замшевую тряпочку, аккуратно протер бифокальные очки со стеклами толщиной около десяти сантиметров[4], снова водрузил их на нос и задумчиво произнес.
– Не вижу! Впрочем, он поет довольно фальшиво.
– А я не слышу, – вздохнул Николай Семенович, – зато различаю фигуру, милый юноша.
– Тебе легче, – констатировал Сергей Петрович, – внешне мальчик ничего, наверное, а вот звуки он издает чудовищные, и вообще, на концертах лучше быть глухим и слепым одновременно.
– Может, коньяку тяпнем? – предложил Николай Семенович. – Легче будет воспринимать искусство.
– Куда идти? – мигом отозвался Сергей Петрович. – Я не вижу.
– Налево.
– А?
– Сюда!
– Куда?
– Что?
Я быстро повернулся к столу, схватил пузатые фужеры, плеснул в них коньяку и подал «мальчикам».
– Прошу вас.
– Спасибо, Ванечка, – улыбнулся Николай Семенович.
– Это кто? – заинтересовался Сергей Петрович.
– Ваня Подушкин.
– Господь с тобой, Коля, он же умер.
– Скончался Павел, его отец, – терпеливо начал объяснять профессор, – а Ваня совсем еще молодой. Скажи, Ванечка, тебе шестьдесят есть?
– Нет, – громко ответил я, – и не скоро будет.
– Кого не будет?
– Подушкина, – бойко отозвался критик.
Я осторожно попятился к двери. Пока дамы уставились на смазливого красавчика, издающего странные звуки, а мужчины пытаются адекватно оценить происходящее, я могу пойти покурить.
Но не успел я сделать и пары шагов, как по ушам ударил крик.
– А-а-а-а… Она в розовом!
Все повернулись влево, я машинально поступил так же. Возле арки, ведущей в столовую, стояла Мэри.
– В розовом, – кричала Кока, – видите, да? Все видите, да? В розовом!
Певец растерянно замолчал, музыка стихла.
– Коконька, – вскочила Зюка, – тебе плохо?
– Это кто? – визжала Кока, тыча в маменьку пальцем, скрюченным под тяжестью бриллианта размером с хороший апельсин. – Кто?
– Только не волнуйся, – засуетилась Зюка, – ты видишь Николетту. Если забыла, кто она такая, напомню: Нико – наша старая подружка.
– Попрошу без хамства, – фыркнула Мэри, – при чем тут старость! Еще скажи «древняя»!
– Она в розовом? – обморочно прошептала Кока.
– Да.
– Не в синем?
– Нет, конечно.
– Но только что она была в синем!
Зюка обняла Коку.
– Дорогая, ты устала! Нико явилась в розовом.
– О-о-о! – простонала хозяйка, хватаясь за виски.
– Вовсе нет, – ожила Люка, – она в синем пришла.
– В розовом! – топнула Зюка.
– В синем, – настаивала Люка.
– Разуй глаза, – потеряла светское воспитание Зюка, – вон она стоит! В розовом!
Люка повернулась в сторону двери.
– Ага! Смотрите! Она в синем.
Все снова задвигали шеями, я подавил тяжелый вздох. Ну и ну. Сестрички в ударе, мгновенно произвели рокировку, сейчас арку подпирает не Мэри в костюме, а Николетта в платье.
– А-а-а! – завизжала Кока.
– О-о-о! – подхватила Зюка.
– Что с вами? – озабоченно воскликнула Николетта.
– Это ты? – в полном изнеможении просвистела Кока.
– Ну я.
– В синем?
– Конечно, говорила же тебе, что мне розовый надоел.
– Был костюм, – хором отозвались Кока и Зюка.
– Платье, – быстро влезла Люка.
– Пожалуй, мне пора, – сказала жена Николая Семеновича.
– И я с тобой, – быстро подхватила супруга Сергея Петровича, – голова заболела.
Гостей никто не останавливал, и вскоре в большой комнате осталось лишь пятеро: Николетта, Люка, Зюка, Кока и ваш покорный слуга.
Минут десять дамы тупо твердили каждая свое.
– Синее.
– Розовое.
– Костюм.
– Платье.
– Брюки.
– Синее…
И вдруг Кока проявила чудеса сообразительности.
– Ты не Нико! – завопила она.
– Просто обалдеть. – всплеснула руками маменька. – Кто ж я тогда?
– Не знаю, – сучила костлявыми ножонками Кока, – понятия не имею! Не Нико! Нет! Кто угодно, но не ты.
– Я не я, – фыркнула маменька, – интересно, однако. Ладно! Вава, марш домой.
Я покорно потрусил к двери, решив, что забава закончилась, но Николетта сочла свой уход недостаточно эффектным.
На пороге она обернулась и с фальшивой заботой в голосе протянула:
– Коконька, обратись к психиатру. Я – это я. В качестве доказательства могу напомнить некий факт, напряги внимание. Ау, ты меня слышишь? Переделкино, семидесятый год, поэт Николя, номер на первом этаже и флакон…
– Не надо, – быстро прервала ее Кока, – да, действительно это ты, в синем! О господи, в синем!
– В розовом, – прошептала Зюка, – я умираю! Нет, правда, мне плохо! Оно сейчас-то синее! Где розовые брюки?
– Вава, вперед! – воскликнула маменька. – Пусть без меня разбираются, право слово, смешно! Вам, дорогие подружки, нужно но-шпу пить.
– Отчего ты посоветовала им но-шпу? – осторожно поинтересовался я на лестнице. – Нет спора, это отличное средство, но на мозг оно не действует.
– Очень даже ошибаешься, – довольно пропела маменька, – лично для меня но-шпа просто панацея. Принимаю ее во всех случаях: при бессоннице, желудочных недомоганиях, сердечном приступе, болях в спине, головной боли и от тоски.
Я молча смотрел на Николетту. Что ж, вполне вероятно, человека с психосоматикой как у маменьки но-шпа и впрямь избавит от любых недомоганий. Этот хорошо известный российским людям препарат был когда-то одним из немногих импортных лекарств, свободно продававшихся в аптеках Советского Союза. Мы привыкли к нему и считаем испытанным средством. А старый друг, он, как известно, лучше новых двух. К тому же все хвори Николетты происходят не из-за физиологических изменений, маменьку, несмотря на возраст, можно в космос запускать. Нет, болячки ее имеют под собой истерическую основу, а но-шпа снимает спазмы гладкой мускулатуры, поэтому маменьке и делается легче от таблеток. Особого вреда от но-шпы, принятой даже без особой нужды, не будет. Кстати, на многих мелкие желтые «пуговки» действуют даже без приема внутрь, от одного их вида легче делается. А вообще-то но-шпа на самом деле великолепное лекарство, она не дает нежелательного побочного эффекта. Во всяком случае, я не слышал об аллергии на но-шпу, а ее принимают многие мои знакомые. Так что, выпив таблетку, не бойтесь, что на носу выскочит прыщ или на глазу ячмень. Все будет хорошо!
– Они купились! – затараторила Мэри, устраиваясь в машине.
– Классно вышло, – подхватила маменька.
– Вау, супер!
– Прикольно.
– Вам не кажется, что ваша шутка слегка жестока, – спросил я, – Коке, похоже, совсем плохо стало!
– Зюке и Люке тоже, – радостно отметила Мэри.
– Так ей и надо! – взвилась Николетта. – Я давно хотела Коке отомстить!
– Бог мой, за что? – удивился я.
Конечно, Кока и Николетта постоянно соперничают друг с другом, сравнивают одежду, машины, хвастаются украшениями и пытаются перещеголять всех в стройности. Но мне всегда казалось, что истинной вражды между «девочками» нет, скорее ритуальная борьба, нечто вроде китайских танцев, где каждый шаг партнеров четко расписан.
– А за Переделкино, – внезапно рявкнула маменька, – за поэта Николя, за окно на первом этаже, за семидесятый год…
Спохватившись, Николетта захлопнула рот, я молча повернул руль направо и выехал на никогда не засыпающую Тверскую. Да уж, память у маменьки дай бог каждому, столько лет помнить обиду способен, наверное, один человек из ста тысяч.
Утром я первым делом набрал написанный в цидульке, полученной от Алеутовой, телефон и, услышав приятный женский голос, попросил:
– Можно Иру?
– Какую?
– Кисову.
– Ой!
– Что такое?
– Нет, нет, просто Ира уволилась.
Значит, девушка указала в записке рабочий телефон. Ну не беда.
– Не могли бы вы подсказать ее домашние координаты.
– Нет.
– Может, кто-нибудь из коллег знает?
– Нет.
– Мне очень надо!
– Если вы по поводу заказа окон, то зачем вам Ирина? Приходите, я тоже дизайнер, меня зовут Галя Вредова.
– Хотелось бы найти Иру.
– Ничем помочь не могу, – сухо ответила девушка.
– Давайте адрес, – сдался я, – приеду к вам.
Будем надеяться, что в фирме найдутся дамы, не столь вредные, как Галина. Не зря она носит такую фамилию.
Контора, занимающаяся стеклопакетами, размещалась в большом доме, густо набитом офисами. Я толкнул дверь с табличкой «Светлые стекла» и обозрел «пейзаж». Большой зал разделен невысокими стенами на отсеки, в каждом сидят люди, менеджеры и клиенты.