[305], но широкого распространения не получил. Посол рыбы связан с большим расходом соли, а избытков ее на Руси в X–XII вв. не было, на что обратил внимание еще А. И. Никитский[306].
Значительно меньше соли требовалось при вялении. Рыбу лишь посыпали сверху (иногда натирали), после чего на несколько дней вывешивали на ветерок, прикрыв чем-нибудь от мух и птиц.
Среди археологических находок почти нет предметов, имевших отношение к консервации рыбы. Исключение составляют встреченные уже неоднократно двухконечные крючки с перевитым стержнем, заканчивающиеся петлей. Правда, некоторые исследователи считают, что они предназначены для вытаскивания из воды запутавшихся и зацепившихся снастей[307]. Но больше оснований видеть в них специальные крюки для копчения крупных рыб[308]. Отверстие крючка (трубчатое ушко) никак не подходит для веревки. Сам крючок изготавливался из железного стержня, середина которого расковывалась в пластину, а концы заострялись, перевивались между собой и загибались. Острые края отверстия моментально перерезали бы веревку. Зато надетый на горизонтально положенную палку крючок имел достаточно большую площадь опоры, и на нём (под жабры) можно было укрепить рыбу и в 2–3 пуда весом. Один такой крюк найден в Новгороде близ постройки, бывшей, по мнению П. И. Засурцева, коптильней[309]. Подобных строений найдено на Неревском раскопе в горизонтах XIII – начала XIV в. три: Д 15 Ф, Б 13 И, И 13 М[310]. На их конструкции стоит остановиться подробнее (рис. 19).
Общей особенностью этих построек является расположение печи, помещенной в специальный деревянный сруб – камеру. Вот, например, сруб Д 15 Ф, размером 5,25 × 5,25 м. Вход с крыльцом находился с запада. Опечек (размеры 3 × 3,5 м) располагался в юго-восточном углу внутреннего помещения. Концы бревен его сруба были врублены в южную и западную стенки постройки. Пол устлан жердями (диаметр 0,16–0,18 м), покрытыми сверху берестой. Сама печь занимала только часть камеры[311].
Размеры печных срубов-камер (3 × 3,5 м, 3 × 4 м и 4 × 5 м), на наш взгляд, как и другие детали построек, хорошо согласуются с их предполагаемым назначением. В камерах вокруг печи и сверху развешивали рыбу, которая коптилась во время топки по-черному. Кстати, рядом со срубом И 13 М обнаружено большое скопление рыбьей чешуи. П. И. Засурцев полагает, что это свидетельствует о каких-то операциях с рыбой: разгрузка, сортировка, но не о самом копчении, перед которым рыбу от чешуи не очищают[312]. Однако автору приходилось наблюдать на Плещеевом озере (с. Купанское), как местные рыбаки коптили рыбу, предварительно освободив ее от чешуи. Обычную русскую печь протапливали смолистыми сучьями и ветками с хвоей. Затем, быстро перекрыв дымоход, выгребали угли, а в печь ставили противни с уложенными на них рядами очищенными рыбами. Через 2–3 часа продукция была готова.
Источники XIV–XVI вв. дают гораздо более полное представление о существовавших тогда способах хранения и обработки рыбы. Естественно, они не касаются технологической стороны, но перечисляют виды рыбных продуктов. В документах часто встречаются упоминания о «рыбе свежей» или «рыбе просольной». Специально оговариваются бочки соленой «щучины», «лещовины», «стерляжины», а также сигов, лососей, сопы или «костоголова». Крупную рыбу, например осетров, вялили – «осетры вялые»[313]. Надо полагать, что здесь имеется в виду копченая рыба, причем холодного копчения. «Послал архиепископ митрополиту рыбы вялые»[314]. Послать рыбу горячего копчения трудно, т. к. она быстро портится, а путь из Новгорода в Москву был неблизок. Рыбу сушили не только мелкую[315], но и крупную: «У Давыда 9 лососи сухыхо, 3 просолни» или «…3 таймени, 2 просолен, 5 сигово, 5 таймени…»[316]
Ее вялили на солнце особым образом – «пластями»[317]. Способ этот хорошо описан Н. Г. Богословским. «Рыбу, не снимая чешую, распластывают, натирают солью и вывешивают под передней кровлей дома, а чтобы ее не портили птицы, закрывают сетью»[318]. Для сушки же рыбы и получения «суща»[319] иногда использовались не только домашние, но и специальные печи. В небольшом сарае складывались 1–3 печи. Их протапливали. Затем удаляли золу и пол посыпали песком, чтобы не прилипала рыба. После этого в печь засыпали рыбью мелочь и время от времени ворошили ее. Через несколько часов «сущ» был готов[320]. Также сушили снетков (разновидность корюшки).
Имеет смысл еще раз обратиться к «Выписи из книг рыбной ловли в озере Селигер»[321]. Она поможет представить последовательность или, точнее сказать, сезонный характер операций по консервации рыбы. Так, за вешний лов оброк великому князю поступал сотнями «пластей» щук, судаков, лещей и язей, а также взималось «десять четвертей всякие рыбы сухие», да сорок семь четвертей с осминою снетков». За осенний лов давали «шесть бочек щучины, шесть бочек судочины, три бочки лещовины, десять бочек мелкие всякие рыбы – а бочка по десяти ведер, да сорок четвертей с осминою снетков». Зимой же рыба поставлялась мороженой. Значит, весной – в начале лета рыбу сушили и вялили. Осенью, когда вялить рыбу нельзя (дожди, пасмурно), ее солили. В морозы рыбу и так можно было перевозить на большие расстояния свежемороженой.
Из разных источников, в том числе и из «Троицкого обиходника», известно, что рыбу употребляли «на пар», «в уху» и «на тело», т. е. жарили. Шла в пищу и икра. С рыбой с «вандашами» и с «хрящами с осетрьми и з белужьими») пекли пироги-караваи[322].
Словом, из рыбы умели приготовлять разные кушанья. Перевозили и держали ее в бочках, корзинах, лыках или навалом в возах, санях и лодках.
Глава V. Рост общественного разделения труда в Древней Руси и превращение рыболовства в самостоятельную отрасль хозяйства
Рыбный промысел во взаимосвязи с общей системой древнерусской экономики на разных этапах ее развития
Как свидетельствуют археологические материалы (см. главу II), рыболовство у восточных славян накануне образования древнерусского государства было неотъемлемой частью в их хозяйстве. При этом ведущая роль земледелия в этот период не вызывает сомнений. Но было бы упрощением свести комплексный и многосторонний процесс хозяйственной деятельности к подразделению ее на первостепенные, второстепенные и т. д. отрасли. Взаимосвязь их была достаточно прочной. Каждый вид занятий, будь то сельские промыслы или домашнее производство, являлся по-своему важным и существенным. Именно степень их взаимодействия обуславливала устойчивость крестьянского хозяйства и способность его к воспроизводству и созданию прибавочного продукта.
Наряду с охотой, рыбная ловля в общей системе экономики служила «существенным пополнением пищевых ресурсов»[323]. Характер ее также выясняется довольно отчетливо. Лов был по преимуществу индивидуальным, не развитым, т. е. велся орудиями личного пользования: острогами, крючной снастью, небольшими сетями и плетеными ловушками, по-видимому, сезонно (главным образом в период икрометания). На коллективные способы ловли практически нет никаких указаний.
Иногда полагают, что применение запорных систем (действительное или мнимое) свидетельствует об участии в промысле многих людей. Естественно, сооружение мощных езов или заколов требовало не одной пары рабочих рук. Однако возводились ли они на реках во второй половине I тыс. н. э. на территории расселения восточных славян? Не говоря о серьезных, чисто инженерных трудностях, возникающих при перекрытии большой водной артерии, сомнительна сама целесообразность таких работ. Начинать их надо было после ледохода, и даже 10–20 человек не управлялись быстрее, чем за месяц (см. главу III). А ведь время это (апрель – середина мая) самое горячее для земледельца: сев и подготовка к нему. Поэтому надо отказаться от мысли о систематическом общинном рыболовстве в эпоху, предшествующую становлению Киевской державы. Ни уровень состояния земледелия (площади посевов прядильно-масляничных культур), ни объём необходимых работ и количество материалов, как при изготовлении больших промысловых сетей, так и сооружении крупных рыболовных преград, не говорят об этом. Построить же примитивный забор-плетень в ручье или речке было вполне по силам 1–2 рыбакам. Правда, жители соседних дворов могли изредка сходиться для совместной рыбалки, скажем, бреднем или запереть загородкой сток из какого-нибудь пойменного озерка, чтобы потом сообща эксплуатировать его. Но, судя по находкам рыболовных снарядов на разных поселениях и в разных жилищах вместе с орудиями для их изготовления и запасенной впрок рыбой, лов рыбы осуществляли каждой семьей отдельно, прежде всего для удовлетворения своих личных потребностей, пополнения собственных запасов продовольствия. Следовательно, рыболовство ничем не выделялось из сферы комплексного, натурального хозяйства, органически сочетаясь с земледелием, скотоводством, другими промыслами и занятиями домашним ремеслом. Являясь составной частью этого хозяйства, оно ничем не нарушало его патриархальности, замкнутости. Хотя, конечно, в зависимости от местных природных условий (наличие или отсутствие подходящих водоемов)[324] лов рыбы мог иметь большее или меньшее экономическое значение. Отмечая в принципе широкое распространение рыболовства у восточных славян во второй половине I тысячелетия н. э., его нельзя рассматривать иначе, нежели как одну из отраслей мелкого крестьянского хозяйства[325]. Сам по себе этот факт отнюдь не маловажный. Он свидетельствует о дальнейшем развитии рыболовства в системе комплексного натурального хозяйства.
Следующая историческая эпоха – IX–XIII вв., время становления и упрочения феодальных отношений и институтов власти на Руси – ставит перед исследователем ряд новых вопросов. Такие явления, как возникновение городов и феодальных вотчин, в корне изменили социально-экономический строй древнерусского общества. За ними кроются глубокие сдвиги в хозяйственной деятельности восточных славян: прогрессивное развитие всех ее отраслей и дальнейший рост общественного разделения труда.
Но как бы ни были важны сами эти процессы, тем не менее следствием их оказалось разрушение однородной или почти однородной[326] структуры существовавшей экономики. Среди моря мелких, натуральных и замкнутых крестьянских хозяйств выросли города – центры ремесла и торговли, – обосновались и укрепились феодальные усадьбы-вотчины, внутри которых накапливались людские и материальные ресурсы, способствовавшие тенденции к расширенному воспроизводству[327].
А рыболовство? Осталось ли оно в стороне от столбовой дороги исторического развития, законсервировавшись в формах предшествующего времени[328], или также претерпело существенные изменения, наполнившись качественно новым содержанием? Одни наблюдения над технологией промысла, ее динамикой ответа на поставленный вопрос не дадут. Теперь исследование необходимо направить в русло всестороннего изучения места и роли рыболовства в крестьянском хозяйстве, в феодальной вотчине и в жизни горожан. Далее его следует распространить на XIII – начало XVI в. вплоть до окончательного объединения русских земель в единое централизованное государство, иначе – на весь период «восходящей» стадии феодальной формации на Руси[329]. Только при этом условии представляется возможным преодолеть трудности, вызванные состоянием источников.
а) Рыболовство в крестьянском хозяйстве
До XIV–XV вв. судить о рыболовстве приходится в основном по данным археологических раскопок. Однако, несмотря на определенные успехи в деле исследования сельских поселений, добытые коллекции и количественно, и качественно уступают обильным находкам в древнерусских городах. Поэтому, характеризуя жизнь средневековой деревни, особенно ее хозяйственную сторону, археологи вынуждены широко привлекать городские материалы[330]. Тем не менее определенные выводы и без этого дополнительного источника можно сделать уже сейчас.
Сложность заключается в том, что большинство древнерусских сельских поселений обследовались во время археологических разведок, а не подвергались планомерным раскопкам. Собранные на них материалы представлены по преимуществу обломками керамики, орудиями труда. Прочие же предметы встречаются гораздо реже. Наконец, не всегда удается достаточно убедительно установить тип памятника: обычные поселения свободных крестьян-общинников, владельческие поселения, феодальные усадьбы-замки и нарождающиеся городские центры. Последнее обстоятельство заставляет рассматривать их вместе (конечно, за исключением тех случаев, когда тип поселения выявлен достаточно четко, например село Ракома под Новгородом или Кидекша, княжеская усадьба Юрия Долгорукого).
Исследователи, занимавшиеся историей русской деревни X–XIII в., заметили, «что подавляющее большинство селищ и курганных могильников вытянуты вдоль берегов рек и озер»[331]. Объясняется это прежде всего потребностями земледелия: в речных долинах легче было найти пригодные для распашки земли (более плодородные почвы, свободные от леса и болот площади)[332]. Не последнюю роль играли и удобства транспортного сообщения по водным путям. Однако нельзя сбрасывать со счетов и третий фактор. «Многие поселения, – пишут А. В. Успенская и М. В. Фехнер, – расположены близ устьев мелких притоков или напротив устья, на противоположной стороне главного русла»[333]. Примеров такой топографии селищ можно привести немало: верхнее течение Волги, Ока, верхнее и среднее течения Днепра, реки Ипуть, Сож, Десна, Дон и т. д. Но только ли дело здесь в расширении при впадении притока речной долины (естественное увеличение пахотных и сенокосных угодий), как думают вышеназванные исследователи, или же еще и в желании жителей поселка соседствовать с перекрестком судоходных путей? Всё это, конечно, имело место. Но были и другие обстоятельства. Некоторые притоки – мелководные ручьи – никакого транспортного значения не имели, как, впрочем, почти не прибавляли к речной долине аллювиальных террас и плодородных почв. Зато они служили идеальным местом для рыболовства. Недаром такие места притягивали к себе людей еще в неолитическую эпоху, когда лов рыбы входил в число важнейших видов хозяйственной деятельности. Если вспомнить, что технические возможности большинства русских рыбаков вплоть до XII в. не позволяли вести активный промысел в основной акватории мощных рек и озер, положение еще более прояснилось. Сельские поселения нередко ставились с учетом благоприятных условий для рыболовства.
Этот вывод легко подкрепить данными археологических разведок автора по среднему течению Мсты, И. И. Артёменко и Г. Ф. Соловьёвой – по Днепру, Сожу и Ипути, М. В. Воеводского – по Десне и т. д. Любопытно, что многие селища обнаружены не только близ устья притоков, но и по берегам стариц, в то время как берег главного русла (незаливаемый) был пуст. Наконец, оказывается, что более густо заселены окрестности небольших озер, а побережье таких гигантов, как Чудское и Псковское озёра, Ильмень, Белое или Ладожское, почти пустуют (смотри карту, приложенную к работе А. В. Успенской и М. В. Фехнер).
Итак, топография сельских поселений домонгольской поры[334], если прямо и не доказывает повсеместного развития рыболовства, то, во всяком случае, дает полное право его предполагать. Причем в лесной зоне отмеченные выше особенности прослеживаются более четко, чем в лесостепи.
Картографирование находок рыболовных орудий на селищах, дополненное сведениями о наличии в культурных отложениях костей и чешуи рыб, несмотря на трудности с учетом всех сведений, не противоречит, а усиливает сделанное заключение. «Почти всюду на поселениях как сельского, так и городского типа, а иногда и в курганных могильниках встречаются те или иные орудия рыболовства, а также костные остатки и чешуя рыб», – с полным основанием констатирует В. А. Мальм[335].
Какие же рыболовные орудия найдены на древнерусских селищах? На первом месте стоят грузила (в большинстве – глиняные) от сетей. К сожалению, как по опубликованным данным, так и по архивным материалам установить количество обнаруженных на том или ином памятнике грузил почти невозможно. Остается предполагать, что присутствие значительного их числа в культурном слое обратило бы на себя внимание авторов раскопок. Опираясь на более пространные сведения (селища Лебёдка[336], у д. Пекунево[337], близ Грехова ручья[338], напротив г. Славгорода[339] и др.), можно считать обычным наличие не свыше полутора-двух десятков грузил. Сколь ни условны эти выкладки, они всё-таки отражают определенную закономерность: отсутствие настоящих промысловых сетей на большинство поселений, свидетельствующее, по-видимому, об индивидуальном, малоразвитом (в смысле интенсивности) лове. Детальный анализ палеоихтиологических находок внес бы дополнительные коррективы, но пока рассчитывать на его скорейшее осуществление не приходится.
Помимо грузил от сетей на многих селищах обнаружены железные рыболовные крючки (по преимуществу крупные), блёсны (железные и свинцовые), остроги двух типов и пешни (с. Лебёдка). Этот рыболовный инвентарь по своему составу не отличается от орудий, найденных в городах. Однако на каждом памятнике в отдельности количественно он представлен единичными экземплярами (за редким исключением, о чём речь пойдет ниже).
Вся совокупность материала хорошо определяет место рыболовства в хозяйственной жизни древнерусской деревни X–XIII вв. Распространено оно было очень широко, фактически повсеместно. Но в экономике большинства поселений рыбная ловля выполняла функции вспомогательного, хотя и очень важного источника пищевых ресурсов. Другими словами, ее роль не претерпела, по сравнению с предшествующим периодом, существенных изменений. Для населения основной категории памятников этого типа добыча рыбы не выходила за рамки внутренних потребностей каждого хозяйства, т. е. оставалась разновидностью домашних промыслов.
Тем не менее некоторый сдвиг в сторону повышения интенсивности лова (более разнообразный ассортимент рыбацких орудий, включая вспомогательное снаряжение зимнего времени: пешни и приспособления для работы на льду) произошел. Вскрыть причины этого явления, исследуя только узкий круг источников, нельзя. Предварительно можно предполагать, что рост численности населения, освоение новых территорий (особенно в лесной зоне) были сопряжены с определенной нехваткой продуктов питания (пока не увеличился достаточным образом фонд окультуренных земель и хлебопашество не давало должного эффекта). Летопись неоднократно упоминает голодные годы вследствие неурожаев и эпидемий[340]. В этих условиях использовались все возможные увеличения пищевых ресурсов. Рыболовство, как один из наиболее доступных и экономически выгодных способов, получило хороший стимул для развития.
В общем, однородную картину древнерусских селищ с более или менее (по археологическим данным) выраженным земледельческим укладом экономики нарушают поселения с иным характером хозяйственной деятельности. Их не так много, но они есть. На одних преимущественное развитие получило какое-нибудь ремесло, например железоделательное или изготовление шиферных пряслиц. Жители других стали специализироваться в сфере добывающих промыслов: охоте, бортничестве, рыболовстве, а также огородничестве.
Если селища с ремесленным уклоном выявляются сравнительно легко по остаткам производственных сооружений: горнам, домницам или по массовым находкам полуфабрикатов и отходов производства, то обнаружить промысловые деревни значительно сложнее. Инвентарь последних, вернее, его сохранившиеся в земле остатки, как правило, не дают в руки исследователей надежных критериев. Тем ценнее в историческом плане открытые археологами памятники, реконструкция экономики которых не вызывает сомнений.
Среди них есть несколько поселений, в жизни обитателей которых рыболовство играло первостепенную роль. Под Новгородом у истоков Волхова из озера Ильмень В. В. Седовым исследовано селище в урочище Перынь, просуществовавшее с XII по XV в.[341] В жилищах-полуземлянках найдены многочисленные каменные грузила от сетей, железные рыболовные крючки, лодочные заклепки. Перед нами бесспорный поселок рыбаков-профессионалов, расположенный в чрезвычайно удобном для рыболовства месте. Однако окончательной связи с земледелием они не порвали, о чём свидетельствует обнаруженный там железный сошник. Вторым примером служит поселение близ Вязников[342]. Постепенно оно слилось с посадом древнерусского города Ярополча-Залесского, но до этого существовало вполне самостоятельно. И здесь находки рыболовных орудий (крючки, грузила) превалируют над всеми прочими, недвусмысленно свидетельствуя об основном занятии жителей.
Прибавим сюда населенные пункты, названия которых (по письменным источникам) как будто указывают на прочную связь с рыбным промыслом: Езьск, Рыбаньск, Изьск[343], Исады на Волхове[344] и Исады на Оке[345]. Теперь можно констатировать возникновение на Руси в XII в. ловецких деревень и сёл. Неудивительно, что все они были расположены в местах, славящихся своими рыбными угодьями.
Если нам правильно удалось интерпретировать имеющиеся факты, то налицо конкретный показатель дальнейшего роста общественного разделения труда. Вслед за ремеслом от земледелия в XII–XIII вв. начинает отрываться и рыболовство, превращаясь в специализированный промысел.
При реконструкции важных исторических процессов на основе археологических материалов (сложных для всякого рода социальных построений) всегда существует опасность принять желаемое за действительное. Но, перепроверив выводы показаниями письменных памятников, установленные закономерности получают должную аргументацию.
Поскольку для домонгольской поры актовые документы и свидетельства летописей по интересующему нас вопросу чрезвычайно скудны, извлеченные из них данные ни опровергнуть, ни укрепить выдвинутые положения не могут. Однако в случае их справедливости намеченный путь развития древнерусского рыболовства найдет опорные точки в материалах последующего времени. Количество последних столь велико, что вероятность ошибки сведена к минимуму.
Нет нужды вновь поднимать и пересматривать многочисленные грамоты и записи в писцовых книгах, рассказывающие о крестьянском рыболовстве на Руси в XIV–XVI вв. Исследователи хорошо проработали всю совокупность источников. Обратимся к их выводам.
По мнению А. Д. Горского, «роль крестьянства в Северо-Восточной Руси в рыболовстве, как и в бортном промысле, в XIV–XV вв. была весьма значительна»[346]. Об этом красноречиво свидетельствуют и повсеместная добыча рыбы, и связанные с ней поборы и повинности среди прочих крестьянских повинностей в пользу феодалов и государства участие крестьян в обработке и транспортировке рыбы, а также в торговле ею[347].
Еще более очевидные результаты дает знакомство с хозяйственной деятельностью крестьян северо-западных земель. «Трудно найти хотя бы один погост в Новгородской земле, – пишет Л. В. Данилова, – где бы не существовало рыболовства»[348]. Ей вторит знаток Псковской истории Б. Б. Кафенгауз: «Писцовые книги содержат много данных о рыбных ловлях на Псковском и Чудском озерах»[349].
Итог всем наблюдениям подводит Г. Е. Кочин, специально изучавший сельское хозяйство на Руси в конце XIII – начале XVI вв.: «Рыболовство крестьян в реках и озерах своего края, а тем более в водоемах, прилегающих к земельным угодьям их деревень, сёл и волостей, было явлением естественным и широко распространенным»[350].
Перечисленные высказывания – не плод умозрительных рассуждений, а результат глубокого и всестороннего анализа источников. Они базируются на десятках и сотнях конкретных примеров, зафиксированных в писцовых книгах, актовых материалах и других документах. Поэтому можно считать доказанным, что к XVI в. рыболовство не только не исчезло из крестьянских хозяйств, но и заняло в них более прочное и значительное место.
Об этом свидетельствует набор снастей, использовавшихся деревенскими рыболовами. Рядом с «бредниками», «курицами» и «чащами» (небольшие волоковые и ставные сети) в источниках постоянно фигурируют невода, кереводы, гарвы. Недаром в грамоте середины XV в. Новгорода Великого о предоставлении «черного бора» с Новоторжских волостей великому князю Василию Васильевичу невод приравнен к сохе как податная единица[351]. Другой факт: в 1557 г. был установлен новый порядок взимания оброка в пользу царя и великого князя с крестьянских ловель в озере Селигере. Причем указывалось, что подати надо сбирать «с неводов, и с кереводов, и с сетей, и со всяких ловель, хто какими ловлеми учнет в озере Селигере рыбу ловити»[352]. Количество подобных примеров можно увеличить в несколько раз (см. главу III). И хотя при характеристике рыболовства крестьян чаще сообщается о ловле малоценной рыбы, «нередки случаи, когда крестьянина-рыболова, не профессионала, трудно отделить от рыболова-специалиста, посадского человека, – таковы бывают у этих крестьян рыболовные снасти и таков оказывается характер их рыбной ловли»[353].
Значит, действительно, рыбный промысел на Руси XV–XVI вв. являлся одной из важнейших отраслей крестьянской экономики. Размах, оснащенность, круглогодичность лова заставляют задуматься над причинами, его породившими. Не приходится сомневаться, что во многих случаях потребности личного хозяйства крестьянина в рыбе перекрывались в несколько раз. При этом сами крестьяне названы «пашенными», т. е. по-прежнему крепко связанными с земледелием. Следовательно, рыболовство уже предполагало сбыт своей продукции на сторону. Иными словами, добыча рыбы для крестьян стала не только дополнительным источником питания, но и источником денежных средств. Сведения о торговле крестьян рыбой как нельзя лучше подтверждают настоящий тезис[354].
С другой стороны, превращение рыболовства в мелкотоварное производство засвидетельствовано появлением ловецких деревень и слобод, а также отдельных рыбных ловцов-профессионалов, окончательно порвавших или почти порвавших с земледелием[355]. В качестве примера таких поселений Л. В. Данилова приводит Ушинский и Взвадский погосты Шелонской пятины около озера Ильмень[356]. В конце XV в. в первом из них были 81 двор и 143 тяглецов, а во втором – соответственно 88 и 130[357]. И там, и там пашни не имелось вовсе, зато отмечены рыбные ловли (зимние и летние) в озере. Жители погостов занимались также скотоводством, поскольку в Писцовой книге учтены у них большие сенокосы. Весь оброк они вносили деньгами. Однако в недавнем прошлом, как можно судить по составу оброка – «за рыбное», «за коробщину» и «за мелкий доход», – хлебопашество здесь еще не существовало.
Аналогичный характер имел и Голинский погост с 29 дворами, где жили «непашенные люди рыболове»[358].
Много «непашенных» рыбных ловцов насчитал В. Н. Бернадский в селениях Вотской пятины: Пужавиной Веси, Кобоне, Вельце и по нижнему течению Невы: Васильевский остров и устье Охты[359]. Широкое распространение получили специальные рыболовные селения – посады. Например, в посадах по берегам Чудского озера, состоявших из 5–7 дворов, жили большей частью «непашенные» ловцы, платившие в казну и помещикам оброк рыбой и деньгами[360].
Итак, наметившийся еще в деревне XII в. процесс постепенного отделения рыболовства от сельского хозяйства спустя четыре столетия зашел довольно далеко. Его вехи и этапы четко улавливаются в источниках: от повышения удельного веса лова рыбы в отдельных крестьянских дворах к появлению «пашенных» ловцов, а за ними и «непашенных» рыболовов и целых поселков рыбаков-профессионалов. Таким образом, рост общественного разделения труда в Древней Руси прекрасно иллюстрируется развитием рыбного промысла, приобретавшим «в богатых рыбой районах характер товарного производства»[361].
б) Рыбный промысел в феодальной вотчине
Рассматривая выше историю крестьянского рыболовства на Руси в X–XVI вв., приходилось говорить как о рыбной ловле крестьян черносотных волостей, так и владельческих поселений. Но специализированный рыбный промысел существовал параллельно в последних столетиях этого периода и внутри самой феодальной усадьбы. «Рыбные угодья – тони в больших реках и озерах», богато оснащенные рыбные промыслы – необходимая принадлежность каждого крупного владельческого хозяйства»[362]. Источники пестрят примерами такого рода.
Попробуем разобраться на конкретных материалах в существе дела. Уже Повесть временных лет упоминает о ловищах княгини Ольги: «… ловища ее суть по всей земли…»[363] Новгородский князь Всеволод Мстиславович в первой половине XII в. в числе прочих пожалований дал Юрьеву монастырю «ловища на Ловати»[364], а его брат Изяслав тогда же испросил у Новгорода для основанного им Пантелеймонова монастыря земли и тони, где посторонние могли ловить рыбу только с разрешения игумена[365]. Около 1192 г. Варлаам передал Спасо-Хутынскому монастырю «ловища рыбьная» на Волхове, Волховце и Слудици[366]. Антоний Римлянин «на потребу монастырю» купил на Волхове «рыбную ловитву» и отгородил ее межами[367].
Князь Ростислав Мстиславович передал Смоленской епископии в 1136–1137 гг., помимо сёл, земель, дворов и сеножатей, озёра[368].
Из приведенных примеров видно, что рыболовные угодья в X–XIII вв. были составными частями владений не только духовных, но и светских феодалов. Всё это подтверждается также находками орудий лова в заведомо владельческих поселениях. Каменные и глиняные грузила от сетей найдены при раскопках Рюрикова городища – резиденции новгородских князей[369], в княжеском селе Ракоме под Новгородом[370]. Железная острога, рыболовные крючки и грузила обнаружены в замке черниговских князей – Любече[371]. О рыболовстве в боярском и княжеском хозяйствах свидетельствуют поплавки и грузила со знаками собственности, в том числе со знаками «Рюриковичей», начиная с Владимира Святославича, известные в Новгороде[372], а также в Пскове и Ладоге[373].
Таким образом, параллельно с процессом становления феодальных вотчин внутри них формируются специфические отрасли хозяйства, поставляющие к столу феодала различные продукты питания. Немалое место занимали там рыбные ловища. К сожалению, археологические находки пока не позволяют сколько-нибудь подробно охарактеризовать вотчинное рыболовство в X–XIII вв. Тяжелые каменные грузила из плиток девонского известняка, обнаруженные на Рюриковом городище и селище Ракоме, совершенно тождественные грузилам из культурного слоя Новгорода, свидетельствуют о неводном лове. Материалы из Любеча, а также Зборовского городища – типичного феодального замка, расположенного на Днепре напротив древнерусского города Рогачёва, где были найдены железная блесна, острога, рыболовный крючок и глиняные грузила, свидетельствуют о менее развитом, индивидуальном промысле. В общем, повторяется картина, свойственная всем памятникам того времени: озерное рыболовство опережает в своем развитии речное.
Если археологические источники лишь констатируют наличие рыбной ловли в хозяйстве феодала-вотчинника X–XIII вв., то несколько драгоценных свидетельств актовых документов приоткрывают завесу над принципами организации владельческих рыбных промыслов. В исследуемое время зависимое население, по-видимому, приписывалось к рыбным угодьям феодала для их обслуживания. Во всяком случае, Варлаам Хутынский наделил свой монастырь «ловищами рыбными» вместе с селами и челядью[374]. Смоленская уставная грамота сообщает, что рыболовные снасти – невод, курица и бредник – для княжеских ловель входили в ежегодный «урок» с города Торопца[375]. Наконец, имелись специальные люди, следившие за промыслом и своевременными поставками рыбы ко двору феодала. Согласно договорным грамотам Новгорода с князьями XIII в., в Ладогу, где вылавливались во множестве осетры, посылался княжеский «осетренник»[376].
Всё вышесказанное убеждает нас в том, что одним из стимулов развития рыбного промысла было становление феодальных вотчин. Структуру крупного владельческого хозяйства по данным Русской Правды прекрасно обрисовал Б. Д. Греков[377], а по археологическим материалам (раскопки в Любече) – Б. А. Рыбаков[378].
Оказывается, в вотчине в числе слуг жили люди разных профессий, не считая управляющих (тиунов, ключников, старост) всех рангов. Были там и закупы – крестьяне, получившие «купу» – ссуду деньгами, зерном или другими продуктами, – обязанные теперь отрабатывать долг феодалу. О присутствии среди них специалистов-рыболовов письменные источники не знают. Но нет сомнений (археологические находки), что они там были. Просто их профессиональная принадлежность скрыта под общими терминами «рядовичи», «смерды», «холопы» и «ремесленники», расшифровывающимися в исключительных случаях. Всё та же грамота смоленского князя Ростислава Мстиславовича передает епископу кроме прочих пожалований: «на горе огород, с капустником и с женою и с детми, за рекою, тетеревник с женою и с детми», а также «село Ясенское, и с бортником и с землею и с исгои»[379]. Поэтому отрицать профессию рыбного ловца в вотчине, признавая существование специалистов-бортников, огородников, тетеревников, не приходится. Ведь кто-то должен был обслуживать обширные рыболовные угодья.
Были ли эти ловцы «пашенными» или промысел уже стал основой их благополучия, об этом данных нет. Думается, всё же рыболовство в какой-то мере сочеталось с земледелием, т. к. его полное отделение документально засвидетельствовано позднее.
Итак, внутри вотчины – крупного феодального владения – общественное разделение труда прогрессировало более быстрыми темпами, чем в окружающих ее поселениях крестьян-общинников. Переход вотчинного рыболовства к новой ступени развития – специализированному промыслу, в отличие от добычи рыбы в большинстве крестьянских хозяйств, дополняющей своими дарами патриархальное земледелие и прочие отрасли «домашней» экономики, – обуславливался гораздо бо́льшими потребностями феодала-вотчинника в натуральных продуктах. Ему они были необходимы для прокормления и содержания огромного двора, десятков и сотен дружинников, холопов, слуг, мастеров-ремесленников. Достаточно вспомнить многолюдные пиры князя Владимира Святославича в Киеве. Словом, углубление феодализации русских земель, распространение вширь феодальных отношений, отмеченные захватом общинных земель и формированием новых вотчин, способствовали дальнейшему росту общественного разделения труда в Древней Руси, в частности появлению профессионального рыболовства.
Документы XIV–XVI вв., прежде всего писцовые книги и актовый материал, позволяют в деталях изучить организацию рыбного промысла в крупных феодальных вотчинах этого времени. Археологические источники, к сожалению, здесь более скудны. Тем не менее и они сохраняют некоторое значение. Предприняв специальное археологическое обследование владельческих поселений в новгородских пятинах, С. А. Тараканова обнаружила на многих из них рыболовные орудия[380].
Особенности хозяйства землевладельца-феодала в период сложения централизованного русского государства постоянно привлекали внимание исследователей. Наиболее обстоятельно, благодаря обилию источников, изучалась экономическая жизнь крупных русских монастырей[381]. Однако в целом пути хозяйственного развития феодальных вотчин исследованы достаточно хорошо[382]. Повсеместное наличие в них разветвленного и хорошо организованного рыбного промысла констатируют все авторы, касавшиеся этого вопроса. «Сложной и важной отраслью владельческого хозяйства являлось рыбное хозяйство; оно связывалось с содержанием и эксплуатацией многочисленных рыбных угодий – рыбных промыслов, ловель и т. д., – зачастую очень удаленных от центра хозяйства»[383].
Следует помнить, что по своей структуре феодальная вотчина распадалась на две в хозяйственном отношении вполне самостоятельные части. Одна из них – боярская усадьба или «большой двор», с прилегающими пахотными землями, сенокосными и промысловыми угодьями, различными службами и другими постройками, населенная холопами и слугами – и представляла собственное хозяйство феодала. Именно она обеспечивала в первую очередь каждодневные потребности феодала, его семьи и двора в разнообразных продуктах. Другая, значительно бо́льшая часть вотчины – сельские поселения, являвшиеся собственностью землевладельца, но жившие своей, обособленной экономической жизнью. Их обязательства сеньору выражались в различных формах феодальной ренты.
Рыболовство, причем в широких масштабах, осуществлялось и там и там. Крестьяне, как это отмечено в предыдущем разделе, ловили рыбу в озерах, прудах и реках, исстари входивших в фонд угодий, прилегавших к их селу или целой волости. Феодалы-землевладельцы взимали с них различные поборы рыбой (заменявшиеся потом деньгами). Но одновременно они организовывали свои собственные промыслы и ловли, строили езы и заколы, прикупали тони, участки требеи и т. п. Источники методично и монотонно перечисляют всевозможные «ловища», а иногда и части их, принадлежавшие князьям, боярам или монастырям. Упоминаются даже «ночь в езу» или несколько дней в году, когда тот или иной феодал получал право ловить рыбу в каких-либо угодьях.
Листая документ за документом, страницу за страницей, мы сталкиваемся с любопытной особенностью, требующей некоторого размышления. Внушительной картине придирчиво регламентированных, хорошо оснащенных многочисленных владельческих рыбных промыслов противостоит в целом незначительная по площади собственно барская запашка в вотчинах (факт, зафиксированный всеми исследователями: «земледелие, в частности производство зерновых хлебов в собственном хозяйстве феодалов-землевладельцев в изучаемое нами время, – подводит итог Г. Е. Кочин, – занимало скромное место»[384]). Иными словами, основную массу хлеба и фуража вотчинник получал в виде натурального оброка с зависимых крестьян. Зато рыба, часто в не меньших, если в не в бо́льших количествах, поступала из его личного хозяйства.
В чём дело? Собственник, естественно, был заинтересован в регулярных (ежегодных или еженедельных) поступлениях свежей рыбы к своему столу. Крестьянское же рыболовство (не профессиональное) отличалось сезонностью, т. е. велось в паузах между основными циклами полевых работ. Трудности с консервацией и переработкой рыбы в масштабах мелкого крестьянского хозяйства, о чём говорилось выше, препятствовали ее длительному хранению. Кроме того, транспортировка причитающейся землевладельцу части уловов опять предполагала отрыв многих рабочих рук от хлебопашества.
В этих условиях феодалам было выгодно заводить собственное промысловое хозяйство (что мы уже видели на серии примеров из истории X–XIII вв.), а также налаживать в своей усадьбе массовую переработку и хранение продукции рыболовства (рыбокоптильни в Новгороде). Приоритет здесь принадлежал монастырям, захватившим лучшие угодья.
С развитием городов начали сказываться и другие факторы. Рыба, в первую очередь «красная», стала ходовым товаром, реализация которого через рынок приносила немалый доход[385]. Новый стимул способствовал стремлению землевладельцев сосредоточить в своих руках богатые рыбой угодья и организовать ее интенсивную добычу. Примером служат северные владения Новгорода Великого, где владельческое хозяйство «имело главным образом промысловый характер» и его удельный вес «в общей экономике феодальной вотчины в Обонежье и Подвинье был выше, чем в центральных областях Новгородской земли»[386]. Так можно сказать о Белозерском крае, верховьях Волги, низовьях Оки и других местах.
Неудивительно, что в источниках среди лиц, обслуживавших вотчинника, легко обнаружить профессиональных рыболовов или рыбных ловцов[387]. Они непосредственно ловили рыбу на потребу господину, но рядом с ними существовал целый штат слуг – низшей вотчинной администрации, управлявшей рыбными ловлями и взимавшей повинности рыбой. Функции их были строго разграничены и в документах поименованы: езовники[388], ловчие[389], неводчики[390], осетренники[391], поледчики[392], рыбники[393] и тонники[394]. Есть также сведения об участии в надзоре за рыболовством «сытников» и «стольников»[395]. Вполне вероятно, что в княжеском хозяйстве рыбный промысел находился в ведении «ловчего» или «стольнича» пути[396].
Вниманию одних из перечисленных лиц (поледчиков) поручались зимние ловли; другие (язовники, тонники, неводчики, осетренники) отвечали за эксплуатацию определенных угодий, сооружений и снастей; третьи (рыбники, ловчане, сытники и стольники) ведали всеми рыбными промыслами своего господина, а также сбором повинностей рыбой и деньгами за лов в его угодьях. Такое разнообразие профессий, связанных с организацией рыболовства во владельческом хозяйстве, свидетельствует не только о высокой степени его развития, но и о далеко зашедшем по тем временам процессе общественного разделения труда в феодальной вотчине.
Как выглядело промысловое хозяйство духовных или светских феодалов в XIV–XVI вв.? Возьмем, к примеру, Царе-Константиновский монастырь под Владимиром. Из Уставной грамоты митрополита Киприана (1391 г.) следует, что у монастыря были езы «вешнеи и зимнеи», рыбные садки («сады оплетати»), невода, озера, пруды и 2 истока, перегораживавшиеся запрудами и частоколами[397]. Рыболовство велось силами зависимых крестьян. Они же вязали из льна игумена сети для езов и неводные дели. Рыбные угодья монастыря пользовались иммунитетными правами: рыболовам великого князя запрещалось въезжать в них.
Кирилло-Белозерский монастырь – владелец многих тонь, езов и езьков – только на Белоозере ловил рыбу пятью неводами[398]. Не менее обширные промыслы были и у многих бояр. Известный новгородский боярин Богдан Есипов владел несколькими колами (на реках Ковоше, Кернове, Стрельне), большим количеством тонь в Волхове, Ладожском озере, Ильмене и десятками мелких озер и речек[399].
В качестве типичной боярской усадьбы Г. Е. Кочин приводит описание вотчины князя Семёна Михайловича Мезецкого с многочисленными озерами в пойме реки Клязьмы, на которых строились «езы вешняки» и зимние езы, имелись также два пруда и ловли в Клязьме и ее притоках[400].
На отдаленных от центральной усадьбы промыслах феодалы ставили специальные «езовые» и «рыбные» дворы. Подробнейшее описание такого двора, принадлежавшего митрополиту Даниилу, «у Сенгу озера на истоках на рыбных ловлях с всяким запасом» сохранилось в Правой грамоте суда М. Ю. Захарьина (1528 г.)[401]. На дворе стояли две жилых избы, погреб, ледник и сушило. Кроме того, там находились снасти: невод-сотник и десять сетей, а для посола рыбы было припасено 30 пудов соли. Словом, имелось всё необходимое не только для лова рыбы, но и для ее переработки и хранения. В сушиле рыбу коптили и вялили, здесь же развешивали сети. На леднике сберегали рыбу мороженой или соленой. Двор этот, как и многие другие, был настоящим промысловым заведением.
Помимо профессиональных ловцов, во владельческих ловлях участвовали окрестные крестьяне. В XVI в. иногда даже нанимали свободных работников «волочить невод»[402]. Широко практиковалась (см. Новгородские писцовые книги и другие источники) землевладельцами сдача рыбных угодий в оброк или аренду, большей частью натуральные, но с конца XV в. всё чаще переводившиеся на деньги.
В результате обзора развития рыболовства в феодальной вотчине с X по XVI вв. нельзя не прийти к некоторым весьма существенным выводам. С самого начала, как показывают археологические материалы и сведения письменных источников, земельные собственники стремились организовать в своем личном хозяйстве регулярную добычу рыбы, так же как отлов и отстрел дичи, добычу меда; устроить сады и огороды. Вполне понятно, что они старались в первую очередь обеспечить себя теми продуктами, получение которых с зависимых крестьян было затруднено по разным причинам. На этом этапе рыболовство еще не выделилось в самостоятельную отрасль вотчинной экономики. Но уже в XII в. мы вправе видеть среди лиц, населяющих феодальную усадьбу, рядом с тетервником, капустником и бортником, специалиста-рыболова.
Процесс общественного разделения труда в боярщинах протекал быстрее, чем в окружающем их крестьянском мире[403]. С одной стороны, его подталкивали всё возраставшие потребности феодала и его двора в различных товарах и продуктах. С другой стороны, хорошая обеспеченность вотчины (в результате эксплуатации подвластного населения) предметами первой необходимости – хлебом, мясом и некоторыми другими – открывала большие возможности для развития внутри нее узко специализированных отраслей хозяйства: всяких ремесел, огородничества, садоводства, промыслов, в частности рыболовства.
Сначала, по-видимому, продукция промыслового рыболовства целиком поглощалась личным потреблением обитателей усадьбы. Но, если по данным XIV–XV вв. прикинуть, хотя бы приблизительно, производительность многих владельческих рыбных промыслов да прибавить к ней ежегодные поступления рыбы из крестьянских хозяйств, то станет очевидным, что никакой боярин даже с целым сонмом слуг физически не мог съесть тысячепудовую гору рыбы. Тем не менее землевладельцы по-прежнему усиленно развивают собственное рыболовство. Они всеми правдами и неправдами захватывают новые угодья, строят езы, заколы; посылают в отдаленные районы ватаги рыболовов, круглогодично вылавливают рыбу десятками неводов и сетей в окрестных водоемах. У них появляются в самых удобных для ловли местах специальные деревни и слободы, населенные «непашенными» ловцами. Можно не сомневаться в причинах этого явления: рыба стала товаром, источником дохода. Сейчас мы лишь наметим столь важный рубеж: вторая половина XIII–XIV в.[404] Товаро-денежные отношения теперь властно толкали феодалов на путь интенсификации своего рыбного хозяйства. Сколь велики были ее успехи, станет ясно из дальнейшего изложения. Нелишне только подчеркнуть, что уже в начале XVI в. (по данным письменных источников) во многих вотчинах существовали специальные предприятия по переработке рыбы – рыбные дворы.
Не следует, конечно, переоценивать достигнутые результаты. В основе их лежала жестокая эксплуатация феодально-зависимого крестьянства, на плечи которого тяжелым бременем падали многочисленные обязанности, связанные с вотчинным рыболовством: бить езы и заколы, ставить дворы, забивать истоки, насыпать запруды, вязать сети, «ходить на невод», участвовать в других ловлях и доставлять пойманную рыбу ко двору боярина. Это – оборотная сторона медали, глушившая ростки новых, капиталистических отношений. Всё-таки случаи найма в рыбном промысле хоть и имели место, но далеко уступали по массовости отработочным повинностям.
в) Развитие рыболовства в древнерусских городах
Даже беглое знакомство с письменными источниками XIV–XVI вв. не оставляет сомнений в самом широком распространении рыболовства, причем промыслового, связанного с рынком, в городах и поселках городского типа. «Рыбаки-профессионалы, – справедливо отмечают исследователи, – одна из обычных категорий посадского населения в городах»[405].
Такое положение сложилось, конечно, не вдруг, не в короткий промежуток времени. Актовые материалы и сплошные переписи эпохи сложения Русского централизованного государства зафиксировали один из конечных этапов длительного процесса, начало которого восходит к периоду возникновения городов и становления феодальных отношений на Руси.
Пытаясь вникнуть в существо вопроса, определить место рыболовства в хозяйстве горожан X–XII вв. и его экономическую значимость, приходится обращаться в первую очередь к археологическим находкам, поскольку сведения редких памятников письменности слишком отрывочны и фрагментарны.
Однако, благодаря многочисленным и хорошо документированным раскопкам древнерусских городов, особенно планомерно осуществляемым в последние десятилетия, накоплен богатый и разнообразный фактический материал. Если посмотреть на карту распространения находок рыболовных орудий (карта 1), легко убедиться, что практически нет ни одного города или поселения городского типа (археологически изученных), в культурных напластованиях которых не были бы обнаружены эти предметы. Если географически подобные находки характерны для городов всех русских земель-княжеств – крупных культурно-экономических центров типа Киева, Новгорода, Чернигова, Смоленска, Рязани или Полоцка; менее значительных, вроде Вщижа, Торопца, Воиня или Изяславля или, наконец, для поселений, только обещавших стать городами, таких как Шестовицы, Райковецкое городище, Липинское или Китаевское, – то налицо бесспорное свидетельство о повсеместном занятии горожан рыболовством.
Лучшим методом установить характер, степень развития и продуктивность древнерусского городского рыбного промысла (Х – начало XIII в.) были бы сплошное сравнение добытых коллекций и статистическая обработка полученных результатов. К сожалению, эффективность этого способа резко снижается трудностями объективного свойства. Во-первых, различная сохранность тех или иных находок сразу искажает общую картину. Пример Новгорода (см. главу I) наглядно иллюстрирует, каким превратным было бы наше представление о местном рыболовстве, если бы культурный слой города не консервировал органические вещества, прежде всего дерево. Во-вторых, неравномерность исследования воздвигает новую преграду: в одних случаях раскопки велись на широких площадях, чаще в их соотношении со всей территорией памятника кратко двузначной или трехзначной цифре. Кроме того, как правило, полнее изучены детинцы (военно-аристократические кварталы), а не посады. В-третьих, неразработанность хронологии (за редким исключением), суммарные датировки горизонтов слоя обедняют выводы.
Всё вышесказанное заставляет сконцентрировать внимание на наблюдениях общего порядка, привлекая в отдельных случаях коллекции наиболее исследованных городищ.
Итак, археологические находки убедительно показали, что рыболовство не осталось вне поля хозяйственной деятельности древнерусских горожан. Нетрудно ответить и на другой вопрос: когда и как это случилось? В древнейших напластованиях Ладоги, Новгорода, Пскова, Воиня, Родни и многих других городов рыболовные орудия встречены неоднократно. Если вспомнить, что лов рыбы играл существенную роль в жизни поселения таких городищ VIII–X вв., как Титчиха и Хотомель, имевших явную тенденцию к превращению в настоящие города или феодальные замки, то суть дела упростится еще больше. Жители городов ловили рыбу всегда. Они унаследовали эту отрасль своей экономики из комплексного, мелкого, натурального хозяйства предшествующей эпохи.
Генеральная линия размежевания первоначально не коснулась рыболовства: определяющим в самом процессе возникновения городов было отделение ремесла от земледелия. Добыча рыбы же и в хозяйстве крестьян, и в хозяйстве горожан в древнейшую эпоху не выходила за рамки «домашнего» промысла, являясь придаточной по отношению к главному занятию – хлебопашеству или ремесленной, военно-административной и прочей деятельности. В этом легко убедиться, так как раскопками нигде не обнаружено ни одного хозяйственного комплекса, ни одного жилища X–XI вв., главным занятием владельцев которых было бы рыболовство. Везде находки рыболовных орудий соседствуют с орудиями труда земледельца или ремесленника. Ничто сейчас не дает нам права считать лов рыбы на Руси в X–XI вв. самостоятельной профессией, хотя многие виды ремесла к этому времени стали таковыми[406]. Конечно, было бы очень заманчиво подметить нюансы в структуре отдельных хозяйств, в сочетании их отраслей. Но имеющийся пока материал не всегда позволяет это сделать.
Какие черты присущи городскому рыболовству раннего времени? Рассматривая динамику развития рыбацкой техники, а также наблюдая медленный рост интенсивности промысла (главы III и IV), можно вывести некоторые закономерности. По отношению к предыдущему периоду все категории интересующих нас находок количественно (главным образом за счет раскопок города) выросли в десятки и сотни раз. И дело здесь не столько в том, что значительно увеличилось число изученных памятников. Бросаются в глаза разнообразие и, что особенно важно, специализация рыболовных орудий. Появились новые типы крючков и острог (коллекции Новгорода, Ладоги, Гродно, Княжей Горы, Белой Вежи и др.), а найденные грузила и поплавки (Новгород, Псков, Белоозеро, Воинь, Полоцк) говорят о применении сетей различного назначения и размеров. Расширение ассортимента рыболовного инвентаря шло по пути его специализации.
В разделах, посвященных древнерусским рыболовным орудиям, подчеркивалось, что прогресс в этой области был связан с общим подъемом экономики – бурным развитием земледелия и ремесла. А оснащение городских рыболовов даже в X–XI вв. (по археологическим данным) отличалось бо́льшим разнообразием и совершенством, чем промысловое снаряжение сельских рыбаков. Именно в городах найдены целые серии рыболовных крючков, острог, блесен, десятки грузил и поплавков от сетей. Сельские поселения, даже хорошо раскопанные, дают лишь единичные экземпляры рыболовных орудий. Причина, по-видимому, одна: трудовая деятельность жителей городов, а отчасти и феодальных усадеб, не регламентировалась жестко сезонами полевых работ[407]. Они свободнее распоряжались своим временем и часть его могли тратить на побочные занятия: промыслы, огородничество и т. п. К этому стимулировала их также необходимость постоянно изыскивать дополнительные источники пропитания, поскольку сельская округа, о чём неопровержимо свидетельствуют летописи, далеко не всегда обеспечивала город в избытке продовольствием.
Комплекс перечисленных факторов создавал благоприятные условия для развития рыболовства в древнерусских городах, чему в немалой степени способствовало наличие в их окрестностях водоемов, богатых рыбой[408]. Постепенным освоением больших водных бассейнов (глава IV) как раз и отмечен первый период в истории городского рыбного промысла на Руси.
Однако лов рыбы, как уже говорилось, еще не превратился в самостоятельную отрасль хозяйства. Степень его интенсивности и продуктивности оставалась незначительной. Например, жители городища в Шестовицах, дружинный и ремесленный облик которого ярко выражен, добывали рыбу главным образом в придаточных водоемах – старицах и пойменных озерах[409]. Вспомогательный характер рыболовства здесь не вызывает сомнений. В древнем Пскове и Ладоге промысел рыбы первоначально велся в реках Великой и Волхове и в их предустьевых пространствах в Псковском и Ладожском озерах[410].
К сожалению, не всегда удается проследить распределение тех или иных рыболовных орудий во времени, т. к. стратиграфически культурные напластования во многих городах делятся плохо и датируются суммарно. Но если обратиться к памятникам, жизнь которых по тем или иным причинам прекратилась в X–XI столетиях (например, Витичев, Шестовицы, Екимауцы), то окажется, что ассортимент орудий рыбной ловли оттуда будет невелик: железные крючки, блесна, детали составной трехзубой остроги и глиняные грузила от небольших сетей. Всё это – предметы индивидуального лова, отнюдь не свойственные рыбакам-профессионалам.
А как обстояло дело в наиболее развитых городах? И здесь выявляется сходная картина. В Новгороде, стратиграфия и хронология которого разработаны очень четко[411], наибольшее количество рыболовных крючков происходит из ярусов X–XII вв.[412] (графики 1, 2). Обратное соотношение по подсчетам автора характерно для грузил и поплавков от сетей (графики 4, 5, 7, 8). Это наблюдение отражает процесс постепенного превращения рыболовства в специализированный промысел. Но до середины XII в. качественных изменений в его характере не произошло. Развитие шло вширь, совершенствовалась техника, осваивались новые водоемы, уловы становились разнообразнее, т. е. создавались материально-технические предпосылки для выделения рыболовства в самостоятельную отрасль экономики.
Начиная с середины XII в., наряду с количественным ростом находок рыболовных орудий в городах (глава III), наблюдаются заметные изменения в их территориальном распределении. По-прежнему трудно указать памятник, где бы те или иные орудия рыбного промысла не были обнаружены. Зато появились поселения с высокой концентрацией этих находок. Свыше 100 рыболовных крючков разных типов, составные четырех– и шестизубые остроги, блёсны, около 40 свинцовых и керамических грузил городища Княжая Гора (древняя Родня) близ Канева[413]. Там же в жилищах и хозяйственных ямах найдены многочисленные кости и чешуя рыб: сомов, судаков, щук, лещей и других[414].
Еще более впечатляющие результаты дали работы на территории древнерусского города Ярополча-Залесского на Клязьме и соседнего с ним Пирова поселения, слившегося постепенно с городским посадом[415]. Среди находок там «важное место занимали орудия рыбной ловли, свидетельствующие о широком развитии здесь этого промысла»[416]. Найдено около 100 железных рыболовных крючков, свыше 100 грузил (в основном глиняных, но есть и каменные, и свинцовые) от сетей. Большая коллекция всевозможных рыболовных крючков происходит из слоев XII–XIII вв. в Гродно[417], а также из Волковыска[418].
Прибавим, что именно в XII в. под Новгородом в Перыне возникает поселение рыбаков, а в самом городе увеличивается число находок грузил и поплавков от сетей (графики 4, 5, 7, 8).
Если сопоставить вышеизложенные данные с фактом большого разнообразия и специализации рыболовных орудий всех типов в это время (глава III), а также с тем, что на ряде памятников (Рязань, Ярополч-Залесский, Родня, Перынь) в некоторых жилищах орудия рыболовства преобладают над всеми прочими находками, вывод о появлении в русских городах в конце XII – начале XIII в. профессионального рыбного промысла получает необходимое подкрепление. Об этом же говорят пока немногочисленные, но достаточно веские наблюдения над значительным расширением количества объектов лова в Гродно[419] и Волковыске[420], как раз на рубеже XII–XIII вв.
В. В. Седов, внимательно исследовавший Пирово поселение и городской посад Ярополча Залесского, вполне обоснованно отметил, что отсутствие почвообрабатывающих орудий, единичные находки серпов при высоком развитии ремесел и промыслов не позволяют считать земледелие ведущей отраслью хозяйства[421]. Рыболовство для многих жителей стало главным направлением их хозяйственной деятельности. Жилища рыбаков-профессионалов найдены в Старой Рязани[422], несомненно они были в Новгороде[423] и многих других городах.
Появление в городах и их ближайшей округе профессионального рыбного промысла не вызывает удивления. Помимо феодалов, окруженных штатом слуг и холопов, древнерусское городское население состояло из многочисленного посадского люда: ремесленников, купцов, церковного причта и пр. Связь перечисленных категорий лиц с сельским хозяйством быстро слабела. Особенно показательно в этом смысле развитие ремесла. Б. А. Рыбаков насчитывает в крупнейших древнерусских городах накануне татаро-монгольского нашествия около 60 ремесленных специальностей[424]. Ремесло не только выделилось в самостоятельную отрасль хозяйства, но и постепенно дробилось на более узкие профессии. Многие мастера, по мнению Б. А. Рыбакова, уже начали работать на рынок, т. е. приступили к товарному производству[425]. Специализации ремесленников на изготовлении промышленных изделий и отход их от сельскохозяйственной деятельности позволили другим приступить к целенаправленному производству продуктов земледелия и промыслов для реализации их на городском рынке. Так в городах появились огородники, мясники, рыбные ловцы, калачники, кисельники и др.
Рыболовство прочно вошло в круг основных профессий посадского населения. И летопись, подтверждая сделанный вывод, называет рыбу среди главных товаров новгородского торга в первой половине XIII в. В 1228 г. князь Ярослав привел в Новгород переяславские полки для участия в походе на Ригу и «вздоражаша все на торгу: и хлеб, и мяса, и рыбы; и оттоле ста дороговь»[426]. Это свидетельство – ценный довод наших скудных на экономические подробности письменных памятников. Городской рынок сельскохозяйственных продуктов был, по-видимому, еще узок и не мог удовлетворить неожиданно увеличившийся спрос, но он уже существовал и, надо полагать, вполне обеспечивал сам Новгород.
Судя по археологическим данным, помимо посадских ловцов-профессионалов рыбу на городской торг поставляли и крестьяне окрестных селений. Добыча рыбы стала в их хозяйстве важным вспомогательным промыслом. Любопытные сведения попали в летописную статью 1159 г. Ее автор, повествуя о княжеских усобицах середины XII в., сообщает, что князь-изгой Иван Берладник вкупе с половцами на Дунае «пакостяше рыболовомъ Галичскимъ»[427]. Следовательно, за рыбой, по всей вероятности ценной (Дунай до сих пор славится своими рыбными богатствами), предпринимались специальные экспедиции заметного масштаба, если летопись упомянула это событие.
Таким образом, налицо новые успехи процесса общественного разделения труда на Руси. Вслед за ремеслом от земледелия отрываются «домашние» или «добывающие» промыслы, в первую очередь рыболовство, отвлекающее в свою сферу много рабочих рук пригородного и посадского населения. Степень дифференциации и специализации хозяйственной деятельности второй половины XII – начала XIII в. оказывается сравнительно очень высокой. Из регулярной, но малопродуктивной или, точнее, слабо развитой статьи городской экономики лов рыбы превратился в специализированный промысел с определенными чертами товарного производства. Связь его с рынком, зафиксированная источниками, надежно аргументирует этот вывод. Однако рыболовство не стало исключительно уделом профессионалов. Топография находок орудий рыбной ловли на многих памятниках, где вскрыты значительные площади (например, Новгород, Псков, Белоозеро, Рязань, Суздаль, Киевский Подол и др.), показывает, что рыбу по-прежнему добывали во многих хозяйствах. Причем лов велся не только крючными снастями и острогами, но и сетями. Значит, круг сбыта продукции ловцов-специалистов был еще недостаточно широк и удовлетворить полностью потребности населения большого города в рыбе они не могли. Перед нами начальные стадии формирования местных сельскохозяйственных рынков, возможности которых были ограничены и не подрывали натуральной основы большинства хозяйств.
Пути дальнейшего развития рыболовства в древнерусских городах отчетливо вырисовываются в процессе изучения разнообразного актового материала, летописей, писцовых и лавочных книг, сотных выписей, а также подробной документации крупных монастырей и церквей (XVI в.): расходо-приходных книг, книг ключей и т. д. Дополнительные сведения можно извлечь из наблюдений за результатами археологических раскопок в таких городах, как Новгород, Псков, Москва, Дмитров, Старая Русса, Городец на Волге, Путивль и др. Наибольшее значение, конечно, имеют материалы, полученные после многолетних работ Новгородской археологической экспедиции.
Татаро-монгольское нашествие сильно подорвало экономику многих древнерусских городов, нанесло тяжелый удар переживавшему период расцвета ремеслу. Его рыночные связи, установившиеся к XIII в., частично были нарушены[428]. Некоторые из крупнейших культурно-экономических центров (Киев, Чернигов, Галич, Рязань, Переяславль-Русский и др.) или совсем пришли в упадок, или в течение длительного времени не могли оправиться от жестокого разгрома.
Зато северо-западные и северо-восточные города, частично избежавшие общей участи, вскоре преодолели последствия варварского разорения и век спустя жили полнокровной, многосторонней жизнью.
Вслед за татарами на Русь устремились и другие иноземные захватчики. В боях с ними защитники русской земли покрывали себя неувядаемой славой. Но всё-таки литовско-польским феодалам удалось отторгнуть от бывшего Киевского государства многие из его западных и юго-западных княжеств.
Все эти события не могли не сказаться и, безусловно, сказались отрицательным образом на прогрессивном развитии русских городов. «Застой, вызванный разгромом 1237–1241 гг. и последующим установлением татарского господства, продолжался до XIV в.»[429]. Некоторые ремесла исчезли, продукция других стала грубее и проще. Изменился и облик самих городов: резко сократилось строительство каменных зданий.
Произошли ли существенные сдвиги в роли городского рыбного промысла? Хотя в нашем распоряжении находятся главным образом новгородские и псковские материалы, всё же думается: в решении этого вопроса особой ошибки не будет.
Кривые распределения находок рыболовных орудий по строительным ярусам древнего Новгорода, особенно глиняных грузил и ботал (графики 6, 8), стремительно возрастают. В XIII в. стало больше острог (график 3). Зато несколько сократилось количество тяжелых, каменных грузил (график 4).
Взаимосвязь этих явлений с историческими судьбами Руси и Новгорода в тяжелую эпоху иноземного нашествия несомненна. В несколько раз увеличился промысел рыбы с помощью ставных ботальных сетей, а также волоковыми снастями типа бредней. Широкое распространение получила острога – орудие, не свойственное профессионалам-рыболовам. Налицо заметное повышение экономического коэффициента рыболовства в хозяйстве горожан. Любопытно, что параллельно несколько сокращается неводная ловля (каменные грузила). По-видимому, это связано с уменьшением посевов прядильно-масличных культур, или, скорее, с возросшим спросом на пряжу и соответствующим ее вздорожанием. А ведь для изготовления невода требовалась несколько пудов волокна. Профессиональное рыболовство, конечно, не исчезло в это время. Но рядом с ним и вместе с ним вновь получила широкое развитие добыча рыбы внутри каждого хозяйства, как отрасль его домашних промыслов.
Тяжелый удар, нанесенный татарами древнерусскому земледелию, прежде всего тем областям, откуда поступал в Новгород хлеб («несть места, ни веси, ни сел тацех редко, идеже не воеваша на Суждальской земли»[430]), приток в город населения, бежавшего от захватчиков, остро поставил вопрос о дополнительных источниках пропитания. Поэтому рыболовство, повсеместному распространению которого благоприятствовали природные условия как Северо-Западной, так и Северо-Восточной Руси, в Новгороде, Пскове, Старой Руссе, да и в большинстве других уцелевших или восстанавливающихся городов и сёл, приобрело исключительно важное значение.
Дальнейшие наблюдения над новгородскими находками проливают свет на пути развития рыбного промысла в древнерусском городе. Постепенно сокращается количество глиняных грузил и ботал, почти исчезающих к началу XV в. (графики 5, 6). В обратной пропорции возрастает число каменных грузил (график 4), а также круглых, прошитых лыком, берестяных поплавков (график 7). Следовательно, лов неводами и большими ставными сетями, лов промысловый вытесняет менее продуктивные виды рыболовства. В топографическом распределении интересующих нас предметов по площади новгородских раскопов обнаруживается их концентрация в отдельных пунктах, вместо широкого разброса в предшествующее время. Нет нужды подробно анализировать характер этого явления. Промысел рыбаков-профессионалов и полупрофессионалов, промысел, связанный с рынком, т. е. товарное «производство» рыбы, выходит в Новгороде и его землях на первое место. Этот вывод закрепляет целая серия берестяных грамот (№ 92, 99, 124, 131, 134, 144, 169, 186, 258, 260, 280, 310 и др.)[431].
Такие города, как Новгород и Псков, расположенные в соседстве с богатейшими рыбой водоемами, тем не менее не были исключением. Письменные источники конца XV – начала XVI в., а также середины XVI – начала XVII в., не позволяющие ретроспективно судить о более ранней эпохе, дают яркое и исчерпывающее представление о развитии городского рыболовства в Древней Руси. Многие из этих материалов подробно изучены и обработаны Н. Д. Чечулиным[432], М. Н. Тихомировым[433], В. Н. Бернадским[434], Л. В. Даниловой[435], Б. Б. Кафенгаузом[436] и другими исследователями[437]. Привлекая их выводы и наблюдения, а также некоторые дополнительные сведения, можно детально ответить на поставленный вопрос.
Итак, по далеко не полным данным, рыбаки-профессионалы отмечены в документах среди посадско-тяглого и беломестного населения в XVI в. в Белоозере, Волочке, Галиче Мерском, Коломне, Копорье, Кореле, Костроме, Ладоге, Можайске, Москве, Муроме, Нижнем Новгороде, Новгороде, Орешке, Переяславле-Залесском, Переяславле-Рязанском, Пскове, Ростове, Соликамске, Твери, Торопце, Туле, Устюжине Железнопольской, Холмогорах, Яме и Ярославле – всего в 26 городах. Появились они затем и в Казани, Свияжске и Астрахани (после присоединения этих земель к Руси).
Перечисленные факты свидетельствуют о широком, практически повсеместном распространении профессии рыболова в древнерусских городах XV–XVI вв. (карта 3). Отчетливо проступает связь городских рыбаков с рынком, так как многих из них документы называют владельцами лавок и амбаров.
Количество рыболовов в разных городах колебалось от нескольких человек до очень значительной прослойки среди посадского населения. Например, по подсчетам Н. Д. Чечулина в Торопце из 79 ремесленников (33 профессии) рыболовов было 3; в Можайске – из 224 (57) – 3; в Серпухове соответственно 331 (51) – 1; в Устюжине 245 (43) – 3 и т. д.[438]
Нигде в этих городах рыболовы не составляли большинства и своей продукцией, надо полагать, обслуживали местный рынок. Но присутствие рыбаков-профессионалов само по себе показательно. По всей вероятности, рыболовством в расчете на сбыт добычи в городе занимались не только его жители, но и население окрестных сёл. Иначе трудно объяснить, скажем, что в Туле в качестве рыбаков фигурируют четыре человека, а рыбой торговали в 10 лавках[439]. Вряд ли поставщиками рыбы были другие горожане, скорее ее привозили из ближайшей округи.
Во многих городах рыболовы-профессионалы жили обособленно, в слободах, принадлежавших духовным и светским феодалам. Такие поселения известны в Переяславле-Залесском, Ростове, Ярославле, Костроме, Галиче, Твери, Муроме, Переяславле-Рязанском, Коломне, Кашире. Своими размерами (99 дворов) выделялась Рыболовная царская слобода в Переяславле-Залесском[440]. 18 дворов было в слободе под Ростовом, откуда рыбаки выезжали на озеро Неро в 16 лодках с 15 неводами, 4 мережами и 4 сетями, а зимой выходили на лед с 6 неводами[441]. В Кашире рыболовы, жившие в 10 дворах за речкой Каширкой, обязаны были ловить для государя осетров, стерлядей и белорыбицу[442]. В Муроме в специальной слободке стояло 6 дворов «государевых мережников»[443]. Дворцовыми были и 31 рыболов Рыбной слободы «над озером» в Галиче Мерском, платившие в XVI в. более 50 рублей оброка в год[444].
На этом явлении стоит остановиться подробнее, ибо оно отражает типичное для XVI в. «развитие беломестного феодального землевладения за счет посада»[445]. Помимо рыболовных существовали ямские и стрелецкие слободы, жители которых несли особую государственную службу, но немало было и слобод, населенных ремесленниками всех профилей и торговцами. Однако рыболовы представляли всё-таки одну из самых значительных групп беломестного населения. И это не удивительно. Во-первых, феодалы, прежде всего монастыри и великокняжеский двор, были заинтересованы в получении высокосортной рыбы. Во-вторых, сами ловцы, выделяясь из посада, освобождались от общего тягла и несли повинности (натуральный или денежный оброк) только в пользу своего государя.
Последнее обстоятельство имело общественное значение. Чтобы вскрыть его причины, надо разобраться в одном немаловажном вопросе: где ловили рыбу городские рыбаки? Источники определенно отвечают, что у каждого города имелся некоторый фонд различных угодий, в том числе и рыболовных. «А угодий у ивангородцев в реце Нарове – ловля рыбная, 30 колов», – сообщает писцовая книга[446]. Были рыбные ловли и в Устюжине, с которых собиралось 4 рубля оброку и 2 гривны пошлины[447]. В Ладоге у посадских людей на оброке находилось «на реке Волхове 41/2 сиговых тони, да 8 тонь вешняя ловли лещевых, да на Ладожском озере лещевые ловли 100 мест и нижние ловли 11 лодок»[448]. Такой порядок возник не в XV–XVI вв., а гораздо раньше. Достаточно вспомнить, что еще в первой половине XII в. князь Изяслав Мстиславович испрашивал у Новгорода разрешения наделить основанный им Пантелеймонов монастырь рыбными тонями[449].
Есть все основания думать, что земельные и прочие угодья, тянувшиеся к городам, сложились разными путями в процессе их становления: или это были те общинные угодья, которыми пользовались жители предшествующего поселка, или же пожалования горожанам центральной властью при основании нового города. Без такого обеспечения жизнь посадских людей оказалась бы крайне затрудненной, если не невозможной. Роль побочных источников их существования – огородничества, скотоводства, рыболовства – была в средневековье еще очень высока.
Любопытно другое: наступление феодалов на городские владения. Со всех угодий, и рыбных в частности, взимался в пользу казны (если город не был владельческим) натуральный или денежный оброк. Мало этого – особо богатые рыбой участки водоемов были предметом вожделений духовных и светских феодалов. Случай с Пантелеймоновым монастырем наглядно иллюстрирует процесс отторжения городских территорий в XII в. Для более позднего времени количество подобных фактов можно увеличить во много раз.
Вот хороший пример. В середине XVII в. на заре городской жизни в Торопце, при достаточно еще не развитом институте феодальных поборов его жители, как об этом говорилось выше, платили смоленскому князю оброк тремя санями рыбы. А в середине XVI в. (1540 г.), когда город являлся самым значительным центром на западном рубеже между Смоленском и Новгородом, располагал обширным посадом (415 тяглых дворов, 595 человек взрослого мужского населения) и торгом (68 лавок, 2 полка)[450], с городских рыбных ловель взималось всего 11/2 рубля за пять бочек щучины[451]. Причем оброк этот разводили сами жители «по рыбнымъ ловлемъ»[452]. Предполагать здесь снижение оброка по каким-то причинам не приходится. Думается, что лучшие угодья (а окрестности Торопца и поныне славятся прекрасной рыбой) со временем перешли к частным собственникам. У города остались худшие водоемы, ведь щуки (за них, кстати, брали деньгами) никогда не считались ценной рыбой.
В этих условиях стремление городских рыболовов-профессионалов уйти под покровительство крупных феодалов вполне понятно. Их экономическое положение сразу значительно улучшалось. Они освобождались от многочисленных государственных повинностей и, обязанные лишь фиксированным рыбным оброком (иногда в денежной форме) землевладельцу, успешно реализовали основную часть добычи на местных, а возможно, и более далеких рынках. Известны случаи, когда люди (не рыбаки) «выходили с посаду» и закладывались за вотчинниками (Годуновыми, родственниками царя) в Ловецком присуде «для легкости, что им в том присуще жить было легко»[453].
Рассматривая состав городского населения центральных и южных областей Руси в XVI в., присутствие ловцов-профессионалов в большинстве из них устанавливается легко. Однако количество представителей этой профессии, как правило, невелико. Причина здесь одна – отсутствие обширных угодий, обеспечивающих беспрепятственное развитие рыбного промысла. В тех же случаях, где такие угодья имелись (Поволжье, низовья Оки), процент рыбаков сразу возрастал (Переяславль-Залесский, Ярославль, Кострома, Галич и др.). Правда, в основном они были белодворцами, что, впрочем, не влияло коренным образом на промысловый характер их деятельности.
Несколько иная картина сложилась в северо-западном крае – в новгородских и псковских землях. Исследователи давно уже обратили внимание, что в таких городах, как Ладога, Корела и Орешек, рыболовы составляли большинство посадского населения[454]. Так, в Кореле, по переписи 1500 г., из 177 дворов на посаде 110 принадлежали рыболовам, причем 15 числились «лучшими»; в Орешке – 40 дворов из 148, а в древней Ладоге – 73 из 107. В этих городах рыболовство никак нельзя признать свидетельством прочной связи жителей с сельским хозяйством. Напротив, товарный характер промысла выражен очень отчетливо. Внутренние потребности в рыбе перекрывались уловами местных рыбаков в несколько раз. Их промысел был в первую очередь рассчитан на внешний рынок, которым, как это уже отмечалось в литературе, являлся огромный, густо заселенный Новгород[455]. В XV в., как пишет В. Н. Бернадский, «давние рыболовные и звероловные промыслы, солеварение, развивающиеся промыслы по добыче и обработке железа, а может быть, и кожевенное производство работали отчасти уже на широкий рынок, выходивший даже за пределы Новгородской земли»[456].
Вообще, появление в ближайшей и дальней округе крупнейших древнерусских городов промысловых сёл, рядков и настоящих городских поселений с узконаправленной хозяйственной деятельностью знаменует большие успехи процесса общественного разделения труда на Руси. Рыболовству в нём принадлежит заметное место. Новгородские погосты, вроде Ужина и Взвада; псковские посады, например Талабск в Псковском озере, или деревня Мачкова и погост на Куре-озере под Суздалем; сёла на Шексне и многие другие поселения, где процветал рыбный промысел, бывший основным занятием их жителей, приобрели такой характер благодаря установившимся рыночным связям с городами. Именно развитие городов как центров ремесла и торговли давало толчок к дифференциации деревни, начинавшей специализироваться в снабжении города определенными продуктами. Иными словами, близость емкого рынка для деревенских товаров постепенно придавала сельской экономике черты, характерные для городского хозяйства.
Заканчивая обзор истории городского рыболовства в Древней Руси, следует подчеркнуть длительный путь его развития от обычного «домашнего» промысла, ничем не отличающегося от прочих «побочных» занятий горожанина, до вполне самостоятельной отрасли городского хозяйства, связанной с торгом и определявшей в некоторых случаях экономическое лицо того или иного города и поселка.