Нина очень рада была увидеться с Ритой и тем не менее осуждала ее.
Потом вспомнился рассказ Лусии про другую переводчицу по имени Наташа. Испанские семьи, возвращаясь из России в Испанию, наперебой приглашали эту Наташу к себе в гости. Звали всерьез, как они всегда это делают, как много раз звали Нину. Но Нина быстро раскусила, что к чему: пригласить в гости, уезжая навсегда – это всего лишь дань вежливости, и не стоит воспринимать такие приглашения всерьез, как бы искренне они ни звучали. Глупенькая Наташа повелась: отправилась в Испанию туристкой и навестила всех, кто ее пригласил – ничего особенного, просто заехала ненадолго в гости повидать детей, которых она, в отличие от Нины, помнила всех наперечет. Однако испанские родители, которых Наташа навестила, после ее отъезда ужасно возмущались, обменивались звонками, слухи дошли и до Лусии. Оказывается, им очень не понравилось, что эта русская так бестактно заявилась в их дом. Приглашали-то из вежливости, и с ее стороны было некрасиво воспользоваться приглашением.
Историю про Наташу Лусия, хихикая, изложила Нине по телефону.
– Ну а ты сама как считаешь? – спросила тогда Нина. – Хорошо они поступили или не очень?
– Не знаю, – призналась Лусия. – Везде свои правила. По-нашему, случайных знакомых за редким исключением приглашают из вежливости. Таков этикет: одним полагается вежливо пригласить, другим приглашение проигнорировать.
– Да, но у нас-то в России не так, – возразила Нина. – У нас, если ты приглашаешь человека, ты должен быть готов к тому, что в один прекрасный день он к тебе явится. У нас принято нести ответственность за свои слова, а тем более – за приглашение.
– Видишь ли, – ответила Лусия, поразмыслив, – мы за свои слова тоже отвечаем. Однако здесь речь идет об этикете, а это другое.
– Но та девочка, переводчица Наташа, могла вашего этикета не знать, – настаивала Нина.
– Обязана знать, – возразила Лусия. – Обязана, если работает с иностранцами.
Все верно, решила тогда Нина. Лусия права. Если американец или испанец спрашивает, как у тебя дела, это вовсе не означает, что тобой живо интересуются. Такой вопрос, если его задает не твой близкий приятель, предполагает единственный ответ: «Все хорошо». То же самое и с приглашением в гости.
Была глубокая ночь, даже машины уже не проезжали под окнами, и только уличный фонарь тускло освещал Нинину комнату. Нина посмотрела на будильник: четыре утра. В шесть за ней заезжал Витя, и ложиться спать смысла не имело. Она зажгла свет, встала, надела халат и подошла к книжному шкафу, где за стеклом на одной из полок хранился том Чехова с исполинской закладкой в виде множества зеленых и розовых евро. Купюр набралось столько, что книга не закрывалась: две ее половинки расходились, образуя равнобедренный треугольник. В картонной коробке между книгой и стенкой шкафа тоже лежали стопки денег. «Испортила Чехова, – огорчилась Нина. – Но кто же знал, что их окажется так много. А кстати, сколько уже набралось?»
Работая месяц за месяцем и научившись, по совету Ксении, почти бездумно тратить деньги на пустяки вроде джинсов и сумок, Нина ни разу не задумывалась, какую сумму удалось ей отложить за это время.
– Интересно, – сказала она вслух, присела на край кровати и высыпала все деньги на одеяло. Разноцветные бумажки хлынули шуршащим потоком.
Нина уселась поудобнее и принялась считать. Она сортировала деньги по достоинству купюр, потом собирала в аккуратные стопки по тысячу евро в каждой. Со стороны могло показаться, что она раскладывает пасьянс.
– Вот это да, – прошептала Нина, окончив свое занятие.
Она подняла голову от пасьянса, выпрямилась и задумалась. Перед ней на одеяле лежало восемьдесят аккуратных стопок.
«Восемьдесят тысяч евро, – мысленно повторила Нина. – А ведь и правда, можно объездить весь мир. И это меньше чем за полтора года! Но что с ними делать? Зачем мне такая громадная куча деньжищ? Не могу же я просто хранить их на книжной полке…»
Неожиданно Ниной овладело безразличие. «Ведь это всего лишь бумажки, – подумала она равнодушно. – Мне, по большому счету, ничего такого теперь уже не нужно. Как странно, как глупо все».
Она сложила купюры и сунула обратно в тайник. Постепенно, несмело в голове рождалась новая мысль – огромная, совершенно невероятная. «Квартира, – думала Нина в ватном оцепенении. – Я куплю себе маленькую отдельную квартиру. Уеду от матери и стану жить одна».
Прямо у Нины на глазах жизнь снова наполнялась смыслом. Этот смысл проникал в нее, как питательный раствор проникает в вену по пластмассовой трубочке капельницы. На этот раз питательного раствора было так много, мысль о квартире была настолько необъятной, что Нина мгновенно от нее устала, и ей захотелось спать.
Кроме черного «хаммера», сомнительных печатей и Фемиды с непроницаемой мужеподобной физиономией, тревожило Нину и кое-что другое.
Со временем ей стало очевидно, что Ксения бушевала не просто так: она боялась. Боялась и ревновала. Все обстояло очень просто: теоретически при некотором усилии воли и напряжении ума Нина могла бы выжить Ксению из рогожинского региона. По городам и селам она давно уже ездила гораздо больше, чем Ксения, и чиновники видели ее чаще, к тому же Нина казалась им намного симпатичнее – и Ада, и Людмила Дмитриевна не раз делали ей намеки, пытаясь втянуть в свою игру на новых, на этот раз их собственных условиях… Нина даже помыслить не могла о том, чтобы бросить Ксению, да и о богатстве никогда особенно не мечтала, но по всем признакам мысль об измене не выходила у Ксении из головы, и эти тайные подозрения очень угнетали Нину.
Постоянное чувство опасности обострило ее нервы до крайней степени. Предчувствие несчастья будило по ночам, а, отправляясь в Рогожин, она каждый раз, сама не зная зачем, прощалась навсегда со своей комнатой и с видом из окон на Белорусский вокзал.
Со временем это напряжение нервов принесло неожиданные плоды: по неуловимым приметам Нина научилась определять, как пойдут дела у новой семьи. Все просто: нужно отключиться от потока мыслей и пристально, ничего не анализируя, посмотреть на фотографии будущих родителей, их дома, патио. Вслушаться в звучание имен и фамилий. Иногда достаточно бросить один-единственный взгляд на разложенные на столе документы – увидеть их неожиданно, из непривычного ракурса: обернуться, стоя у платяного шкафа, посмотреть вниз со стула, когда лезешь за книгой на верхнюю полку стеллажа – и приоткроется краешек будущего. Срабатывало не всегда, но время от времени Нина угадывала безошибочно. Про того рыжего с воображаемым пистолетом, который не желал платить Ксении лишнюю тысячу евро и глядел в ее солнечные очки ненавидящими золотыми глазами, Нина знала заранее. Разумеется, она не могла представить, что все будет именно так, как в то утро на заднем сиденье микроавтобуса, но что-то явно почудилось ей, когда она впервые увидела его фотографию.
Логика только мешала: по логике, молодая семья должна была усыновить здорового сироту, а не больного неликвида, как происходило не раз, и наоборот, безропотным провинциалам, которые в Москве лишний раз боялись вылезти из отеля, мог бы достаться заморыш, а доставалась крепенькая белокурая девчушка.
Загадав по фотографии, Нина всякий раз напряженно следила за развитием событий. Постепенно эти поиски на ощупь в еще не случившемся превратились для нее в некое подобие азартной игры.
Так, она загадала заранее, что с той андалусской семьей будет сложно – почувствовала сразу, в первый же миг, вытащив из конверта набор фотографий: большой сельский дом, обставленный тяжелой старой мебелью, над изголовьем кровати распятье, палисадник с цветущими розами, синеватая полоска зубчатых гор вдалеке. Нина рассматривала незнакомую старину, распятье, белоглавую сьерру, открывавшуюся сразу за домом, внезапно документы выпали из рук и рассыпались по полу: «Так и есть, – подумала она. – С ними что-то случится».
Она не могла определить наверняка, что именно пойдет не так, и ожидала будущего с нетерпением и тревогой. Интуиция ее не подвела.
Во-первых, остальные документы, отправленные экспресс-почтой из Андалусии, в Москву в ожидаемый день не пришли. Не пришли они ни через два дня, ни к концу недели. В офисе «DHL» Нине спокойно сообщили, что бандероль по ошибке отправилась в Германию, а оттуда улетела в Бомбей. «Или Мумбай? – машинально подумала Нина. – Впрочем, какая разница». Ей так и сказали: бандероль отправилась, а потом улетела. Бандероль презрела закон подчиненности предметов человеческой воле и перемещалась по миру самостоятельно, без участия работников почтовой компании, где самое скромное отправление стоило пятьдесят евро, а тяжелый пакет документов не менее ста. Так или иначе, на перевод личного дела у Нины оставалось всего два дня: из Мумбая бандероль сперва должна была вернуться в Испанию, и только потом заново вылететь в Москву.
С таким безобразием Нина раньше не сталкивалась.
Во-вторых, сами испанцы тоже уехали не туда. Ночью, опережая прогноз, над Москвой прокатилась настоящая весенняя гроза, и их самолет вместо Шереметьево посадили в Питере, на Пулковском аэродроме. Нина с Витей просидели в аэропорту до рассвета, Нина уснула в кресле, проспала целый час, проснулась и снова ждала, то и дело поглядывая на табло. Наконец сообразили, что ждать не имеет смысла, и разъехались по домам.
В Рогожин отправились только на третий день. Ночью хлынул проливной дождь, к утру подморозило, и дорога сверкала, как зеркало. А в придорожных кустах, проносящихся мимо обратно к Москве, словно насыпали битого стекла, которое тоже сверкало под бледным морозным солнцем.
Зато сами андалусийцы Нине понравились сразу. Ей еще не приходилось встречать таких смирных застенчивых провинциалов, по-крестьянски немногословных и основательных. Они своими руками обрабатывали землю с виноградниками, оливами и фруктовым садом, был даже небольшой скотный двор. Мария выглядела лет на десять старше Нины, хотя разница между ними была всего лишь год. Как видно, физический труд не украшает женщину даже на самом свежем горном воздухе.