Улицы, где бродят сотни таких же роскошно и небрежно одетых девушек с крашеными волосами, как Руслана и Яна.
Рассказывали про одну девушку, которая выбросилась из окна. Убила себя, потому что ей не в чем было ходить. И Нина ее понимала. Эта безводная пустыня, эта пробоина, в которую сочится ледяной сквозняк. Эта вечная неуверенность в себе – хуже прыщей.
Стоило Нине появиться в школе, и все становилось ясно сразу же и без слов, а потому и Яна, и Руслана смотрели мимо нее на дома, которые едва виднелись сквозь тяжелый туман ранней весны, они смотрели сквозь Нину, пока она поднималась по ступенькам в своих сапожках фабрики «Скороход», в мышином пальтишке девушки-подростка, неся в руках клеенчатую сумку с безобразным бантом, купленную задешево в кооперативном магазине. Этот бант хотелось вырвать с мясом, но тогда погибнет вся сумка, а другой нет.
На самом деле Нина искала что-то совсем другое, и вещи были ни при чем.
Но тогда она еще не могла этого знать.
Она жила наполовину, как месяц, стремящийся к своей полноте, и полноту можно было обрести только с помощью вещей.
Других способов Нина не знала.
Спасали кофты «летучая мышь», которые она шила себе сама. И еще сатиновые штаны, которые она тоже сшила сама, а потом связала узлами и сварила в анилиновом красителе. Она все это на себя надевала, ходила по квартире, резко подходила к зеркалу в прихожей. Белый дневной свет подсвечивал зеркало из-за двери, и оно лунно мерцало, а в нем отражался нескладный подросток, робкий худенький месяц.
Шли дни, и она оставалась новорожденным месяцем.
Ей негде было достать воздушную плоть.
Так было до того весеннего дня, очень важного для нее.
В тот день Нина отпросилась пораньше. Сказала, что болит голова, собралась и ушла. На самом деле у нее ничего не болело, просто захотелось домой. В раздевалке она застегнула пальто, открыла дверь и вышла на улицу. Ей в лицо ударила тугая волна, даже дыхание захватило: где-то очень высоко в разреженной атмосфере неба перемещались потоки теплого и холодного воздуха, и их движение рождало сильный ветер. После запаха школьной раздевалки воздух снаружи был горьковатым, в нем различался тревожный аромат ранних цветов. Голые ветви ясеней и лип раскачивались у Нины над головой. На ветвях висели какие-то тряпки, которые выбросили из окон школы, и никому не приходило в голову их оттуда снять. Летом, когда деревья укрывала листва, тряпок заметно не было, но ранней весной они реяли на ветру, как грязные флаги.
Нине казалось, что она стоит лицом в ту сторону, откуда движется весна.
На мгновение она закрыла глаза.
А когда снова их открыла, перед ней были Руслана и Яна.
Они курили и о чем-то тихо переговаривались. Одеты они были почти одинаково: короткие джинсовые юбки, полусапожки до щиколоток, ажурные колготки, кожаные куртки и длинные полотняные шарфы с ниточками люрекса. Кончики шарфов трепетали на ветру, люрекс сонно блестел, отражая мертвенный свет пасмурного дня.
У Русланы погасла сигарета, и она пыталась прикурить от зажигалки, сложив ладони шалашиком. Яна закрывала ее от ветра. Наконец зажигалка сработала, сложенные пальцы дрогнули, между ними на мгновение возник и погас крошечный огонек. Руслана подняла подбородок к небу, выпустила облако дыма, которое тут же подхватил и унес ветер, и в следующий миг увидела Нину.
Она мгновенно осмотрела ее всю с головы до ног и спросила:
– Тебя как зовут?
«Меня зовут Мартина. Мар-ти-на», – подумала Нина, но вслух ответила:
– Нина.
Издалека Руслана всегда представлялась ей очень высокой, но вблизи оказалась почти одного с ней роста. У нее были тусклые тревожные глаза с глубокими тенями. Было неясно, что это – следы усталости и бессонных ночей или она так накладывала макияж, чтобы выглядеть стильно.
«А она точно цыганка, – подумала Нина. – Правду говорят».
– А меня зовут Руслана, – просто сказала Руслана.
– Я знаю, – ответила Нина.
– Откуда? – спросила Руслана.
– Все знают.
– Вот как, – Руслана усмехнулась.
Яна стояла рядом и тоже курила. Она то и дело подносила сигарету к своему маленькому накрашенному рту, движения у нее были быстрые, резкие, но Нина догадывалась, что это не от злости или беспокойства, просто у нее такая манера двигаться и курить. И еще Нина поняла, что Яна во всем подражает Руслане, но у нее плохо получается.
Яна тоже что-то говорила, но тихо и невпопад. Кажется, она о чем-то Нину спросила, но ветер налетел и унес ее слова, и Нина не ответила.
Они перебрасывались ничего не значащими фразами. Нина говорила спокойно, как будто все идет как обычно и сердце не трепещет от восторга и недобрых предчувствий.
Она даже удивилась, как легко и естественно звучит ее собственный голос. Со стороны это был обыкновенный разговор трех девушек-школьниц, и внимание прохожих могли привлечь разве что фирменные одежки Русланы и Яны. Но Нине было не по себе. Вблизи от них исходила неясная тревога, Нина улавливала сигналы опасности, как случается в присутствии нищих или цыган.
– У нас тут кое-какие вещи есть, – вспомнила Руслана, когда они уже прощались, и обожгла Нину глазами. – Посмотришь?
– Что за вещи? – равнодушно спросила Нина.
Посмотреть? Еще бы! Да что там: она была бы счастлива отправиться с ними куда угодно хоть сейчас! Дома у нее были деньги – она понемногу откладывала, кое-что дарил отец, кое-что мать – на репетиторов. Но в этот миг она и не думала о деньгах.
– Мелочи. – Руслана щелчком отправила докуренную сигарету в темный подтаявший снег. – Уличная мода.
Ее слова оглушили Нину.
Так вот в чем дело! Теперь она знала, как это называется.
Мода улицы, которая не зависит ни от бесполых модельеров, ни от журналов с безжизненными красавицами, ни от модных магазинов, чей ассортимент предсказуем. Уличная мода зависит только от себя самой. Легкая, моментальная мода городских улиц, которую можно догонять всю жизнь – она не дается в руки, она слегка касается, как теплый ветерок скорого лета в середине прохладной весны.
Слова остались в Нине навсегда. Они были секретным кодом, который в тот день сработал.
– Мальчик один продает, – добавила Руслана, решив, что Нина хочет про это спросить, но не решается. – У него мать из Финляндии приехала. Мы тебе завтра во двор принесем. Ты где живешь?
Нина назвала адрес.
– Завтра вечером, – уточнила Руслана. – Только ты денежек с собой побольше возьми, хорошо? – добавила она, и в ее голове послышались простые, почти домашние и какие-то усталые нотки.
– Возьму, – ответила Нина.
С ума сойти: Руслана разговаривала с ней как с подругой.
– Слушай, – внезапно Яна приблизилась к Нине с лукавой улыбочкой. – А у тебя эфедрин есть?
– Есть, – ответила Нина. – А что?
– Как – что? – захохотала Яна. – Приноси! А у тебя много?
– Не знаю, – Нина растерялась. – Кажется, у матери в аптечке есть пузырек. Тебе сколько нужно?
– Сколько есть – столько и нужно, – веселилась Яна. – Всё приноси!
– У тебя что, насморк?
– Насморк! У меня – насморк! – От хохота Яна схватилась за живот и даже присела, как будто ей захотелось по-маленькому. – Ты че, ваще не врубаешься?
– Нет.
– Тише ты, – Руслана толкнула подругу в бок. – Хватит ржать. Ты ее не слушай, – спокойно добавила она, повернувшись к Нине. – Завтра вечером встретимся у тебя во дворе и вместе посмотрим вещи. Договорились?
– Договорились.
На другой день был выходной, и Нине не нужно было тащиться с утра в школу.
Утреннее небо было ясным, но на улице по-прежнему бушевал ветер. Окошко тихо постанывало от его мягких ударов.
Нина едва дождалась вечера. У нее были занятия с репетитором, она что-то записывала в тетрадь, спрашивала и отвечала, думая о своем.
К вечеру ветер утих.
Руслану и Яну Нина увидела издали: они стояли возле синего автомобиля и курили.
Сидящего за рулем Нина различала смутно.
– Мы здесь! – заорала Яна и засмеялась.
Она махнула рукой и даже подпрыгнула. Она всегда так себя вела.
– Садись. – Руслана кивнула на заднее сиденье. Первой туда шмыгнула Яна. Нина села и захлопнула дверцу.
– Принесла? – тихо спросила Яна.
– Что? – не поняла Нина.
– Что-что, – Яна достала крошечное зеркальце и подкрасила губы. – Эфедру, как договаривались.
– А, это, – Нина сунула руку в карман. – Держи.
– Фи, – скривилось личико Яны. – Одна банка. А обещала много!
– Ничего я не обещала! – возмутилась Нина.
– Ладно, – Яна вздохнула, взяла флакончик и сунула в сумочку – брезентовую, с пряжкой и надписью по-иностранному. Нина многое могла бы отдать за такую сумочку. Может быть, даже палец – только не на руке, а на ноге.
– С меня причитается, – добавила Яна.
– Ты о чем?
– Полкуба – тебе. Флакон-то твой.
– Мне не надо, – ответила Нина.
За рулем сидел парень из их компании.
– Павлик, давай, – сказала Яна.
Павлик повернулся с переднего сидения и протянул Нине спортивную сумку, взрослые парни ходят с такими в секции.
Она видела его и раньше – он встречал Руслану и Яну возле школы. Но теперь что-то поразило ее в этом Павлике.
Он был похож на воспоминание детства.
Нина жила на даче и заблудилась в лесу – слишком далеко ушла от старого бревенчатого дома, построенного еще до войны, спустилась в овраг, потом поднялась на холм – и поселок исчез в столетних липах. По лесу ходил ветер, в небе было пусто. Нина бродила среди деревьев и травы, стараясь вспомнить, с какой стороны пришла, но у нее не получалось. И тут впереди среди чернеющей вечерней зелени блеснул огонек: это были окна их дачи. И Нина пошла на него, на этот крошечный свет, мигающий из ветреной чащи, из шелестящей травы, которая была выше нее.
Она боялась потерять огонек, потому что тогда ей пришлось бы ночевать одной среди леса.
Что-то похожее чувствовала Нина и теперь.
Потому что она знала: Руслана и Яна злые. Их злость не была ребяческой жестокостью, которая со временем бесследно проходит. Не была она и бытовой раздражительностью взрослых. Руслана и Яна были по-настоящему темными. Откуда взялась эта тьма в девушках, которые модно одеваются и выглядят, как золотая молодежь, Нина не понимала. Она сгорала от любопытства и жадно всматривалась в эту дышащую тьму, и тьма ее притягивала, как притягивает воздушная бездна, если наклониться через перила, стоя на балконе десятого этажа.